Ночью в Запретном лесу (гет)

Карета, запряженная фестралами, лениво подъехала к воротам. Сквозь ржание невидимых лошадей было слышно, как дверца кареты хлопнула, и на брусчатку ступил ботинок, сделанный из драконьей кожи. Несомненно, кожи самого высокого качества. Затем показался его обладатель. Он окинул снисходительным взглядом замок, задрал выше белокурую голову, пытаясь рассмотреть задернутое свинцовыми тучами небо.

— Отвратительно, — сказал он кому-то, кого рядом не было. — И как я терпел столько лет это место? Жаль, что отец не отдал меня в Дурмстранг.

Он громко хлопнул дверью и достал из кармана пальто платок, быстро вытер им руки и бросил под ноги. Казалось, что ему неприятно здесь абсолютно все: и осенний ветер, играющий с остатками листьев, и сухая пожухлая трава и исполински огромный замок. Хогвартсу было все равно, что Малфой приехал. Школа чародейства и волшебства была выше людских разборок, и даже не обиделась на такое брезгливое к себе отношение.

— Как они ее вообще восстановили?

Драко было все равно, что его слова повисают в воздухе, и никто не отвечает на заданные вопросы. Он и не ждал этого. Одиночество стало незримым спутником и, куда бы Драко не отправился, везде была только она — пустота. Пустота отсутствия кого-то важного. Того, чье имя Малфой больше не произносил. Даже про себя.

И какой черт его дернул сюда вернуться?

Будто если он глянет хотя бы одним глазком на то, как величественный замок прорезает своими башнями небесный свод, что-то в пресном мире Драко Малфоя изменится.

Пока что ничего не изменилось.

Октябрь все так же подходил к концу. Солнечное лето давно отшумело и покинуло Англию. Впереди была зима: с ее снегом, холодом и сыростью. И это ощущение надвигающейся беды — самое худшее в мире чувство.

— Возвращайтесь через два часа, мне нужно прогуляться, — сказал он, обращаясь к фестралам. Он точно знал, куда смотреть. Потому что он их видел. — Или не возвращайтесь, — еле слышно добавил он.

Умные лошади его поняли, и экипаж лениво затрусил в сторону Хогсмида.

Стало совершенно тихо. Лишь ветер, с его порывами, нещадно вторгался в личное пространство Малфоя, чем бесконечно его злил.

Драко вообще не любил, когда его границы пересекали. Он никого не подпускал к себе достаточно близко, чтобы чувствовать их касания. Но вот одни прикосновения он помнил ярче, чем ему бы хотелось. Те мягкие ладони, с коротко подстриженными ногтями. Точно если ее ногти отрастут хоть на миллиметр, то ей поставят не «Превосходно», а «Выше ожидаемого», и она скончается прямо там: на уроке, под недоумевающим взглядом своих тупорылых дружков и под оглушительным разочарованием ведущего занятие профессора.

От этих мыслей хотелось улыбнуться, но все, что Малфой физически мог из себя выдавить, была ухмылка. Едкая, жесткая и хлесткая. Что Драко мог еще предложить этому миру, который его не пощадил? Где хороший конец страдавшим героям? Где обещанная награда? Чудо, в конце концов?

Малфой сделал пару шагов вперед, к главному входу, но остановился, глядя на зачарованный циферблат, висевший у него на шее. Обычная безделушка: часы, скрытые от посторонних глаз, но они так грели сердце, потому что Малфой их тоже скрывал. Как и ту, которая их ему подарила.

* * *

Сизый полог из едкого дыма окутал все то, что еще осталось от замка.

— Вы не видели Полумну?! — голос Невилла прорезал смог и полетел дальше по коридорам. — Самое время сказать ей, что я от нее без ума!

Гермиону трясло, она бросала заклинания один за другим и, не на секунду не останавливаясь, пробиралась дальше сквозь толпу, крича:

— Где Гарри? Вы не видели Гарри?

Гермиона как никто другой понимала, что без Гарри им из этой передряги не выбраться. И дело не в том, что он какой-то по-особенному сильный волшебник; нет. Просто существует пророчество, предназначение, крестражи и все остальное. Все то, что делает Гарри самой важной фигурой на этой шахматной доске. Гермиона точно знала, на что сейчас обратить внимание, а об остальном просто не думала.

