В объятиях солнца (гет)

Фушигане открыла глаза первой. Тело переполняли нега и довольство, она ощущала себя — наверное, впервые в жизни — сытой кошкой, разомлевшей на солнышке. На обнаженной груди лежала рука Чуи, прижимающего её к себе во сне. Рыжие пряди в беспорядке разметались по подушке и сияли на солнце начищенной медью. Краешки губ были приподняты, а морщинка между бровей давно разгладилась.

Сейчас Чуя Накахара не выглядел как глава Исполнительного Комитета портовой мафии — он выглядел как спящий ангел, уставший от забот. На молочно-белой коже проступила россыпь веснушек, как звёзды в ночном небе; несколько прядей падали на шею с равномерно бьющейся синеватой жилкой сонной артерии, а ключицы по-прежнему манили её.

Фушигане засмотрелась на тонкие косточки, обтянутые белой кожей, на тонкую, едва заметную сетку сосудов под кожей, на ямочки, в которых прятались солнечные зайчики — и так приятно было прятать нос, вдыхая запах Чуи полной грудью. Фушигане потянулась, и рука Чуи соскользнула с её груди на живот, а в следующий момент еще спящий Чуя, сбрасывая одеяло, притянул её к себе собственническим жестом — таким, от которого у неё всегда подгибались коленки. Они оказались почти лицом к лицу, и она чувствовала его дыхание на своей коже. Тени от длинных пушистых ресниц прибавляли ему возраста и усталости, но Фуши знала, что за этими пушистыми стражами скрывается райское небо цвета грозы. Она усмехнулась, кончиками пальцев проводя по его лицу.

Мир замер.

Фуши затрясло от страха — она боялась что мафия или еще какие-то эсперы найдут её, но не ожидала, что это будет… вот так. После бурной ночи, полной доказательств страсти и, возможно, любви, полной собственнических укусов и размеренных движений бёдер, смешанного тяжелого дыхания и чужого имени на выдохе. Фуши сжала кулачки, но легче не стало. Чуя не просыпался, а дым заволакивал всё вокруг, очень сильно напоминая её запах сигарет, что она курила, и запах Чуи. Мир вращался вокруг во всех плоскостях сразу, от чего её тошнило и кружилась голова. Но дым был какой-то странный, и Фушигане едва не вскрикнула, когда в голове фейерверком разбитого зеркала и плавающего тяжёлого дыма взорвалось… что-то.

Осеннее солнце. Яркая листва, танцующая вальс. Шляпа пахнет парфюмом. Перчатки снова натёрли. Он спешит, расстроен, зол и задумчив. Обрывки и кадры: собака с чёрным ошейником, чашка кофе, оставленная на лавочке, писк светофора на пешеходном, чьё-то дыхание, шаги, стук каблуков, звук телефона… Шелест ветра.

Боль.

Лёгкая и почти незаметная, но все же боль. Раздражение от и так не простого дня выплеснулось в ядовитых словах, а затем всё померкло, и солнце поздней осени, и танцующие вальс листья, и собака, и кофе, и всё, что окружало, потому что напротив были самые прекрасные глаза, что он видел. Идеальное для него, лицо смотрело с вызовом и ярким румянцем, похожим на бочок спелого персика. Перехватившее дыхание, пустившееся в пляс сердце, жар, разливающийся по телу…

«Это что… я?» — промелькнула мысль, и Фушигане несмело потянулась к воспоминанию поближе.

Даже через перчатку кожа была бархатной, цвета белого шоколада. Приоткрытые губы манили впиться в них собственническим поцелуем, заявить, что это всё — от невысокого роста, гневного взгляда и сжатых кулачков до этих манящих губ цвета спелой вишни — это всё принадлежит ему! Ему одному! В голове истерично билась мысль: «Моя», вытесняя остальные.

— Да уж, наша первая встреча и правда незабываема, — как будто издалека послышался голос Чуи, и Фушигане рванулась к нему.

