Мари (джен)

Эйлин сидит за роялем, руки ее невесомо порхают, рождая плавную торжественную мелодию. Мари не может не любоваться сестрой: идеально прямая спина, тонкие ухоженные кисти, кожа лица без малейшего изъяна. И само лицо — спокойное, одухотворенное, расслабленное. Словно игра на рояле доставляет ей неимоверное удовольствие, словно это — самый любимый ее досуг. В свете июльского солнца Эйлин красива.

Из распахнутых окон дует легкий ветерок, зеленые, еще молодые листья почти касаются подоконника. Мари кривится: она не любит сестру, но в такие моменты в ее груди появляется странное щемящее чувство, названия которому она не знает и знать не хочет. Если Мари попросят рассказать о себе, то она так и скажет: «Мне уже исполнилось одиннадцать, и я не люблю сестру», а все эти чувства — так, ерунда, просто есть хочется

Эйлин всегда и во всем лучше. Для начала, она просто старше, умнее и уже закончила пятый курс, в то время как Мари только предстоит в сентябре отправиться в Хогвартс. Самое первое воспоминание о сестре — радость от того, что Эйлин наконец-то уехала учиться. Крепко держа руку матери на перроне, Мари только и может думать, что теперь она остается одна. И любить будут только ее — ведь сестра далеко, у нее теперь другие заботы.

«Ох, — думает она, надежно скрывшись за резным косяком двери, — если бы я только знала тогда, как сильно ошибалась».

Даже после отъезда Эйлин счастье ее длится недолго — ровно до первого письма из Хогвартса. Эйлин все пять лет пишет регулярно, со свойственной ей педантичностью описывая школьные события. Интервала, с которым приходят письма, ровно две недели, родителям как раз хватает, чтобы хорошенько обсудить все описанное. Именно с того времени Мари ненавидит манеру родителей вести светские разговоры за столом.

Как и сестра, она обучается музыке, но, по словам преподавателя, не имеет нужной ловкости, усидчивости и таланта. А еще внешностью и телосложением она пошла в отца — пухленькая, приземистая, с короткими толстыми пальчиками, она не обладает грацией и легкостью сестры. Да и лицом точно знает, что не вышла: в отличие от аристократически бледной, отстраненной, с утонченными чертами Эйлин, Мари смешлива, щеки ее быстро наливаются румянцем, да и кожа, на ее взгляд, слишком розовая и слишком лоснящаяся. Мелкие подростковые прыщики, появившиеся, по мнению ее матери, слишком рано, тоже ее красят.

— Эйлин, Маринетт, пора ужинать.

Мари устало зажмуривается и морщится. Свое полное имя она любит едва ли больше, чем старшую сестру.

* * *

Вот уже второй год домой они возвращаются вместе, но в этот раз еще до отправки Мари уговаривает друзей занять вагон подальше о того, где обычно едут старосты. Она точно знает, что ей не стать старостой школы. Зато в отличие от сестры у нее есть настоящие друзья, с ними ей всегда весело. Учись она в Слизерине — была бы такой же скучной и сухой, как Эйлин. А в их купе весело: Джереми — известный шутник, и Мари уверена, что старается он ради нее. Джереми — старше на два года, его семья пусть и не настолько богата, как Принцы, но достаточно чистокровна, чтобы Мари могла — имела право — обратить на него внимание. Она уверена: Джереми — подходящая пара.

Мари достаточно сведуща в определенных вопросах, гораздо больше, чем ее сверстницы. Она рано научилась читать, но, в отличие от сестры, скучным трактатам по зельеварению и истории магии с самого детства предпочитаает книги более приземленные и полезные. Да, современных романов в домашней библиотеке не водится, мать не слишком жалует подобную литературу, все доступные ей — нужные — книги выпущены еще во времена молодости прабабушки, но так даже интересней. В современных книгах, на ее взгляд, героини слишком скучны, а описания слишком цензурированы.

Мари тихо мелодично смеется и искоса смотрит на Джереми, ловит его ответный взгляд, лукавый, знающий. Мари знает, что означают такие взгляды. И пусть мать сколько угодно считает, что Мари созрела слишком рано, пусть у Эйлин есть то, чего Мари никогда не сможет получить. В груди и животе у нее становится тепло.