— Грейнджер, стой! Мать твою, стой!

Гермиону кто-то грубо дернул на себя, и она, на секунду потеряв равновесие, тут же оказалась зажатой между обломком стены и Драко Малфоем, загородившим ее от остального мира.

— Ты слышала Долгопупса? Впервые в жизни я с ним согласен.

Гермиона опешила. Видеть перед собой Драко, а еще Драко, соглашающегося хоть в чем-то с Невиллом, было апогеем сумасшествия.

— Что… ты о чем?

Что там говорил Невилл?

— А ты видишь хоть что-то дальше своего всезнаестого носа?

Малфой снова жалился, но от нее не отходил. Гермиона чувствовала, как ее тело реагирует на его близость: грохот сердца стал громче, чем крики людей вокруг; но разум твердил, как мантру: найтиГарринайтиГарринайтиГарри.

— Если ты решил напомнить мне, как сильно ты меня ненавидишь, то найди для этого другое время: сейчас я слишком занята.

Гермиона попробовала оттолкнуть его, чтобы продолжить свои бессмысленные поиски, но Малфой снова дернул ее на себя и зло прошептал:

— Какое другое время, Грейнджер?

— Например, завтра в пять, — бросила она и, изловчившись, прошмыгнула под его рукой. Ну что за человек! То, что он остался в школе и решил сражаться за Орден, не давало ему право преграждать ей путь и нести какую-то чепуху в то время, когда решалась судьба всего магического мира.

— Грейнджер, стой! У меня нет часов! — попытался он ее остановить, но Гермиона, ловко сорвав с шее свои часы, те, которые она носила, не снимая, после Маховика времени, бросила ему их в руки. Она бы ему и душу отдала, если бы это помогло отвязаться.

— Теперь есть! — прокричала она в ответ и скрылась за поворотом.

* * *

Стрелка едва минула римскую цифру пять, а это значило то, что несколько минут назад занятия закончились. Дубовые двери замка распахнулись, и из них, как горох, посыпались школьники. Малфой не желал видел тех, у которых было еще все впереди. Тех, которые еще могли сохранить то, чем так хотели обладать. Тех, которые сидели на ее месте, тех, которые спали в ее спальни и, несомненно, имели в окружении пару тупорылых дружков, ведь это так в стиле Грейнджер: окружить себя идиотами, чтобы выигрышно смотреться на их фоне.

* * *

Слизнорт все еще пытался привлечь внимание учеников, которые, едва услышав бой колокола, запихнули в сумки учебники и приготовились покинуть холодные подземелья.

— Домашнее задание… — пыхтел он.

— Я спешу, — бросила Гермиона друзьям и, подхватив сумку, быстрым шагом отправилась к двери, пока другие студенты не столпились там и не мешали пройти, а Гарри и Рон еще не окружили ее своими вопросами. Если они спросят еще хоть раз, в порядке ли она, то она, видит Мерлин, не сдержится и разреветься прямо там. Она чертовски не в порядке. Все шло из ряда вон плохо. Ей казалось, что Малфоя она держит насильно. Она берет его взаймы, и ему здесь не место. И умом-то она понимала, что ему и должно быть тут плохо — это не его мир, но сердце не могло его отпустить. Еще не время. Еще не…

Гарри и Рон проводили ее недоуменным взглядом.

— И куда она собралась? — буркнул Рон.

— Надеюсь, что я ошибаюсь, — ответил Гарри, складывая перья, — но Джинни сказала, что слышала, как она уходит по ночам. Рон, я хочу верить, что она справится… Но… — слова явно давались Гарри с трудом, — может покажем ее Помфри? Я боюсь за нее.

— Да, — согласился Рон. — Да, я тоже. Боюсь за нее.

* * *

Малфой со всей силы пнул валяющуюся под ногами тыкву и лениво побрел в сторону Запретного леса. Там, по крайней мере, он никого не встретит.

