Руна (джен)

Мать ждала Северуса на платформе. Как всегда, прямая, отстраненная, без тени эмоций на строгом лице, она стояла поодаль от разношерстной толпы встречающих, совсем не обращая внимания на шум и царившую вокруг суету. Эйлин Снейп не обладала яркой внешностью, выдающимися формами, роста была небольшого, не носила украшений, а из одежды предпочитала темные закрытые платья, но где бы она ни появлялась, время вокруг нее словно останавливалось. В детстве Северус всегда удивлялся ее умению создавать вокруг себя своеобразный вакуум, но со временем привык и временами такому ее умению очень завидовал.

Мать, как и всегда, не поздоровалась с ним, не обняла, молча взмахнула палочкой и, левитируя чемодан, двинулась к выходу с платформы. На то, какими взглядами провожают ее некоторые, преимущественно чистокровные, родители, она совершенно не обращала внимания, и это тоже было поводом для зависти. Северус, к своему большому сожалению, так не умел.

В тот день, когда он впервые отправлялся в Школу, тоже были взгляды, какая-то женщина — лица ее Северус, растерявшейся в разношерстной толпе, толком не рассмотрел и не запомнил — даже попыталась подойти и о чем-то спросить, но после резкого ответа матери отошла. Больше никто не пытался проявлять к ним ненужного внимания.

В маггловской части вокзала было едва ли меньше народа, но перед матерью, уверенно двинувшейся в сторону пригородных электричек, толпа словно бы по волшебству расступалась. В том, что Эйлин действительно начнет колдовать для того, чтобы расчистить себе путь, Северус сомневался: слишком сильны были в последнее время промаггловские настроения, чтобы она стала так рисковать.

«Ничего, наше поколение сможет сделать так, что скоро все станет по-другому», — его мысль отдавала превосходством, успокаивала, позволяла держать спину прямо, несмотря на оттягивающий руку тяжелый чемодан, который перед выходом в маггловский вокзал отдала ему мать. О том, что можно было с помощью магии уменьшить его вес, чтобы сыну было полегче, она, естественно, не подумала. Кое-где помогая себе локтями, Северус стал пробиваться за матерью к пригородной платформе. Вот уже второй год он недоумевал, почему ей не приходит в голову аппарировать.

На то, чтобы добраться до Коукворта, у них ушло без малого три часа. Домой он плелся один, мать решила зайти в единственную ближайшую булочную, как раз на углу той улицы, где безмолвным напоминанием о предательстве притаился дом Эвансов, Появляться там, да еще и уставшим, взмокшим после дороги, было выше его сил. Даже весь тупик Прядильщиков он, на всякий случай, прошел гордо выпрямившись, хоть и не смог бы придумать причину, по которой кого-нибудь из Эвансов могло занести сюда. Мысль о том, что никто, тем более она, не должен видеть его слабости, даже немного придавала силы.

Дома он не был с прошлого лета: в этом году он впервые решил остаться в школе на зимние каникулы. Улицы городка казались еще более пустыми, чем в прошлом году, даже жалкая овощная лавчонка, единственная на их улице, закрылась. Объяснялось это просто: из редких разговоров с отцом Северус знал, что дела на фабрике идут плохо, многие уезжают в поисках лучшей жизни. Каждый раз, вспоминая об этом, он со злорадством думал о том, что, возможно, после того, как ему окончательно перестанут платить, мать наконец уйдет, вернется в магический мир и прекратит весь этот фарс, который Тобиас упорно называл семьей. О том, на какие средства она будет существовать среди магов и что может ждать ее после возвращения, Северус предпочитал не задумываться.

Снейпа-старшего по случаю рабочего дня дома не было. На кухне Северуса ждала приготовленная матерью еда, но голода он не испытывал. Да и уверенности в том, что мать старалась ради него, не было. Северус с трудом занес чемодан наверх по узкой лестнице, да так и бросил на входе в комнату. Судя по количеству пыли, при каждом его шаге поднимавшейся с ковра, мать не слишком озаботилась уборкой к его приезду. Северус почувствовал раздражение.

«Вместо того, чтобы изображать из себя кухарку для этого убогого маггла, могла бы хоть Очищающим пройтись», — с непонятной злостью подумал он.