Этим летом в доме напряженно. Отец еще более угрюм и молчалив, чем обычно, мать постоянно о чем-то тихо шепчется с Эйлин в гостиной. Мари не интересуют их разговоры, если ее не считают достаточно взрослой, чтобы пригласить в свою компанию. Эйлин больше не играет на рояле, окна в гостиной на первом этаже постоянно закрыты, Мари чувствует легкое покалывание защитной магии, когда пытается их открыть.

Авроры приходят в начале августа. Лицо самого старшего, Грюма, Мари видела в газете. Ему слегка за сорок, но ей он кажется глубоким стариком: изуродованное рубцами и морщинами лицо, седеющие неаккуратно подстриженные патлы. Грюм смотрит на мать снисходительно, словно он здесь хозяин. Мари чувствует холод, отчего-то ей становится страшно. В той же газете она прочитала, что обычно разговор ведет самый младший из группы, поэтому не удивляется, когда вперед выступает совсем молодой, ненамного старше Эйлин, парень.

— Миссис Принц, нам необходимо провести обыск. Со всеми документами вы можете ознакомиться в Аврорате, поверьте, они в порядке. Жалобу на действия Аврората вы можете подать через надзорный отдел Министерства.

Мари замечает, что голос его дрожит, хоть он изо всей силы кривит тонкие губы в неприятной усмешке. Парень высок, широк в плечах, даже в чем-то красив, но Мари чувствует необъяснимую неприязнь. Эйлин, крепко прижимает ее к себе и уводит вверх по лестнице. От ее духов с запахом сирени у нее кружится голова.

Улизнуть из своей комнаты Мари удается только через несколько часов, когда Эйлин спешно выходит на зов матери. Авроры действуют без стеснения, нарочито стараясь показать свою власть. В доме царит беспорядок. Мари хочется кричать, топать ногами, хочется выгнать всех этих — посторонних — к чертовой матери, но она слишком взрослая, чтобы понимать: никакие ее действия не отменят случившегося. Матери не видно. Эйлин стоит в коридоре, бледная, напряженная словно струна, и совсем не замечает, какие жадные взгляды бросают на нее авроры. Мари чувствует омерзение и уже самостоятельно уходит в комнату, плотно закрыв дверь. Через полчаса авроры приходят и к ней.

Вечером отца уводят, надев на него магические путы. Назавтра мать уходит с самого раннего утра, и возвращается заполночь, с собой она приносит портключ до Италии. Эйлин, сопроводив сестру к тетке, возвращается домой.

Остаток лета проходит скучно, мать не навещает Мари, лишь Эйлин изредка пишет ей письма, старательно описывая все, кроме того, как обстоят дела у родителей. Перед самой отправкой в школу ей удается подслушать разговор тетки с мужем, после которого становится ясно: дела в семье обстоят хуже некуда. Отец в Азкабане, ему вменяется изготовление артефактов с использованием темной магии, матери запрещено покидать дом, а сестра слишком занята ведением дел, чтобы проводить ее на вокзал.

В школу Мари отбывает прямо из Италии, тетка не видит смысла провожать ее на платформу, никакие уговоры и рассказы о традициях на нее не действуют. Портключ переносит их прямо к воротам Хогвартса. Если Мари и расстраивается, то совсем немного.

Отца выпускают осенью. Аврорат публично приносит ему извинения за неправомерное ограничение свободы, и к зиме восстанавливается привычный порядок вещей. Когда Мари приезжает домой на зимние каникулы, почти ничто не напоминает ей о том, что произошло летом.

* * *

К концу четвертого курса с Джереми у них завязывается роман. Два года в их возрасте — слишком большая разница, но Мари больше не та неуверенная в себе одиннадцатилетка, которая впервые переступила порог Хогвартса. Мари знает себе цену, знает, как понравиться, и больше никто не позволяет себе называть ее полным именем. На вокзале Джереми обещает писать ей каждый день.

Дом снова встречает ее открытыми настежь окнами, ветви деревьев уютно укладываются на подоконник, в окна смотрит кроваво-красный закат. Лето в этом году холодное, дуют ветры, но они снова ужинают вместе; перед ужином сестра как обычно играет на рояле, и Мари счастлива, она больше не прячется за дверью.