Опушка Запретного леса быстро сменилась настоящими зарослями из елей, сосен и колючего валежника под ногами. Кроны деревьев лениво переговаривались между собой, что-то шептали и незваному гостю, но Малфой старательно их игнорировал. В его ушах звучал ее смех, и это единственное, что он хотел слышать. Он отлично запомнил его: тихий, как перезвон колокольчиков, и искренний, как написанное на листе признание. Он редко его слышал, а, когда слышал, то это были его обрывки: украденные из-под носа Поттера нотки, его части. Выдернутые у Уизли отголоски, пойманное настроение. Понадобилось время, чтобы мозг Малфоя, превратившийся в кашу, смог собрать его воедино. Сделать верную запись. Расставить все ноты на свои места, чтобы звучащая в голове музыка была не просто воровством у чужих людей, а стала смехом, подаренным только ему.

— Грейнджер, ты не в своем уме? — хотел спросить он, когда видел, как она, промозгло кутаясь в едва ли теплое на вид пальто, демонстрировала свои колени холоду и спешила на свидание с Крамом.

— Грейнджер, ты себя что, на помойке нашла? — хотел бросить в нее Малфой, когда узнал, как та убивалась из-за романа Уизела и Браун.

— Совсем страх потеряла? — почти крикнул он, когда заметил Гермиону в паре с Маклаггеном.

Но Драко сдерживался и молчал, упрямо и долго. Ровно до тех пор, пока молчание не убило обоих. Или кого-то одного, что в целом абсолютно неважно. Мертвы-то оба.

* * *

Осень описывают красивой. Обычно говорят о желтых листьях, по-особенному голубом небе и грибах, сливах, поспевших яблоках. Осень любят. Но Гермиона ненавидела осень.

— Драко? — окликала она, когда он подходил к ней.

— Драко, — повторяла она не раз, чтобы он отозвался.

И он отзывался.

— Грейнджер, — сначала аккуратно.

— Грейнджер, — потом удивленно.

— Что ты тут делаешь?

Он лениво трогал теперь уже свои часы, и Гермиона так много раз видела этот его жест, но удивлялась ему до сих пор: неужели они правда так важны для него?

— Я хотела тебя увидеть, — отвечала она, — мы же не договорили… тогда.

— По-моему, я сказал тебе все, — Малфой упрямился, или правда считал так, но Гермионе было мало его присутствия. Семи лет в школе ей не хватило, не нашлось пары мгновений, чтобы поговорить, и сейчас Гермиона собиралась отобрать секунды у самой вечности. Или у смерти.

— И я отпустил тебя, — сказал Малфой, — а ты?

Гермиона попыталась подобрать слова, но ее язык прилип, а точнее примерз к небу — осенняя ночь все-таки, и она не вымолвила ни слова. Гермиона подошла и поцеловала Драко. Его губы показались ей такими холодными, что Гермионе стало жутко. Где она была то время, когда их температура не была настолько отличающейся?

— Драко, я…

— Тихо, Грейнджер, — попросил Драко, и снова ее поцеловал.

Если это прощание, то Драко предпочитал прощаться молча. Он ненавидел Хогвартс, Запретный лес и Грейнджер. Грейнджер ненавидел особенно, и поэтому целовал ее так, что отстраняться ей не хотелось.

— Тебе пора? — спросил он, когда обжигающие слезы Гермионы побежали по ее щекам.

— Нет-нет, — замотала головой она, но Драко не поверил ей: он отвернулся и зашагал прочь. Это проклятие должен кто-то остановить, и пусть это будет Драко. Ему и так уже достаточно больно ее видеть. Куда уж еще больнее?

* * *

Колючие ветки так и норовили поцарапать лицо, но Малфой нещадно бил по ним. Он уже собрался достать палочку, чтобы спалить весь этот злосчастный лес дотла, чтобы не было ни этой школы, в которой он встретил Грейнджер, ни этого леса, темнота которого так и притягивала, как вдруг его взгляд зацепился за что-то, лежащее на земле и немного поблескивающее в свете опускающихся на Хогвартс сумерек.

* * *

Гермиона захлопнула книгу Барда Бидля и взглянула в небо. Накрапывал дождь. Его обжигающе холодные капли ударялись об ее полыхающее от разочарования лицо. Слезы, катившиеся из глаз, смешивались с дождем и падали на сырую землю.

Земле было достаточно воды и осени тоже достаточно. Ветер хлестал по щекам. Ну, точно — наказывал за грехи. Мертвецки холодная почва больно кусала колени: корябала, впивалась обломками опавших веток в окоченевшее тело. Запретный лес был ей не рад. Она не первый раз нарушала его спокойствие.