Мать, при всей ее холодности и отстраненности, он любил, но некоторые ее поступки были выше его понимания. Как, к примеру, тот факт, что каждый день она проводит у плиты, стараясь приготовить своему неотесанному мужу обед повкуснее из того скудного набора продуктов, который тот мог позволить себе купить на свою убогую зарплату.

Хлопнула входная дверь, Северус услышал шаги, но подниматься к нему мать не стала. Он даже не был уверен в том, что ей было интересно, добрался ли он домой. Решив, что в таком случае не станет навязывать ей свое общество, он сотворил простейшее бытовое заклинание и в одежде повалился на кровать.

* * *

Тобиас Снейп вернулся домой около пяти. Северус услышал его тяжелые шаги на крыльце и то, как громко он приветствует жену. Судя по голосу, он был трезв, что обычно не добавляло ему доброжелательности. На ужин Северусу все же пришлось спуститься, после того, как донельзя раздраженная мать постучалась к нему и неестественно ровным голосом сообщила, что стол накрыт, а еда остывает. Когда Эйлин говорила таким тоном, спорить с ней было весьма чревато.

Тобиас, одетый в изрядно потертую клетчатую рубашку, был трезв, при виде сына на его вечно угрюмом лице расцвела улыбка.

«Хотя бы обниматься не полез, как в прошлом году», — с непонятной злостью подумал Северус.

Злость эта, совершенно иррациональная и необъяснимая, проявлялась в нем каждый раз, когда Тобиас начинал вести себя с ним словно с любимым сыном. Так, словно ему на Северуса не насрать. К счастью, в последние годы такие моменты случались все реже. Но все же такое его поведение было куда лучше, чем то, что случилось прошлым летом: в первый же день после его возвращения разразился грандиозный скандал, а потом, до самого отъезда Северуса в школу, Тобиас не просыхал.

— Как твой день? — ровно, словно бы на кухне не происходило ничего особенного, обратилась к мужу мать, раскладывая по тарелкам порции мяса с овощами и щедро сдабривая все подливой. Северус с трудом удержался от того, чтобы скривиться.

«Вот уж чудо, по случаю моего приезда маггловский ублюдок решил разжиться деньгами на нормальную еду», — зло подумал он, в груди от этой мысли повеяло холодком.

Ритуальные разговоры за столом раздражали его даже больше, чем радостная улыбка отца, от того, что он вынужден их слушать, он злился ещё больше.

— Да уж получше, чем вчера, — Тобиас хохотнул, Эйлин кивнула и улыбнулась, словно бы разделяя его веселье. Северус не был уверен, но ему показалось, что с приходом мужа она несколько ожила. Почему-то захотелось отвернуться или совсем выйти.

— Вчера в цеху труба с горячей водой лопнула, — снова совершенно по-дурацки хохотнув, специально для него пояснил Тобиас. Мать, судя по ее улыбке, еще со вчерашнего дня была в курсе этого увлекательнейшего происшествия, и Северус решил не задаваться вопросом, с каких пор она стала настолько интересоваться работой мужа. — Целый день провозились с Джимсом. Еще этот Эванс…

Мистер Эванс, отец Лили, работал приказчиком на фабрике, и Северус знал, что с Тобиасом они не ладили. На короткий миг у него появилось совершенно детское желание узнать, что они не поделили в этот раз, но Северус быстро решил, что задавать такие вопросы нерационально.

Тобиас явно собирался выругаться, но, бросив короткий взгляд на жену, удержался. Эйлин снова улыбнулась, словно бы молчаливо поблагодарив мужа за то, что тот не стал при ней ругаться, и легко прикоснулась рукой к его плечу. Северус непроизвольно передернул плечами — такое явное проявление слабости со стороны матери раздражало. По его мнению, чертов носатый маггл не заслуживал даже ее взгляда, не то что улыбки или прикосновения. Мысль о том, что у матери с этим старым ублюдком могут быть более тесные контакты, и вовсе вызывала у него рвотный рефлекс. К сожалению, тонкие стены их дома не давали достаточной звукоизоляции, и как бы тихо они ни старались себя вести, Северус знал, что и такие контакты у них иногда случаются. Невеселые мысли почти позволили отвлечься от боли, которую вызвало, казалось бы, совершенно нейтральное упоминание об отце Лили, но именно в этот момент матери понадобилось спросить, да еще и таким тоном, словно ей действительно было интересно:

— И что ему не понравилось на этот раз?