Джереми действительно пишет ей каждый день, даже когда родители увозят его во Францию. И из Италии ей тоже пишут. Ганс — высокий паренек с рано появившимися залысинами и блеклыми глазами, теткин сосед, которого ей представили перед отъездом. Письма Джереми наполнены любовью, Мари чувствует это. Из книг она знает, что первая любовь недолговечна, но никто не смог бы убедить ее в том, что с Джереми они не навсегда.

Ганс не пишет о любви, от его писем веет самолюбованием, каждое его письмо содержит в себе подробнейшие описания каких-то советов и скучнейшие размышления о политической ситуации в Италии. Из его писем Мари узнает, чем отличаются партии консервативного толка от магглолюбцев. О последних Ганс пишет в неизменно уничижительном ключе. Не то чтобы Мари когда-нибудь интересовала политика, письма Джереми ей гораздо интересней, но Ганс — куда более выгодная партия. Мари серьезно задумывается над тем, кому стоит отвечать в первую очередь.

В один из вечеров они сидят в гостиной после ужина, на коленях у Эйлин очередная старая книга; лицо сестры спокойно, она смотрит на полыхающий в окне закат.

— Как ты думаешь, Эйлин, любовь многое значит?

Эйлин отвечает не сразу — закусив губу, она смотрит вдаль, не обращая внимания на счастливую улыбку сестры. Погруженная в свои мысли Мари совсем не замечает, как напрягаются плечи Эйлин, как сжимаются в кулаки руки.

— Да, Маринетт, очень многое. Иногда даже слишком… многое.

Что-то такое звучит в голосе сестры, что Мари даже не реагирует на то, что ее только что назвали нелюбимым именем. И больше разговор не продолжает.

Она снова подслушивает, но теперь уже разговоры родителей. Так она узнает, что к Эйлин сватается Орион Блэк, но та с завидным упорством ему отказывает. Несколько раз Мари пытается завести с сестрой разговор на тему замужества, но та упорно уходит от ответа. Мари чувствует, что здесь кроется какая-то тайна, но до конца каникул у нее так и не получается ничего узнать.

* * *

Тайна Эйлин открывается самым явным образом к концу следующего лета, когда даже свободные платья не могут скрыть стремительно округляющийся живот. Эйлин никогда не отличалась пышными формами, беременность ее не красит. Мари уже пятнадцать, она всерьез думает, что их отношениям с Джереми пора перейти на более серьезный уровень. Мари уверена в своем выборе, да и родители, как она предполагает, против не будут. Мари уже совсем взрослая, она знает, откуда берутся дети.

Эйлин почти не выходит из комнаты, не появляется на семейных ужинах, в те редкие короткие моменты, когда Мари сталкивается с ней в коридоре, лицо ее ничего не выражает. Мари слышит, как мать уговаривает отца дать разрешение на брак, отец в ответ лишь кричит и бранится. Несколько раз в разговоре звучит слово «мезальянс». Мари знает, что значит это слово. И с лёгким превосходством думает, что уж ее-то выбор мезальянсом не назовут. Она жалеет сестру и даже несколько раз пытается зайти к ней вечером, чтобы поговорить, но Эйлин ей так и не открывает. Мари уже почти смиряется с тем, что так ничего и не прояснится до отъезда, но в один из дней, проходя по коридору, слышит странные приглушенные звуки из комнаты сестры.

В бессознательном, чисто женском порыве она бросается туда, коротким «Алохомора» открывает дверь и сама не помнит, как оказывается у кровати Эйлин. Та лежит, странно, неестественно скрючившись, и, закусив подушку, тихо воет. Мари падает на колени, отводит от лица спутанные волосы, спрашивает:

— Это — с ребенком?

Голос не слушается, вместо крика выходит слабый шепот, впервые в жизни ужас парализует ее, глядя на плотно прижатые к животу руки Эйлин, Мари повторяет про себя: «Пожалуйста, пожалуйста, пускай все будет хорошо». К кому именно она обращается, она не знает. Дрожащими руками она отводит от лица сестры спутанные волосы; глаза Эйлин широко раскрыты, но ничего осмысленного во взгляде нет. Мари наконец находит в себе силы вскочить, но с неожиданной силой Эйлин вцепляется ей в руку.