— Пошла прочь! — вопили деревья и нависали над ней огромным шатром.

Сгущающаяся тьма проникала под кожу. Осенний воздух оседал в легких: он был терпкий, как табак из Лютного переулка, и густой от запаха прогоревших костров Хагрида, и почти морозный, хотя осень только вступила в свои права.

Гермиона бы и рада здесь больше не появляться, но днем, под пристальным взглядом Гарри и насупишимся взглядом Рона, Гермиона не могла попасть сюда. А попасть было нужно, чтобы попробовать снова.

У нее должно получиться. Главное — его вернуть. Любой ценой. Гермиона готова была отдать все галеоны мира, если это понадобится.

Игнорируя усиливающийся с каждой минутой ливень, она подняла скрытый ворохом листьев шарик и согрела в ладонях. Она представляла себе его: такого, каким она его помнила. Высоким, белокурым, с точеными скулами и идеальным пробором. Ей даже казалось, что запомнила она его красивее, чем он был. В ее памяти у Малфоя не было глубокой морщины на переносице, которая возникла на шестом курсе и больше никуда и никогда не исчезла.

Волосы Гермионы промокли насквозь, и стали прилизанными и такими гладкими, что этой глади позавидовало бы Черное озеро: из-за ветра оно давно не было спокойным.

— Вот Малфой бы обрадовался, — едва успела подумать она, как увидела, что темная фигура шла к ней на встречу, и он, улыбаясь своей кривоватой улыбкой, выдал вместо приветствия:

— Грейнджер, ты в своем уме?

Она вздохнула почти счастливо, и с ее губ, замерзших от холода, сорвалось:

— Ты пришел.

— Конечно, — хмыкнул он и посмотрел так, как будто увидел призрака. — У меня разве был выбор — не приходить?

Гермионе хотелось спросить, как у него дела, как он устроился и есть ли в его новом мире еще хоть что-то, но эти вопросы не складывались. Они казались настолько неуместными, насколько и пустыми, обезличивающими, ничего не значащими.

— Что ты тут делаешь? — спросил он, подозрительно сощурив глаза.

Гермиона точно знала, что отвечать. У нее была весомая причина быть ночью в Запретном лесу:

— Я учусь. Нас пригласили пройти последний год снова. Своего рода восьмой курс.

Малфой подошел к ней, и это было немного боязно — вновь почувствовать его прикосновение. Какое оно будет после длительной разлуки? Ее тело, наперекор всему, тянулось к его рукам, и, когда он, немного склонив голову, прижался ледяными губами к ее виску, это вышло совсем не страшно: только немного холодно и мокро.

— Как странно... — сказал Малфой. — Ты будто бы настоящая. А я думал, что спятил.

Гермиона хмыкнула. Самое нелепое суждение из всех возможных. Что же с ним происходит?

— Я действительно настоящая, — попыталась убедить его Гермиона, и от этих слов он отстранился от нее, почти отпрыгнув в сторону, как от прокаженной. Он смотрел на нее подозрительно, сжимал руками свои виски и что-то шептал. То, из чего Гермиона только и смогла разобрать:

— Нет. Нет. Этого не может быть.

Гермиона сделала шаг к нему, но он снова отошел и затравленным зверем поглядел на нее, держа оборону:

— Ты исчезнешь, а мне с этим оставаться. Ты появилась, чтобы добить меня, да?

Малфой никогда не отличался жаждой самобичевания, но ее появление в его жизни было лишь затем, чтобы ему стало больнее. Стало тогда, когда он почти привык к ее отсутствию. Почти не ждал ее. Не пытался найти. И она появилась вновь: как изматывающий дождь в начале сентября, когда должны стоять еще солнечные деньки.

Гермиона закусила губу и попыталась оправдаться:

— Когда мы что-то теряем, мы так сильно хотим это вернуть, что ни о чем не задумываемся.

Гермиона помнила предостережения Гарри. Она знала «Сказку о трех братьях» наизусть. Но сделала, как всегда, все по своему. Жажда его увидеть была сильнее здравого смысла. Ее чувства оказались сильнее всего вокруг: сильнее череды ссор, разногласий и, как выяснилось, смерти. Жаль, что она поздно предала им значение. Так многое упустила, так многое потеряла.