Наваждение спало. Дымные осколки и клубы разлетались вокруг, как от эпицентра взрыва, и голос Чуи был всё ближе, но что-то не пускало, затягивало, тянуло назад. Фушигане поняла что чем бы это ни было, ей страшно, — так страшно, как еще никогда не было.

— Чуя… Чуя… — начала звать она, и, когда почти перестала воспринимать реальность и разграничивать дымные осколки, больно впивающиеся в обнаженное тело, и реальность, из которой доносился голос Накахары, её талию обвили крепкие горячие руки.

Ладони сомкнулись на животе, а спиной она почувствовала его горячее тело. Мерный стук его сердца отдавался в её груди, прошивая тело маленькими электрическими разрядами. Перекатывающиеся от каждого, даже незначительного, движения, мышцы чувствовались как ласковые объятия речной спокойной воды, а тепло, идущее от него, затапливало сознание.

— Чуя… — прошептала она с улыбкой и потеряла сознание.

Померкший мир медленно расцветал красками, как будто обморока и вовсе не было. Фушигане боялась открывать глаза, но смелость и безрассудство были её самыми отличительными чертами, от которых она не могла отказаться даже когда её жизни угрожала опасность. Что бы там ни случилось, что бы ни произошло, но Фушигане все еще чувствовала крепкие мозолистые руки Чуи в тонких, практически незаметных перчатках, чувствовала дар его тела и мерное сердцебиение, и это говорило о том, что все будет хорошо. Она верила Накахаре.

Открывать глаза было страшно, но точно так же, как срывают пластырь, она открыла глаза резко. Вокруг на самом краю зрения клубился дым, как будто не желающий отступать, но и не могущий подобраться ближе. Она сидела в кольце рук Чуи, и некоторые его пряди падали ей на лицо и шею. Чуя обнимал её, крепко прижимая к себе, и контраст его горячего тела и окружающей прохлады вызывал дрожь и мурашки. Чуя накрыл её обнаженную грудь одной рукой, не столько лаская, сколько согревая, и прижал к себе еще крепче.

— И как ты так умудрилась, а, пташка? — риторически спросил он еще хриплым со сна голосом.

— Сама не знаю, — она пожала плечами и несмело ему улыбнулась.

Несмотря на десятки таких ночей, оставленных позади, она всегда заливалась румянцем, когда Накахара видел ее обнаженной при ярком дневном свете. Фуши встала, чтобы заварить им кофе, когда грохот, раздавшийся от входа в квартиру, заставил её испуганно пикнуть. Всё вокруг засветилось красным, и в этом свете гравитации дым, клубящийся вокруг, казался намного более пугающим, чем раньше. Не успев отойти от шока, Фуши снова почти впала в истерику, и только крепкая рука Чуи на талии сдерживала её от падения в безумство.

— Тук-тук! — раздался ядовито-издевательский голос, и Чуя скрипнул зубами, крепче, до синяков прижав свою возлюблнную к себе.

Гравитация окутала комнату повторной вспышкой, и Фуши обнаружила себя стоящей спиной к двери, замотанной в простыню на манер тоги. Чуя всё еще сжимал её в объятиях, оставляя синяки на бледной коже.

— Не отдам, — почти прорычал он, когда в дверь вошли мужчина в докторском халате и девочка с розовыми волосами.

Чуя напрягся.

— Никто и не просит, — ухмыльнулся мужчина, поправляя длинные черные волосы, местами спадающие на лицо. — Ты хорошо меня знаешь, Чуя Накахара, — и вот что я тебе скажу. Вы будете полезнее, работая в паре, нежели по отдельности.

— Проваливай отсюда, Мори-сан, — почти прорычал Чуя, и гравитация буквально сдёрнула одну из перчаток с его руки.