К счастью, Тобиас отвечать не стал, только отмахнулся:

— Это не так интересно, Эйлин, — раньше он редко обращался к жене по имени, но сейчас произнес его почти с нежностью. Северус с какой-то очень взрослой горечью подумал, что за прошедший год действительно многое изменилось, и не только в его жизни. — Пусть лучше Северус нам расскажет, как у него обстоят дела в этой его знаменитой волшебной школе.

На первый взгляд в его тоне не было издевки, но Северус был уверен, что вопрос задан не просто так. От всех этих разговоров ему кусок в горло не лез.

— Нормально, — уставившись в тарелку, буркнул он.

Тобиас, старательно не замечая ни краткости его ответа, ни тона, которым это было сказано, продолжил свой совершенно ненужный, по мнению Северуса, расспрос:

— Ну, рассказывай, что у тебя там за год напроисходило? Со всеми мудаками разобрался? А Эвансова младшая как? Поди, первым делом к ней помчался, как приехал?

От бестактности вопроса и того, как легко он был задан, сердце полоснуло острой болью. Школу, и в особенности то, что произошло прошлым летом, с Тобиасом он никогда не обсуждал, но судя по тому, как вопрос был задан, тот все знал. И единственным человеком, кто мог ему об этом сказать, была мать. От того, что мать посмела доверить чертовому магглу его самую постыдную и больную тайну, Северус почувствовал себя преданным. И очень разозлился. Стараясь, чтобы голос звучал ровно, а лицо выражало высокомерное презрение, он процедил сквозь зубы:

— Эвансова младшая, как ты выразился, чертова грязнокровка. Такие, как она, не стоят внимания нормальных людей.

Мать вздрогнула, напряглась, очень аккуратно положила вилку на скатерть и тихо, но веско произнесла:

— Северус, ты не должен так выражаться при родителях.

Он вскинулся, собираясь грубо, но емко пояснить матери все, что думает о ней и ее поганом маггле, которого она почему-то вздумала называть его родителем, но, встретив ее тяжелый взгляд, промолчал. Тобиас совершенно фальшиво рассмеялся:

— Неужто он ругается по-вашему, по-магически, Эйлин?

Мать его шутливый тон не поддержала; в упор глядя на сына, она так же тихо произнесла:

— Это — очень грубое ругательство, Тобиас. И в своем доме я бы предпочла больше никогда его не слышать.

— Да уж, сын, ты сильно не выражайся, если мама так против, — посерьезнел Тобиас. — Видать, сильно вы с этой бестией разругались, да оно и к лучшему. Сразу ведь говорил, что не пара она тебе, слишком уж задается.

Этого Северус вынести не смог. С раздражением дернув плечами, он резко встал, бросил вилку и молча вышел из кухни. То, что вертелось на языке с самого начала, он осмелился произнести, только запечатав магией дверь в свою комнату:

— Кто бы говорил, ублюдок. Кто бы говорил.

* * *

С этого дня в доме установился холодный нейтралитет. Северус не желал контактировать ни с кем и старался меньше выходить из своей комнаты, спасаясь от скуки чтением трактата по Зельям, очень удачно стащенного им из библиотеки перед отъездом.

Мать после этого злосчастного ужина, казалось, еще больше отдалилась и ограничивалась в общении с ним только прохладным приветствием; отец же, если и испытывал недовольство от того, что Северус не выходит к ужину, вопреки обыкновению, сдерживался и никак его не высказывал. Северус отстраненно отметил, что отношения между родителями действительно в последнее время стали лучше: все эти дни отец был трезв и ни разу не наорал на мать. При отсутствии постоянной ругани существовать в доме становилось, если не хорошо, то вполне терпимо.

Так, вероятнее всего, и продолжилось бы до сентября, но в пятницу эта своеобразная идиллия была грубо нарушена. Сначала Северус, заранее спустившийся на кухню чтобы поесть до прихода отца, услышал, как в коридоре звонит телефон. Уже само по себе это событие можно было назвать выдающимся: линию к ним в дом провели только в прошлом году, и за все предыдущее лето Северус не слышал ни одного звонка.