— Нет, Мари… Нет. Закрой дверь, — голос ее звучит хрипло, так, словно она с трудом сдерживается от того, чтобы снова завыть.

Мари слушается, запирает дверь, словно во сне накладывает заглушающее. От мысли о том, для чего именно ей вдруг понадобилось научиться этому заклинанию, она истерически хихикает.

Когда она оборачивается, Эйлин уже сидит, за живот она больше не хватается, но руки ее сжаты, в правом кулаке явно что-то зажато. Мари даже не успевает задать вопрос, Эйлин начинает говорить сама. Голос ее звучит спокойно, и, если бы не сжатые руки, то Мари могла бы списать все произошедшее на страшный сон.

— Ты спрашивала, чего стоит любовь? — Эйлин улыбается и протягивает ей смятое письмо, и от этого Мари почему-то становится еще страшнее. Она не хочет знать, что там написано, но руки сами, без ее участия тянутся к пергаменту.

Почерк неровный, но две коротких строчки вполне читаемы: «Мне было хорошо, но с этой проблемой ты должна разобраться сама. Огласка будет иметь последствия для тебя и твоей семьи».

Вероятнее всего, на лице у нее отражается что-то такое, отчего Эйлин пренеприятно ухмыляется.

— Так вот, Маринетт. Любовь не стоит ничего, — Мари никогда раньше не слышала у нее такого тона.

Она на ватных ногах подходит к кровати, опускается прямо на пол, совсем не думая о том, что новая модная мантия, заказанная ей вчера из последнего каталога мадам Маклин, помнется. Не решаясь поднять голову, она гладит сестру по коленям, долго собирается с силами, но, наконец, решается сказать:

— Ты должна сказать об этом отцу.

— Отец ничего не сможет сделать, — все тем же тоном произносит Эйлин. И, когда Мари вскидывается, добавляет: — Он работает в Аврорате, в отделе по борьбе с темной магией. Это он зачитывал матери права перед обыском. Он — магглорожденный. Огласка действительно не приведет ни к чему хорошему. Ни с какой из сторон.

Мари опускает голову сестре на колени. Мысль о том, что можно избавиться от ребенка, даже не приходит ей в голову. Она отчаянно желает, чтобы тому аврору сделали больно. И чтобы ей больше никогда не пришлось видеть Эйлин такой.

* * *

На зимних каникулах Мари остается в школе, на этом настаивают родители. Она чувствует себя так, словно вокруг кто-то постепенно высасывает воздух. Тишина школьных коридоров давит, заставляя ссутулиться. Несмотря на то, что в этом году Новый год и Рождество в школе встречают многие, Мари не стремится к общению, не поддерживает разговоров за школьным столом, а новогодний ужин и вовсе пропускает. В первую неделю каникул она отправляет Эйлин три письма, но прямой вопрос не решается задать ни разу. Ответное письмо приходит ей тогда, когда она уже перестает ждать. В начале февраля она узнает, что у нее родился племянник. Впервые за все школьные годы у нее появляется тайна, которой она не делится даже с самыми лучшими подругами.

Весной они с Джереми расстаются, потому что Мари раз за разом отказывает ему в близости.

«Вот тебе и та самая любовь», — злорадно думает она, глядя на его удаляющуюся спину. Последний их разговор случается у дверей Сладкого королевства, Джереми уходит от нее навсегда, Хогсмид вокруг по-прежнему сказочно красив.

Лето она решает провести в Италии; родители не возражают, и присланный совой портключ переносит ее прямо с вокзала в домик тетки. Все лето Мари старается не думать о доме, не вспоминать о сестре. Тетка теперь считает ее достаточно взрослой, Ганс приходит все чаще, к концу лета их отпускают гулять вдвоем, и Мари начинает разбираться в политике Италии ровно настолько, чтобы поддержать беседу.

В последний вечер перед отъездом Ганс решается ее поцеловать. Они стоят на набережной, под теплым светом фонарей Мари снова чувствует, как на нее давит тишина. Воздуха не хватает.