Красные узоры, больше похожие на ожоги, поползли по обнаженному телу главы исполнительного комитета, и мужчина-доктор только досадливо цыкнул, покачав головой. Фушигане мало что видела, стоя спиной к незваному гостю, да еще и замотанная в простыню силой гравитации, однако отражение в стекле давало хоть какое-то представление о том, что происходит.

Или не давало…

— Я не оставлю тебе выбора, Чуя, — ухмыльнулся мужчина, поглаживая девочку по голове.

Та только нервно скалила зубы, но терпела и почему-то была рядом.

— Чуя, что происходит?

«Мори-сан — это же не Огай Мори, глава портовой Мафии?»

Фушигане все еще помнила, как копала под мафию, и ей все время казалось, что ей позволили узнать кое-что… Она благоразумно не распространялась, и потому, наверное, осталась жива, но сейчас, когда в ней пробудились способности эспера, казалось, что она стала ценным призом.

— А девочка, как видишь, неплохо осведомлена, — ухмыльнулся доктор, присаживаясь на трюмо, стоявшее слева от входа. Фушигане начало трясти, потому что... да, Чуя был прекрасен, Чуя был идеален, Чуя был ее мужчиной, однако в дела портовой Мафии она лезть не хотела, потому что человеческой крови на своих руках могла и не вынести, она это знала. И если с тем, что убивать приходилось Чуе, она смирилась, то вот самостоятельно марать руки… такое не могло присниться даже в страшном сне.

— Оставь её в покое! — рыкнул Чуя, и предметы в комнате задрожали.

«Ожоги» красного цвета поползли выше по руке, жутковатым узором расцветили обнаженный торс и бедро. Фуши сглотнула. Такого она не видела, и Чуя еще не рассказывал об этом, хотя и, как ей показалось, делал намёки — это было что-то жуткое, связанное со смутной печалью. Интереса ради, это выглядело так же странно на ощупь, как и на вид, Фушигане прикоснулась к одному из таких багровых шрамов…

Дым.

Всюду дым и тьма, клубящаяся в этом дыму, хотя по идее должно быть наоборот.

Фушигане не понимала, как такое возможно, но везде была тьма: плотная, как кисель или шелковое полотно, которое кто-то разбросал тут и там, перемежая с ватой. Черное и красное, зловещий свет лился отовсюду и путался в дымных клубах, которые проникли и сюда тоже.. И только где-то в глубине этого кошмара наяву, в котором Фушигане крутило, вертело, сдавливало и раздувало, как будто она была детской игрушкой-Капитошкой, слышался тихий шёпот, знакомый до обливающегося кровью сердца.

Фушигане постаралась сосредоточиться на этом шепоте. Конечно, это была не интимная ночь и не тот шепот, который бы она хотела услышать, однако это всё же был Чуя, её Чуя, и она должна была понять, что же тут происходит. Клубы дыма стали гуще, и Фушигане начала кашлять, когда верх и низ снова поменялись местами. Вестибулярный аппарат давно уже ушел в отключку, и Неко только и оставалось, что молча терпеть и кое-как двигаться на звук, закрыв глаза. За закрытыми веками мелькали красные отблески и черные пятна, внутренности как будто засунули в центрифугу, но Фушигане держалась. Она просто решила, что во чтобы то ни стало найдёт Чую…

Лица мельком коснулось что-то до боли знакомое, и рефлекторным движением, желая продлить контакт, Фушигане потянулась за тем, что коснулось её. В руке ощущался тёплый бархат. Так знакомый по касаниям Чуи…

Забавно. Фушигане вдруг подумалось, что другие парни не снимают во время секса носки там или галстук, а Чуя никогда не снимал перчатки. Они были как будто мерчем её жизни: бархат, шёлк, велюр. Тонкие и толще, нежные и гладкие или шероховатые… Все они были похожи, но Фуши научилась различать их по мельчайшим оттенкам касаний, по тени от ощущения прикосновения, по едва заметному аромату ткани и по тому, как именно ощущалась ткань каким-то внутренним непонятным чувством…

Дым сгустился, как будто пряча Фушигане в кокон, и легкая паника накрыла её, когда — совершенно внезапно — резкая боль пронзила её спину, где-то в области правой лопатки, и наваждение пропало.