Когда, аккуратно положив трубку на рычаг, мать повернулась к нему, он понял, что ждать хороших новостей не приходится. Впервые в жизни он видел Эйлин в таком состоянии: очень бледная, с расширившимися зрачками, она стояла, ссутулившись, и казалось, с трудом сдерживалась от того, чтобы закричать. Северус почувствовал совершенно детский, необъяснимый и непреодолимый страх.

— Мама, — только и смог беспомощно произнести он.

Мать словно не слышала его, несколько минут она стояла, оцепенев и даже не пытаясь справиться с лицом. Когда Северус нашел в себе силы двинуться к ней, сам не понимая, что собирается сделать, она будто пришла в себя, выпрямилась, закусила губу и тихо произнесла:

— Я чувствовала, что ничем хорошим это закончиться не может.

Затем посмотрела на Северуса, так, словно только заметила, и тихо, но решительно произнесла:

— Мне нужно уйти. Отец в окружной больнице. Пожалуйста, до того, как я вернусь, никуда не уходи.

А затем с громким хлопком аппарировала.

Сколько прошло времени с ее отбытия, Северус не засекал и вообще старался не думать о том, что именно произошло и что будет дальше. Человека, который упрямо называл себя его отцом, он не любил и искренне считал, что без него им с матерью будет лучше. Но сейчас, когда свобода была так близко, он почему-то испугался будущего. Мысль о том, что мать, судя по ее реакции, все эти годы могла оставаться здесь не только потому, что больше им некуда идти, пришла ему в голову впервые.

Эйлин аппарировала прямо к порогу, когда уже порядком стемнело. Бледная, с выражением обреченной решимости на лице, она, неловко прижимая к себе замотанную чем-то серым левую руку, быстрым шагом пересекла их небольшую гостиную и направилась к камину. Мешавший ей стул, на который ее муж обычно присаживался, чтобы обуться, она, молча взмахнув палочкой, просто откинула с дороги. Следующим движением палочки она смахнула с камина весь хлам: книги, нелепые стеклянные фигурки, которые Тобиас по праздникам покупал в маггловском универмаге, какие-то счета; затем невербальным Инсендио разожгла огонь. Северус, не решаясь окликнуть ее, так и остался стоять у стены, боясь приблизиться. До сегодняшнего дня он не знал, что мать владеет Невербальными, и даже не догадывался о том, что их дом подключен к каминной сети. Да и предположить, что в идиотской деревянной сахарнице хранится летучий порох, тоже не мог. Адрес назначения он не расслышал, как и то, что именно мать, присев на пол, тихо говорила в камин. Закончив разговор, она как-то сникла и, так и оставшись стоять на коленях, тихо произнесла:

— Северус, ты можешь остаться. Но, пожалуйста, не вмешивайся и ничего не спрашивай.

Когда камин полыхнул зеленым и в нем появилась маленькая темноволосая женщина в дорогой пурпурной мантии, Северус решил, что сегодня больше не станет ничему удивляться.

Не обращая внимания на неестественную позу матери, она расплылась в улыбке, грациозно, словно бы рисуясь, шагнула вперед, изящно наклонилась и легко поцеловала мать в лоб. Северус заметил, что на лбу у той остался ярко-красный отпечаток помады.

— Здравствуй, моя дорогая Эйлин, — совершенно ужасным образом растягивая гласные, произнесла она. Северус почему-то был уверен, что не заметить его женщина не могла и игнорировала намеренно, исключительно для него разыгрывая весь этот идиотский спектакль. Мать встала, распрямив плечи; лица ее Северус не видел, но от того, как неприятно прозвучал ее голос, вздрогнул.

— Мы сегодня уже здоровались, Мария.

Женщина, ничуть не смутившись, наигранно радостно рассмеялась и, протянув руки к матери, все тем же тоном произнесла:

— Ты ничуть не изменилась с возрастом. Неужели не обнимешь сестру? Кровь, она, знаешь ли, не водица.

— Это будет лишним. Что ответили в Мунго? — голос матери звучал настолько холодно, что казалось, даже температура воздуха в комнате понизилась на несколько градусов.