* * *

Первый семестр седьмого курса пролетает почти незаметно, Ганс пишет регулярно, в его письмах нет привычного самолюбования. После дотошного описания заседаний партии, рассуждений о необходимости принятия законов об ограничении прав магглорожденных, которые консерваторы Италии пытаются протянуть через парламент, он всегда переходит к таким же дотошным описаниям воспоминаний об их прогулках. Английский — не его родной язык, в отличие от Джереми, и в письмах Ганс часто допускает совершенно нелепые на ее взгляд ошибки. Поначалу Мари это жутко раздражает. К декабрю, когда Ганс становится самым молодым секретарем министра в истории Италии, Мари вдруг совершенно перестает их замечать.

На зимние каникулы она приезжает домой, но очень быстро жалеет о своем решении. Отец практически не выходит из кабинета, Эйлин большую часть времени проводит в комнате, еду эльфы приносят ей прямо туда. Племянника ей удается увидеть только на третий день, когда Эйлин возвращается с улицы.

Ребенок, завернутый в одеяльце, мирно спит на руках у сестры. Когда Мари просит показать ей его, Эйлин аккуратно отгибает угол. При виде маленького личика у Мари начинает неприятно тянуть в животе. Она очень хочет сказать сестре, что ребенок красивый, что все будет хорошо, что она поступила правильно. Обнять ее, взять племянника на руки. Сказать, что Северус — очень красивое имя. Но вместо этого тихо, зло произносит:

— Ты посмела появиться с этим свертком в Лондоне?

Выражение лица Эйлин не меняется, голос ее звучит ровно, но каким-то внутренним чутьем Мари понимает, что попала по самому больному. В душе зарождается злорадная радость.

— Я гуляю с ним только в маггловской его части. Ребенку нужны солнце и свежий воздух.

Мари не удостаивает ее ответом, только презрительно хмыкает, а затем, развернувшись, быстрым шагом идет к лестнице. Вечером она долго пишет Гансу, раз за разом комкая пергамент. В том варианте, который она отправляет, каждое слово говорит о любви к нему. Видимо, выходит настолько убедительно, что через три дня она получает предложение руки и сердца. Ответное письмо она отправляет уже из Хогвартса, хорошенько подумав. Отец, оценив перспективы, быстро одобряет выбор младшей дочери. Свадьбу они играют следующим летом, в Италии.

Последующие два года Мари учится разбираться в политике, осваивает тонкости итальянской моды, и как ей кажется начисто забывает о сестре. Матери она тоже не пишет. Почему-то сама мысль о том, чтобы завести ребенка, вызывает в ней отвращение. Тайком от мужа она становится постоянным клиентом аптеки; за все время, что они состоят в браке, у нее не наступает ни одной беременности. Умом Мари понимает, что рано или поздно Гансу нужен будет наследник, но, хорошенько поразмыслив, решает тянуть до последнего.

* * *

Письмо от матери приходит неожиданно; несмотря на то, что пишет она сдержанно, весь текст изобилует крайне тревожными намеками. В этот же вечер Мари просит мужа оформить ей временный портключ в Англию.

Когда через неделю она появляется на пороге бывшего дома, грудь сразу сжимает тревогой: в окнах темно, на крыльце скопились листья. Охранные чары легко впускают ее. Мари поднимается по успевшей стать скрипучей лестнице, последовательно зажигая каждый светильник, что попадается ей на пути.

Мать она находит в спальне, черное платье ее измято, волосы всклокочены, лицо постарело. Подслеповато щурясь от яркого света, мать протягивает ей газету.

— Я не решилась писать об этом открыто, — голос ее звучит так же, как и раньше, и Мари отчаянно хочет зажмуриться.

Если она перестанет видеть, то вполне сможет сделать вид, что ничего не изменилось, за три года брака она многое научилась не замечать. С первой страницы на нее глядит лицо Грюма, рядом виднеется заметно возмужавший темноволосый аврор. Как раз тот, который зачитывал права его матери во время предыдущего обыска.

«Темный маг убит при попытке задержания, аврор Джонсон получил незначительные травмы и помещен в больницу Святого Мунго», — гласит заголовок.

Газета датирована мартом, на дворе стоит август. В марте они с Гансом устроили себе небольшой отдых в уютном коттедже на побережье. Только выдержка, присущая жене политика, не дает ей расплакаться.

— Эйлин? — только и спрашивает она.