Гарри бы не одобрял ее поведение. Рон осуждал. Но Гермиону не останавливало ни одно, ни другое. Малфой — это все, что имело значение. Желание оставить его себе — самое сильное.

— Звучишь как Лавгуд, — процедил он. — Эта съехавшая дура тебя научила?

Малфой явно злился на нее: Полумна-то ему точно ничего плохого не сделала.

— Ненавижу это место, — продолжал Драко, и его лицо перестало быть красивым. Оно стало той самой бесчувственной маской, которую так боялась увидеть Гермиона, — здесь все против меня.

И Гермиона не спорила с ним. Потому что он прав. Это Гарри везло. Это Гарри запрыгивал в последний вагон и со свистком поезда проносился сквозь все перипетии судьбы. Драко так не умел. Его течением несло на мель. Он метался, как насаженная на крючок рыба, пытался бороться, но не выходило ровным счетом ничего. Это Малфой был Пожирателем и, когда перестал им быть, ему отомстили.

— Тише, Драко, — Гермиона попыталась до него докоснутся, но он грубо скинул ее руки и зло прошептал:

— Ты, видимо, тоже, грязнокровка.

Гермионе захотелось закрыть уши, чтобы не слышать это слово. Она бы могла сделать вид, что не знала, в чем виновата, но вот незадача: она знала. Он тут из-за нее, и явно не рад этому факту. И ему, стало быть, уже без разницы, как она себя чувствовала и как жила после. Все, что ему хотелось — это спокойствия, но Гермиона, жалея о своих упущениях, до сих пор не могла ему этого дать.

Дождь уже должен был залить и Малфоя, и он натянул капюшон свой мантии, спрятался в него, как в кокон. Беззвучно попросил, чтобы его отпустили. Вероятнее, навсегда. Но Гермиона была не готова это сделать. Она разжала ладонь, и золотистый шарик упал в сухую траву. Ничего. В следующий раз они поговорят нормально. Гермиона знала, что найдет шарик снова. Всегда находила. Это место было отмечено красным крестом на ее личной карте Запретного леса.

* * *

— Грейнджер? — не веря своим глазам произнес он. Его сухие губы болезненно треснули от произношения этого до боли знакомого имени.

— Малфой? — еще более удивленно отозвалась она, вцепившись в шарик и пряча его за спину.

На ней была надета школьная форма и гольфы. Черт возьми, гольфы в такой холод!

* * *

Гермиона спустила ноги на холодный пол. Заснуть не представлялось возможным. Гермионе снова снилось, как в знакомую спину летел зеленый луч, как все вокруг что-то кричали, а Гермиона, остолбенев, наблюдала за происходящим, не в силах что-либо изменить.

Она в темноте нащупала палочку, запахнула халат и направилась к шкафу. Если быть очень тихой, как мышь, то Джинни, как всегда, ничего не заметит и не сдаст ее Гарри. Они с Роном и так начали что-то подозревать. Нет, Гермиона не жалела слов, убеждала их, что она все держит под контролем, что она в своем уме, но она сомневалась, что они верили ей. Сама себе она точно не верила.

Она не чувствовала себя здоровой. В горле першило: не то от простуды, не то от несказанных слов, и Гермиона надела то, что надевала всегда: свою школьную форму, гольфы и учебные туфли. Так утром не придется переодеваться. Достаточно успеть на первый урок и убедить всех, что она очень рано позавтракала, а потом отправилась в библиотеку. Никто и не узнает, что она не спала третью ночь подряд — навещала Запретный лес.

Гермиона бесшумно приоткрыла дверь спальни и выскользнула прочь. На улице вновь шел дождь, но ей он стал уже как родной.

* * *

— Грейнджер, ты в своем уме? — наконец-то произнес Малфой то, что давно висело на языке, и ему стало хоть немного, но легче. Он даже забыл подумать, насколько ей невозможно быть тут, с ним, потому что все, чего Малфой действительно хотел, когда ехал сюда, было хоть на мгновение приблизиться к ней. Драко на это и рассчитывал.

Грейнджер смущенно улыбнулась.

— А ты все так же галантен и обходителен, — заключила она.

Где-то вдалеке ухнула сова. Густая синева ночи поймала ее в свои объятия. Это было похоже на сон: снова видеть Грейнджер так рядом, только протяни руку, и коснись ее непослушных волос, румяных девичьих щек. Разве что-то еще имело значение для Драко?