— Как и ожидалось, в Мунго дали отказ. И в больнице Святого Капра, — Мария почти искренне потупила взгляд. — Ты же знаешь, итальянцы еще более консервативны, чем англичане.

Голос матери стал еще холоднее, хотя, казалось бы, было некуда:

— Вот именно, моя дорогая Мария. Итальянцы куда более консервативны, чем англичане.

Женщина, которая, по-видимому, приходилась Северусу родной теткой, враз растеряла всю наигранную манерность, взгляд ее стал острым, хищным, черты лица заострились, и она сказала куда более серьезно:

— Почему я чувствую в твоих словах угрозу, моя милая Эйлин?

Северус, понимая, что обсуждается что-то крайне важное, весь обратился в слух.

— Потому что это — и есть угроза. Как думаешь, долго ли продержится твой муж на посту, когда общественность узнает, что родная сестра его жены замужем за магглом? И что станет с остатками его карьеры, если всплывет история с отцом?

Мария снова засмеялась, но уже более искренне, зло.

— Чего-то подобного я и ожидала.

Голос ее звучал уверенно, но по тому, как нервно она одернула рукав мантии, Северус понял, что настоящей уверенности она все же не испытывает. Насколько он знал, итальянцы и правда были куда более консервативны в вопросах крови. Настолько, что за связь с магглом можно было получить тюремный срок, поэтому неуверенность Марии он искренне понимал.

— Но извини, я ничем не могу помочь.

Мать вытянула левую руку, что-то показала сестре, Северус не смог рассмотреть, что она держит в ладони. Мария отшатнулась, побледнела, но так же твердо повторила:

— Я ничем не могу тебе помочь. Ничем, Эйлин, — в голосе ее прорезались почти жалостливые нотки. — Даже если бы хотела.

Мать молчала, все так же стоя с протянутой рукой. Мария снова опустила глаза вниз, сделала несколько мелких шагов назад, уперлась спиной в каминную решетку, странно посмотрела на Северуса.

— Зачем, Эйлин, зачем? — тихо пробормотала она. — Если это… Магглу не станут помогать ни в одном колдогоспитале. И даже если станут, ты представляешь, что будет с тобой?

Мать упрямо дернула головой и неожиданно твердо произнесла:

— Если ты совсем не понимаешь зачем, то мне тебя жаль, Мария.

— Ах, как это красиво, — кричать та не решилась, видимо, боясь привлечь к себе лишнее внимание соседей, но каждое слово, которое она выплевывала сестре в лицо, сочилось ядом, — жертвовать всем во имя великой любви! И как удобно решительно действовать, не задумываясь о последствиях! Я не знаю, как ты будешь выпутываться на этот раз, но ничем не могу тебе помочь! Ничем!

Видимо, она хотела добавить что-то еще, но ее холеное лицо искривилось, и, не дожидаясь ответа, она аппарировала. Мать с тихим стоном опустилась на ковер. Северус в не осознаваемом до конца порыве помочь рванулся к ней, упал рядом на колени, потянул за левую руку к себе и с трудом подавил в себе желание закричать. Всю кисть, от запястья до пальцев, пересекал глубокий, с рваными краями порез. Из черных краев раны сочилось черное вещество, не жидкость, не газ, а нечто среднее, опутывая всю кисть черными щупальцами.

— Зачем? — хрипло спросил он. — Это же… в Азкабан, сразу и без суда. Применение Темной магии к магглу…

Мать посмотрела на него холодно, оценивающе и тихо произнесла:

— Я не стану спрашивать тебя, откуда ты знаешь, что это такое. Но так даже лучше, что ничего не нужно объяснять. Тобиас умирает, у него обширные ожоги, магглы не умеют это лечить. У меня не было другого выбора. Без этого, — она потрясла в воздухе рукой, словно чем-то чужеродным, — он был бы уже мертв.

Северус не удержался и впервые, обращаясь к матери, повысил голос:

— Да пусть бы сдох, как грязная собака, под забором, и у нас с тобой все стало бы хорошо! Без него! Какого хрена ты вообще натворила, идиотка? Он ведь мне даже не отец!