Только ощущение касания к бархатной перчатке осталось в ладони.

— Работает… Убью… ан! — звуки пропадали.

В глазах двоилось или даже троилось, а знакомая обстановка была раскрашена теми же кошмарными цветами красного и чёрного. Клубы дыма вокруг сгущались и пропадали, тая, как снег на солнце или оставляя по себе осколки сероватого стекла. Один из таких осколков как будто торчал из её спины, и Фушигане дотронулась до него.

Перед глазами как в ускоренной съёмке промелькнуло короткое сражение в её и так уже разгромленной двушке, а затем — как будто кто-то нажал стоп-кадр — её обнаженная спина, отброшенный к стене Чуя и девочка с розовыми волосами, подносящая к её правой лопатке скальпель.

«НЕТ!!!!» — забилась в сознании истерическая мысль, и время как будто замерло, а затем словно кто-то перемотал кино назад.

Кожа на спине была всего лишь оцарапана.

— Так откуда же боль?..

— Тебе и правда интересно, девочка? — глава портовой Мафии все так же сидел на трюмо, и девочка стояла подле него.

Чуя почти мгновенно оказался рядом и — обнял, но только одной рукой. Той, что была в перчатке. Фушигане подала ему перчатку и обратила внимание на «доктора», он пусть и внушал страх… Но казался тем, кто мог бы помочь.

На Дазая, во всяком случае, она не могла рассчитывать.

— А вы поможете мне совладать с моими способностями?

— Тогда ты будешь работать на меня — разумеется, в паре с Накахарой.

— Согласна, — ляпнула она быстрее, чем ладонь Чуи накрыла её рот.

Разочарованный рык был ей ответом, и крепкие, до трещащих рёбер, объятия как будто передавали эфемерное чувство отчаяния.

* * *

Три месяца спустя

Фушигане открыла дверь своей двушки, ожидая увидеть все те же погром и разруху. Сразу после того разговора глава Портовой Мафии отослал куда-то Чую и занялся её способностями вплотную. Даже в страшном сне Фушигане и не подумала бы, что будет способна на такие страшные — в её понимании — вещи… С другой же стороны, журналистское любопытство, которое просыпалось в ней с каждым днём все больше, звало использовать силу и дальше, и в тот момент, когда Фушигане осознала, что использует силу непроизвольно, её отослали прочь.

«Отдохни, — сказал ей тогда Мори-сан, неприятно кривя губы в холодной, безэмоциональной усмешке. — Тебе предстоит пережить встречу с твоим принцем-вешалкой».

По Чуе Фушигане скучала не переставая. Он снился ей каждую ночь — то злой, то потерянный, то весь в крови, то задумчивый, но всегда его сопровождали клубы того самого дыма. Фушигане доподлинно не знала и не могла сказать, было ли это проявлением её способности или просто вывертом больного, уставшего сознания, но в каждом сне она тянулась к Чуе и звала его. И в последние несколько недель ей даже казалось, что он отвечает ей, чувствует её — если не всю целиком, то хотя бы присутствие, тень… Она надеялась на это. И ждала.

Правда, первой, кажется, дождалась не она — а её. Двери в квартиру захлопнулись, окутанные красным свечением; а прихожая — на удивление целая и невредимая — пролетела мимо как молния. Фушигане растерянно моргнула, когда её схватили за горло такие родные, такие знакомые руки в перчатках — на сей раз шёлковых — и сдавили, причиняя боль, почти перекрывая доступ кислорода.