— Что ты тут делаешь? — первым спросил он, несмотря на то, что

говорить хотелось меньше всего. Было заметно, как ее руки

тряслись: не то от холода, не то от удивления.

— Вероятно, уместнее спросить, что тут делаешь ты. Я хотела тебя увидеть.

Она потупила взгляд, и выглядела… Виноватой?

Да, черт подери! Она была виновата в том, что он остался один. Виновата в том, что их пути разошлись. Виновата в том, что она не смогла. Не смогла оставаться рядом.

Малфой чувствовал, как его внутренности сгорали от напряжения. Он знал, что к Гермионе надо подойти, коснуться ее, убедится, что она реальна, но он не мог этого сделать. Все конечности налились свинцом, сердце стало каменным — оно рухнуло вниз, утонуло в заполнивших его чувствах.

Поэтому Грейнджер подошла сама — она всегда была смелой девчонкой. Смелой и безрассудной. И лишь Мерлин знал, какой больше.

Гермиона приблизилась к Драко и поднесла руку к его щеке. Малфой замер в ожидании прикосновения, но она не спешила.

— Даже не станешь делать вид, что меня ненавидишь? Ну, для приличия, — злости в ее голосе не было. Но зато была какая-то чудовищная ностальгия, от которой по позвоночнику Малфоя пробежали мурашки. Она вспоминала его. Думала о нем. И ей было жаль.

— Обязательно, — устало произнес он, сам прижимаясь к ее ладони и растворяясь в ее тепле.

— И все же, почему ты здесь? — продолжил он, ластясь к ее ладони как ручной кот.

Конечно, Драко спрашивал не о чаще Запретного леса. Он немного склонил голову и водил небритой щекой по ее ладони, и она не отстранилась, а честно ответила:

— Я учусь. Восьмой курс. Когда все затихло, нас позвали пройти год обучения еще раз. Была война и… сам понимаешь, — теперь Гермиона замялась, и Малфой не знал, что сказать.

Он помнил, что случилось тогда. Война закончилась, а смерть нет. И она убила кого-то, точно кого-то убила.

— Что это? — спросил Малфой, видя, как в ее свободной руке снова блеснул золотой шарик. У ловца, даже бывшего, было на уровне инстинктов: везде видеть снитч и ловить его.

— Ничего, — Грейнджер проворно спрятала руку за спину и отошла на безопасное расстояние.

* * *

— Где он, Гарри?

Гермиона была не намерена шутить. За долгие годы дружбы Гарри, как никто другой, запомнил, что значили ее нахмуренные брови, руки, упертые в бока, и тело Грейнджер, нависшее над его креслом и явно не собирающееся сдаваться.

— Да не знаю я, Гермиона, — в сотый раз ответил Гарри, снимая очки и массируя переносицу. Этот разговор его откровенно утомил, он едва ли скажет что-то новое, а Гермиона вполне могла перейти и к пыткам: настолько решительно она настроена.

— Я тебя последний раз как друга спрашиваю.

Гермиона не шутила, не угрожала, она предупреждала. И она действительно очень любила Гарри, но он нисколько не понимал всей серьезности ситуации.

Горящий камин в гостиной никого не успокаивал. В этом году осень началась раньше обычного. Бабьего лета не было и в помине: был дождь, ветер и сожаление о погибших. Но поленья, охваченные огнем, все трещали и трещали, пытаясь своим звуком хоть кого-то отвлечь и хоть кого-то утешить. Выходило у них погано.

— Да что ты к нему привязалась? — не выдержал Рон и, спасая друга, подставил себя под горячую руку Гермионы.

— А то, Рональд, — за окном завывал ураган, и от этого речь Гермионы казалась еще более зловещей, — он собирался мне что-то сказать. И это было важно!

Рон хмыкнул и закатил глаза, и на его лице впервые в жизни было написано почти прямым текстом, что Гермиона дура.

— Неужели ты правда не понимаешь, что?

Гермиона кинула на него хлесткий взгляд, но Рон на нее даже не взглянул, а просто перечислил.