Голос почти срывался на визг, Северус понимал, что очень сильно перегибает палку, но останавливаться не хотел. Набрав в грудь воздуха, он приготовился высказать матери все, что о ней думает, но та, размахнувшись, звонко ударила его по щеке. Рука у Эйлин, как оказалось, была тяжелая, Северус дернулся, клацнул зубами, едва не прикусив язык, и замолчал. Щека горела, в голове стоял звон, и он вовсе не был уверен, что мать ударила его, совсем не используя магии.

Очень тихо, но жестко она произнесла:

— Если ты считаешь себя достаточно взрослым для изучения Темных заклятий, то должен понимать, что мир вокруг тебя не вращается. Меня не интересует, как и с помощью кого ты узнал, что Тобиас тебе не отец. Я всего лишь хочу до тебя донести, что он сам об этом прекрасно знает и, несмотря на это, называет тебя своим сыном. Потому что родной, — она выделила это слово интонацией, — отец тебя не признал, хоть и был прекрасно осведомлен о твоём существовании. Не заставляй меня думать, Северус, что твое появление на свет было ошибкой. И никогда не смей повышать на меня голос.

В животе стало пусто, Северус почувствовал острое желание оказаться где-нибудь подальше от этого дома, матери, Тобиаса, семейных проблем и многое бы отдал за то, чтобы иметь возможность остаться в школе на лето или вообще никогда не возвращаться домой. Снова захотелось заорать, но он не решался. Мать тем временем поднялась на ноги и медленно двинулась к лестнице.

— Тебе нужно в Мунго, если он... умирает. Связь… нужно разорвать, — слова давались с трудом, изначально он собирался произнести другое, но сказать: «Связь тебя убьет» у него не повернулся язык.

Мать, стоя к нему вполоборота, улыбнулась, но глаза у нее оставались холодными, отрешенными:

— Я почти двенадцать лет жила, думая не о том, о ком стоило бы. И ни разу не успела сказать ему, что люблю. Будем надеяться, что моих сил хватит для нас обоих.

Северус закрыл глаза и подумал, что это не та информация, которую он хотел бы знать о матери. С трудом поднявшись, он на ватных ногах доковылял до кухни, уселся за стол и опустил голову на руки. В голове было пусто; думать о том, что произошло и чему именно он стал свидетелем, не хотелось.

Мария вошла тихо, он едва услышал ее шаги. В ярком свете электрической лампы сразу бросалось в глаза, насколько они с матерью похожи.

— Ох, ты тут один. Как удачно, — в своей отвратительной манере нараспев произнесла она.

Северус хотел было поинтересоваться, откуда она взяла настолько идиотскую привычку растягивать гласные, но не имел на это никаких моральных сил. Подойдя почти вплотную, Мария оценивающе посмотрела на него, а затем задумчиво произнесла:

— Ах, как это удивительно, ты ведь совсем не похож на мать. Вылитый отец.

Удар пришелся в пустоту: Северус был слизеринцем, к концу шестого курса он достаточно наслушался разных высказываний о своем происхождении и научился правильно на них реагировать. Мария, так и не дождавшись ответа, села напротив, протянула к нему руку. В пальцах она держала амулет на тонкой серебряной цепочке.

— Если ты изучал руны, то уже понял, что может сделать этот артефакт. Я хотела отдать его Эйлин, она-то точно знает, как им надо распорядиться. Но Эйлин тут нет, а мне стало интересно, как им захочешь распорядиться ты. Ты можешь спасти обоих, можешь — одного, а можешь забыть об этом и не спасать никого.

Северус чувствовал себя очень уставшим, словно бы постаревшим на много лет. Он хотел было рассмеяться, но на это тоже не хватало сил. Вместо этого он тихо произнес:

— Очень… проницательно. И слишком мелко для взрослой состоявшейся волшебницы.

Мария с улыбкой поднялась и снова, как в первый раз, без предупреждения аппарировала. На столе остался лежать простенький амулет на серебряной цепочке. Невзрачная серебряная веточка. Запрещенный в большинстве стран магической Европы артефакт, изготовление которого требовало нескольких человеческих жертв и каралось пожизненным заключением в Азкабан. Руна жизни, дающая носителю почти неограниченный запас жизненных сил, способная поднять мертвеца из могилы и разрушить любые, даже самые прочные темные чары.

Северус почти не сомневался, когда взял амулет в руки и положил в карман. В том, как следует им распорядится, он был почти уверен.