— Как ты могла меня бросить, м-м-м, пташка моя? — раздался над ухом хриплый, бархатно-мурчащий голос Чуи. Гравитация поддерживала её тело в вертикальном положении, не давая шевельнуться, и одежда медленно сползала с неё, как будто шаловливое дитя наконец-то добралось до конфетки — и медленно, смакуя каждое мгновение, разворачивала красивую обёртку, чтобы добраться до вкусного содержимого. Фушигане растаяла от одного этого голоса, но так просто сдаваться не собиралась, к тому же «оружия смертельного поражения» — ключиц — в зоне видимости не было.

— Не один ты тут эспер, — прошептала она, и мир вокруг всколыхнулся.

Дым и осколки, осколки из дыма и дым из мелкой стеклянной пыли… Мысли, чувства, воспоминания и ассоциации клубились вокруг. Фушигане выбрала самое яркое, которое влекло её больше всего. Она протянула руку к дымному осколку, который сиял внутренним светом, и оказалась в той самой ночи, что предшествовала их расставанию.

Дымные клубы эмоций — возбуждения, желания, чувства собственничества и почти-любви — витали вокруг их тел, как мной раз мотыльки вьются вокруг яркого пламени. Она зачерпнула их — не рукой, а чем-то таким, что было внутри неё, — и плеснула в реальность, вызывая эти эмоции вновь.

Над ухом раздался рваный выдох, и тихий рык, от которого внутри всё сладко задрожало и подогнулись колени. Сила гравитации ослабла, и она смогла пошевелиться, приваливаясь спиной к горячему телу Чуи и проводя кончиками пальцев по его руке, которой Накахара все еще держал её за горло.

— Ты скучал по мне? — почти прошептала Фуши, проводя кончиками пальцев по кисти и предплечью, как будто обнимая руку Чуи.

— А то ты не чувствуешь, — верхнюю одежду на Фушигане разорвало гравитационной силой Чуи, и журналистка только вздохнула, чтобы в следующее мгновение оказаться прижатой к стене и втянутой в умопомрачительный поцелуй.

Она наконец-то увидела Чую, а не только почувствовала его. На нём была полураспахнутая белая рубашка, в вороте которой она видела всё те же умопомрачительные тонкие ключицы и уютную, соблазнительную ямочку между ними. Чёрные классические брюки оттопыривала «радость встречи», явно доставляя Чуе неудобства, отчего на его босых ногах поджимались пальцы. Закатанные рукава открывали предплечья с ярко выраженными венами, по которым было так сладко и возбуждающе проводить кончиками пальцев, а выступающая косточка запястья так и манила лизнуть её. Фушигане подняла голову, чтобы заглянуть в глаза Чуе, но поцелуй, прерванный почти сразу, продолжился, и глаза закрылись сами собой — от удовольствия.

Чуя целовал её жадно, кусая губы, как будто был зол на неё, и одновременно — так нежно проводил языком по её языку и нёбу, что сладко ныло всё нутро. Фуши обвила шею Чуи таким привычным, много раз прокручиваемым в голове жестом, зарываясь пальцами в шевелюру на затылке и перебирая рыжие пряди, слегка царапая кожу головы.

Чуя буквально зарычал в поцелуй. И подхватил её под бёдра, вжимая в стену — и вжимаясь в неё. Она скрестила ноги на его бёдрах, прижимаясь теснее, желая срастись с ним, буквально — стать единым целым. Она еще не испытывала таких сильных эмоций после того, как овладела своими способностями, а потому витающий вокруг сияющий дым был на какое-то время оставлен и забыт. Она целовалась с Чуей, будто умалишенная, и танец их языков, сплетающиеся дыхание и жар их тел посылали по телу попеременно волны мурашек и сладкую истому.

Чуя положил руки ей на попу, смещаясь с талии вниз, с силой проводя по её телу, стаскивая вниз майку, бретельки которой буквально порвались от такой наглости. Звук треска разрывающейся одежды отвлёк их буквально на секунду, и Фушигане, хитро сощурив глаза, взялась за ворот рубашки. Сверкнувшие гневом глаза Чуи не остановили её, и она рванула рубашку. На пол с тихим звоном посыпались пуговицы, Чуя сжал пальцы на её попе, оставляя синяки, собственническим жестом притягивая её к себе и целуя-кусая куда-то в шею. С губ Фуши сорвался стон, оглашая полупустую квартиру, и вызывая у Накахары тихий довольный смешок.