— Почему он из всех маглорожденных ненавидел только тебя? Почему он остался в замке? Почему остановил тебя посреди сражения? Опять же, у нас есть пример: Снейп…

Гарри громко вздохнул; разговоры о Снейпе все еще причиняли ему боль, и он чувствовал себя виноватым, а какой виноватой чувствовала себя Гермиона никто не знал.

Она не помнила, когда последний раз спала без кошмаров; не помнила, когда был день, когда она не винила себя в том, что не нашла секунды, чтобы его выслушать. И, когда выход нашелся, Гарри не помнил!

— Ладно. — Гермиона сделала несколько вдохов-выдохов, пытаясь успокоиться, и почти спокойно произнесла: — Ладно. Воспользуемся Омутом памяти?

Гарри взлохматил волосы и обреченно вздохнул.

— Если бы она владела бы легилименцией, она бы уже залезла тебе в голову, — как само собой разумеющееся произнес Рон, и Гарри невербально с ним согласился.

* * *

Грейнджер оставалась Грейнджер даже тогда, когда больше не существовала в мире Драко Малфоя. Она все еще не доверяла ему. Не изменилось ровным счетом ничего: Гермиона могла простить всё своим тупорылым дружкам, а ему, Драко, не просто не доверяла, а считала его виноватым во всех смертных грехах. Она даже не хотела сказать, зачем ей, человеку, максимально далекому от квиддича, понадобился этот золотой шарик! Теперь добиться от нее правды стало вопросом чести.

— Покажи, — потребовал он, сощурив глаза.

Она что-то невнятно ответила, но порыв холодного ветра унес ее ответ куда-то вдаль, туда, где по-прежнему слонялись кентавры, жил Грохх и огромная семья пауков скорбела по почившему Арагогу. Здесь, в свете луны, тело Грейнджер отливало белым, и она была больше похожа на призрака, чем на саму себя. На мгновение Драко стало жутко: это так в стиле Грейнджер — остаться в стенах школе навечно.

* * *

Запретный лес был бесконечным. Он, со своими исполинскими соснами, раскинулся на много километров вперед. Гермиона в нем казалась маленькой соринкой, иголкой в стоге сена. Если она надумает не возвращаться, то ее здесь никто не найдет. Даже Хагрид, с его личным компасом — опытом, едва ли справится с тем, чтобы обыскать каждый пенек, заглянуть за каждый ворох листьев и проверить каждое дупло.

У Гермионы были мысли, что неплохо бы взять с собой еды — вряд ли ее вылазка будет быстрой, но аппетита у нее не было все лето, и едва ли он появится сейчас, когда комки грязи прилипали к подошве учебных туфель, а коленки мерзли в объятиях промозглого воздуха.

— Так где же это чертово место?! — в сердцах воскликнула она, и ее голос, хриплый от долгого молчания, потревожил сидящих на верхушках деревьев ворон, и они, каркнув, захлопали крыльями, поднялись с насиженных мест и полетели дальше: искать себе более тихое место ночлега. Когда их черные тела-точки скрылись из виду, Гермиона пошла дальше, мысленно сверяясь с координатами из воспоминаний Гарри.

Дело усложнялось еще и тем, что он правда помнил все весьма смутно. Но Гарри было можно понять: страх, обреченность, принятие неизбежного. Но что теперь делать Гермионе?

Она смотрела под ноги и шла дальше, в чащу.

Она найдет то, что ищет. Обязательно найдет. Или не вернется назад, что в общем-то: одно и тоже.

* * *

Малфоя бесило, когда от него что-то скрывали, и Грейнджер знала это, но все равно стояла на своем. Упрямая Грейнджер. Наверное, поэтому они так и признались друг другу.

— Грязнокровка, — бросил в нее Малфой, — опять ты замышляешь что-то.

— Малфой… — устало протянула она. — Даже там ты не меняешься.

И покачала головой. Она была рада увидеть Малфоя, но все происходило в точности, как и раньше. Они спорили, ругались и расходились. И ничего с этим не могли поделать. Воронье гнездо на ее голове качнулось с новым порывом ветра, и она зябко поежилась. Малфой инстинктивно достал палочку, взмахнул ей, чтобы ее согреть, но ничего не произошло. Из древка не вырвалось ни всполоха, ни единой искры, хотя заклятие волшебного огня удавалось у него превосходно.

— Там? — зацепился за ее слова Драко. Отсутствие магии напугало его гораздо больше, чем упрямство и потусторонний вид Грейнджер.