— Эйлин уже больше года с нами не живет. Помнишь, она всё ходила гулять в маггловский парк? Там она познакомилась с мужчиной, — мать ненадолго замолкает, но, справившись с собой, продолжает: — Магглом. Он… теперь у нее другая фамилия. Ты же знаешь, больше никто....

Сначала Мари думает о том, что Ганс никогда не простит ей того, во что превратилась ее семья, потом — что матери нужна помощь, а потом приходит злость. Мари крепко зажмуривается, делает глубокий вдох. Злость душит ее. Мари злится на мать, отца, мужа, непутевую сестру, умудрившуюся и тут сделать ей гадость, на всю чертову политику, итальянскую, британскую, магическую, маггловскую — сейчас ей совершенно неважно. Плевать она хотела на все эти сложные системы и взаимодействия, сейчас ее волнуют куда более обыденные вопросы.

Видимо, именно злость толкает ее на необдуманные поступки. Когда она аппарирует в Коукворт, в нос ударяет затхлый запах реки, в ближайшую подворотню шмыгает что-то, что с большой долей вероятности является ничем иным, как жирной облезлой крысой. Ей становится противно, она уже было решает, что делать ей здесь нечего, но обида и злость на сестру требуют выхода.

Дом, в котором теперь ютится Эйлин вместе с новоприобретенным мужем, больше похож на сарай, но зато имеет два этажа. Мари нехорошо улыбается, открывая скрипучую калитку. Во дворе никого нет, в окнах горит свет, с первого этажа слышится детский смех. Мари на секунду прикрывает глаза и решительно стучит в дверь.

По тому, как стремительно бледнеет лицо сестры, Мари понимает: Эйлин прекрасно осведомлена о том, что произошло. Злость вспыхивает в ней с новой силой, выдержка все же изменяет ей. Что-то такое отражается в ее лице, отчего Эйлин выхватывает палочку из рукава и стремительно выступает вперед, закрывая собой мужа и сына.

«Наивная, — думает Мари, — если бы я могла, то разнесла бы здесь все по кирпичику».

Мысль отдает горечью. Она замечает, как мужчина — чертов никчёмный, бессильный перед магией маггл — теснее прижимает к себе ребенка. Ребенка, который даже рождён не от него. Мари вдруг думает: а смог бы Ганс так же? От этой мысли становится еще больнее.

— Он умер из-за тебя, — голос все же срывается, Мари почти кричит. — Он из-за тебя умер! Если бы не ты, он не стал бы сопротивляться!

— Уходите, — тихо произносит мужчина, делая шаг к Эйлин.

Мари знает, что обычный маггл не сможет ей навредить, но в его тоне слышится такое, от чего ей становится страшно. Лицо Эйлин странно, непривычно сморщивается, палочка в ее руках дрожит. Мари чувствует, что не в силах больше выносить всего этого.

Вихрь аппарации выносит ее куда-то в центр маггловского Лондона. На улице людно, но никто не обращает внимания на плачущую женщину в странной одежде. Людской поток обтекает ее, словно бы сама магия, ограждает ее от ненужного внимания. Мари поднимает голову.

«Кинотеатр! Только лучшее для вас в 21 час» — мигает огнями надпись на высоком доме. «Пиво. Вода» — вторит ей другая откуда-то сбоку.

Мари отворачивается, чувствуя, что ещё немного и от этого ритмичного мигания она сойдёт с ума. Она снова зажмуривается, останавливается и выдыхает. Людской поток, устремившийся ко входу в кинотеатр, обтекает ее.

«Интересно, как они объясняют для себя пустое место посреди площади?» — горько думает она. Мысли постепенно приходят в порядок, дыхание выравнивается. Она чувствует, как на щеках подсыхают, неприятно стягивая кожу, дорожки слез. Времени у нее совсем немного: ей предстоит успокоиться, взять в себя в руки и основательно продумать разговор с мужем. Она уверена, что сможет донести до Ганса, что именно ему требуется сделать. Чертову аврору пора поплатиться за все свои действия, мать нельзя оставлять одну в Лондоне, и на Эйлин тут никакой надежды нет.

При мысли о сестре в груди становится больно. Теперь-то Мари все про нее понятно, больше завидовать нечему.