Пусть Фушигане, можно сказать, любила Накахару — но их «любовь» никогда не была обычной, а уж теперь, когда она тоже стала эспером… Щедро зачерпнув витающего вокруг сияющего дыма эмоций Чуи, она впитала их, делясь ними с партнёром.

Глаза Чуи на миг расширились, дыхание сбилось, а зрачки почти вытеснили радужку, оставляя только голубую кайму. Их окутала гравитация, и в следующий момент Фушигане обнаружила себя буквально прижатой к стене куда-то по пути в спальню, которую они с главой портовой мафии разгромили в прошлый раз, а Чуя выцеловывал на её шее одному ему ведомые узоры, перемежая засосы с укусами и поцелуями, далеко не нежными. Каждое место укуса он зализывал, и эти нежные влажные прикосновения, так сильно контрастирующие с остаточной болью от укуса и наслаждением, заставляли Фушигане стонать и пытаться выгнуться, чтобы продлить телесный контакт. Увы, Чуя был неумолим: возбуждение, так щедро подаренное ней, захлестнуло её с головой, а безумный коктейль эмоций, что и так испытывал Чуя, только довершил дело. Собственник, далёкий от идеала доброты, Накахара вертел её как хотел и делал с ней что хотел. Остатки майки двумя тряпочками полетели на пол, когда Чуя их рванул в стороны и бросил, как ненужный мусор. Юбка сползла сама, когда Чуя нервно рванул молнию вниз, отрывая язычок застёжки. Оставшись только в нижнем белье, Фушигане свернула глазами — она хотела, чтобы Чуя не останавливался… И в то же время соскучилась по его телу, по его ключицам, по всему нему. Мелкие осколки её силы — дымная-зеркальная крошка — окружили Чую, лишая возможности двигаться. Гравитация мигнула — и пропала, уходя в воспоминание, которому принадлежали осколки. Фушигане практически упала на Чую, поцеловала его в губы — быстро и осторожно, — а затем пустилась исследовать его тело, по которому — и не только по нему — так скучала.

Дорожка поцелуев от губы спустилась на шею, где Фуши запечатлела поцелуй-укус, просто в отместку. Чуя рвано выдохнул, и она отметила, что ритм дыхания у них обоих сбит. Рваные выдохи и жар возбуждения расползались по телу быстрее лесного пожара, заставляя руки лихорадочно шарить по телу партнёра, а губы и язык — выцеловывать узоры на теле абсолютно бесконтрольно. Фушишане расстегнула пуговицы на рукавах и медленно, начиная от шеи, взялась за воротник и начала снимать рубашку, в отместку — не быстро, чтобы дорваться до тела, а медленно, обводя пальчиками каждый шрам и каждую родинку, каждую веснушку на бледной коже, дразня и возбуждая. Размер «заинтересованности» в штанах Чуи уже явно доставлял ему дискомфорт, но Фушигане решила помучить его немного дольше.

Мигнули дымные осколки, распространяя яркий свет. Раз, другой — и взорвались, клубами дыма расплёскиваясь вокруг. Алое сияние гравитации окутало их обоих и — как магнитом — притянуло друг к другу. Рубашка рванулась из рук Фуши, вызывая её испуганный вздох и его — удовлетворённый смешок. Их губы снова встретились, поцелуи стали ещё жарче и еще более жадными, а руки отправились блуждать по телам, срывая мешающую одежду.

Когда Фуши — случайно ли, намеренно ли, — провела рукой по ширинке Чуи, расстёгивая её и большим пальцем задела спрятанный под нижним бельём член, Чуя с тихим рыком перехватил её руки, заводя высоко над головой, и прижал к противоположной стенке.