* * *

— Гермиона, ты же понимаешь, насколько это опасно?

— Даже лучше, чем ты думаешь, Гарри.

Гермиона пыталась быть честной, она действительно понимала, чем заканчиваются такие эксперименты, но она не могла бороться с этим. Как только она закрывала глаза, в ее сознании возникал он: со своим надменным взглядом, со своей полуухмылкой-полуулыбкой, в своих щегольски дорогих одеждах и с поволокой во взгляде. Гермиону вело от этих мыслей и воспоминаний, ей казалось, что она уже сошла с ума, и все предостережения Гарри — не больше, чем пустой звук.

Ей хотелось взглянуть на него еще разок, чтобы убедится, что догадки Рона правдивы, что Гермиона — самая большая тупица, а жизнь — самая несправедливая в мире штука. И Гермиона убеждалась. С самой первой встречи, с самого первого взгляда на него, Гермиона знала, что ему здесь — плохо. Он не чувствовал радости от встречи с ней, хотя вроде и не обижался. Он не помнил, что произошло?

— …Ты поняла?

Гермиона вздрогнула и тут же согласилась.

А что там вообще Гарри сказал?..

* * *

Она внимательно посмотрела на Малфоя.

— Разумеется, там... — Гермиона обвела рукой мир вокруг, будто очерчивая только ей видимую между ними границу. — Ты — там, — ткнула она в него, — а я — здесь,— показала она на себя. — Я же все понимаю, — продолжала она монолог и уже не смотрела на Драко. Она говорила сама с собой, и едва ли ей нужен был собеседник. — Я все понимаю. Ребята говорили мне, чтобы я успокоилась, а я не могу. Я хочу, чтобы ты вернулся. Но когда ты возвращаешься, ничего не меняется, и я… Мерлин…

Она опустилась на усыпанную ветками и листьями землю и поджала под себя ноги. Малфой услышал несколько всхлипов и, едва понимая, что происходит, подошел к ней, потому что плачущая Грейнджер — это что-то за гранью фантастики. Обычно она била своего обидчика, а не лила слезы.

Он опустился рядом с ней и приобнял за плечи. Гермиона даже не вздрогнула. Она подняла на него заплаканные глаза, обнесенные забором из синяков, и обреченно произнесла:

— Я знаю, что так нельзя. Ты же Малфой. Всегда был и остаешься им. И мне надо тебя отпустить.

Она говорила горькую правду, и Малфою показалось, что это ему надо отпустить ее. Грейнджер не должна плакать. Тем более, из-за него. Он надеялся, что их встреча станет радостной, что, стоит ему увидеть ее еще раз, то все проблемы решатся сами по себе, но вот в чем дело: это они были проблемой. Они не ладили. Изначально, всегда, два лидера, два слишком похожих друг на друга упрямца. Они спорили, заводились на ровном месте и никогда не уступали. И ни разу не нашли в себе силы признать, что излишняя заинтересованность друг в друге — это не побочный эффект ненависти, а начало гораздо более сильного чувства.

Грейнджер встала, вытерла немыслимо бледные щеки и сказала в пустоту:

— Почему, чтобы понять то, насколько тебе что-то дорого, это нужно потерять?

Драко молчал.

— Но я бы не сдалась.

Малфой тоже поднялся. Она снова взглянула на него и подошла ближе. Положила руку ему на грудь, на то место, где должно биться сердце, и продолжила свою мысль:

— Я бы не сдалась, я бы боролась. Уверена, мы бы смогли что-то построить. Я бы не сдалась, если бы ты был здесь, со мной.

Малфой замер. Ее рука оказалась не просто теплой, она была огненной и, казалось, прожжет в нем дыру. Малфою не было больно: он уже догадывался, что она скажет дальше. Ему было хорошо. Он чувствовал, как бушующий осенний ветер готовился подхватить его и унести туда, где зима никогда не настанет. Где нет боли, разочарований и бесконечного ожидания встречи с ней. Где он не будет один. Где подаренные ей часы на его груди наконец-то остановятся.

Она шмыгнула носом и договорила:

— Если бы ты был жив. Но ты — мертв. И я отпускаю тебя.

Драко увидел, как воскрешающий камень упал на сухую листву и потерялся в ней.

Малфой исчез.