— Что ж ты творишь, пташка…. — его голос был хриплым, полным желания, и Фушигане не смогла ничего ответить, потому что её голос разом сломался, пропал от волнения и вожделения.

Таким она Накахару еще не видела — что бы ни происходило, он всегда держвл какую-то планку контроля над собой, но сейчас ему как будто сорвало все тормоза, и он был абсолютно, полностью, самим собой. Фушигане хватило только на то, чтобы нервно облизать губы и опустить взгляд на такие родные ключицы, — чтобы в следующий момент тихо охнуть.

Гравитация вздёрнула её выше, а руки Чуи, горячие и шершавые, прошлись от основания черепа до самого копчика. Щёлкнула застёжка лифчика, затрещали разрываемые бретели, и лишняя сейчас деталь гардероба полетела в сторону. Чуя огладил её груди руками, вызывая громкий стон, и прошептал что-то вроде: «Я скучал» — она не расслышала.

Он смял её груди в руках, не нежно, но не до боли, и провёл большими пальцами по соскам, вызывая крупную дрожь, которая сотрясла всё её тело. Громкий стон отразился от стен, как будто увеличиваясь в объёме. Фушигане прикрыла глаза — наслаждаясь и одновременно спасая свои глаза от того сияния клубов дыма, которые — до ипользования силы — видела только она сама. Хотелось отпустить контроль на волю и посмотреть, что будет происходить, но пока что какие-то ростки здравого смысла еще чудом оставались живы среди этой вакханалии и разврата, так что контроль держался, пусть и на соплях. Фушигане выгнулась навстречу таким родным рукам, и её снова встретил самодовольный смешок, на который она не успела ничего ответить: Чуя лизнул один сосок, сминая другой вместе со всей грудью в другой руке. Лизнул ещё раз, наслаждаясь громкими протяжными стонами и выгибающимся в руках телом, чтобы затем резко вобрать его в рот и катать там, кончиком языка дразня чувствительную горошину. Гравитация ослабла, буквально роняя Фушигане в объятия Чуи, и она изобразила бёдрами волну, намекая на то, что хочет большего. Пришла очередь Чуи стонать от неудовлетворенного желания.

Они каким-то образом очутились почти у самой комнаты. Чуя недовольно дёрнул ногой, стряхивая мешающие сейчас джинсы, и притянул к себе Фуши. Гравитация окутала их, разрывая нижнее бельё, и не оставляя простора для фантазии — только для страсти. В воздухе пахло озоном и похотью, путались мысли и смешивалось дыхание. Фушигане толкнула Чую на кровать, усаживаясь сверху немного ниже бёдер, и склонилась для поцелуя, чтобы в следующий момент оказаться под Чуей и вцепиться ему в плечи, оставляя кровавые царапины на его спине и плечах, потому что он вошёл в неё — резко, одним слитным движением, без прелюдии, которая в принципе и не нужна была.

— Чу-уя…. — простонала она, прижимаясь к нему ещё сильнее.

— Я скучал, — почти промурлыкали ей в ухо и запечатлели на шее нежный поцелуй.

Им требовалось время, чтобы вновь вспомнить как это хорошо — быть вместе, чтобы всё не закончилось быстрее, чем они оба успеют насладиться процессом.

Фушигане зарылась пальцами в рыжую шевелюру Чуи, перебирая её и царапая кожу голову. Взгляд её блуждал между ключицами и такими манящими, полными желания глазами Чуи, который рассматривал её лицо, как будто впитывая в себя каждую чёрточку.

В какой-то момент их взгляды пересеклись, и клубы дыма, сквозь которые пробивался солнечный свет, окутали их обоих.

Чуя двинул бёдрами, как будто раскачиваясь для долгого процесса, и замер. Помимо его родных ощущений — его переполняли и чужие. Но распробовать их на вкус, рассмотреть — не было ни сил, ни желания. Он словно умалишенный целовал и целовал Фуши, первая злость на которую уже прошла, оставив только всепоглощающее желание обладать — и отдаваться… Он двинул бёдрами ещё раз, с большей амплитудой, буквально наслаждаясь этими влажными, пошлыми звуками, которые сопровождали каждый толчок, её стонами, которые сорвались с губ, которые он забирал себе, полностью и безоговорочно уверенный в своём праве. Было тесно, туго, горячо — даже жарко, — и сладко ныло всё нутро. Мурашки бегали по позвоночнику от каждого движения, от каждого движения его члена в ней, от каждого толчка бёдер, от каждого поцелуя и от каждой царапины, которую она оставляла на нём, сдерживаясь, чтобы не кричать в голос от удовольствия.

Фушигане наслаждалась, когда поймала себя на том, что ощущения от процесса она испытывает не только свои. Движения Чуи были именно такими, какими она их запомнила: сильными и плавными, всегда — на полную длину и всегда так тягуче-сладко и почти медленно, что хотелось его проклясть за эту сладкую пытку. Он как будто заявлял на неё права каждым своим движением! Он мял в руке её грудь, пощипывая соски, и так правильно двигался внутри неё, что чувство заполненности и жар от его члена зажигали пожар в ней самой. Мурашки табунами скакали по телу, распространяя этот пожар страсти, и сдерживать стоны становилось всё труднее. Чуя ускорился: они оба были близки к разрядке, после стольких недель разлуки оба хотели одновременно и получить всё, и насладиться это «опять-первой-встречей». От каждого движения её как будто пробивало электрическим током, и, не сдержавшись, они прикусила Чую за плечо, одновременно издавая такой громкий и протяжный стон, что они оба не выдержали.

Под закрытыми веками взорвалась сверхновая. Тела как будто сговорившись содрогнулись в оргазме, и плевать было сейчас на возможные последствия, раз им обоим было так хорошо. Они оба одновременно испытывали невероятное возбуждение, и негу, и сладкую истому. И дрожь, как от электрического разряда, гуляла по их телам. Они как будто были не только сами собой, но еще и друг другом одновременно. Усиленные способностью Фуши, вышедшей из под контроля, эмоции и ощущения от оргазма настолько сильно захлестнули их, что оба на какое-то время отключились от реальности, и даже всё, на что хватило Чую, только и того, что не придавить Фуши к постели своим телом, а скатиться ей под бок, так и не покинув её лона.

Когда буря эмоций улеглась настолько, что стало возможным открыть глаза, они встретились взглядами и рассмеялись, хотя обоих всё еще потряхивало от пережитого удовольствия и силы чувств и ощущений.

— Теперь так будет каждый раз? — Чуя произнес это с притворным испугом, притягивая Фуши к себе и целуя её в уголок губ. — Моя пташка…

— Если ты захочешь, так будет всегда, — она улыбнулась ему, мягко и нежно, смачивая влажным юрким язычком пересохшие губы.

Чуя на миг замер, а затем взял её за подбородок и провёл большим пальцем по её нижней губе, улыбаясь интригующе и хитро.

— О… Ты без перчаток, — довольно мурлыкнула Фуши, слегка прикусывая его палец и возвращая его тело к готовности продолжить начатое.

— А ещё я свечусь как сверхновая, — фыркнул Чуя, вновь нависая над Фушигане и медленно целуя её, не давая и шанса ответить.

Мерное движение бёдер.

Чувство единения и сладкой истомы, разливающееся по телу…

Дыхание — одно на двоих, и не только метафорически.

Оргазм такой силы, что сознание покидает перевозбужденное, дрожащее тело и вскоре — возвращается вновь, за новой порцией эйфории пополам с болью от собственнических меток-укусов и синяков от его рук на её теле.

И свет, солнечный свет, что окутывает уже не только Чую — а их обоих, потому что когда любовь дарит солнце — невозможно не сиять в его объятиях.