Чай с ароматом пряностей (гет)

Тишина комнаты казалась почти осязаемой. Угли медленно догорали в камине, стрелки часов продолжали свой танец со временем под едва слышную песню метели, снежинки мягко стлались по замерзшей земле. Наступила их ночь. Вальс вьюги стремительно летел сквозь притихший квартал, и весь мир с его грехами и пороками завороженно прислушивался к волшебному танцу зимы.

Северус прижался лбом к холодному стеклу и ухмыльнулся: он почти был рад приближающейся метели. Непогода означала лишь одно: она придет сегодня. Часы на каминной полке чуть слышно прозвенели в притихшей гостиной, и он осмотрелся. Этот дом был его тихой гаванью, его святилищем, его личным прибежищем от всех невзгод, где он всегда ждал ее. Здесь всё было просто и привычно: стол, заваленный текущими исследованиями, изящная фарфоровая чашка с остывшим жасминовым чаем, очередной том мировой классики. Он был почти счастлив. Не доставало лишь Гермионы.

Они случайно столкнулись на ежегодном мемориале, посвященном погибшим в этой трижды проклятой Великой Битве. Некоторое время он стоял как вкопанный, пораженно наблюдая, как она безжизненно смотрит в пространство. Он знал, конечно же, о безвременной кончине Рона. Неудачная операция по поимке оставшихся Пожирателей трагически закончилась для Уизли. Судачили всякое, но Северус был уверен, что рыжий мальчишка был для Гермионы больше, чем просто лучшим другом. Он подошел выразить ей свои соболезнования, но она пробормотала в ответ что-то вежливое и покинула церемонию.

Он обнаружил ее несколько часов спустя, она беззвучно рыдала над букетом цветов жасмина всё у того же памятника героям Войны. Он не знал, что толкнуло его подойти к ней тогда: одиночество и отсутствие врагов делает людей сентиментальными. На сей раз Северус решил не тратить силы на бессмысленные слова утешения, а вместо этого предложил ей проверенное временем лекарство от всех невзгод: чашку чая. Гермиона отчаянно согласилась. И поленья тихонько трещали в очаге, и они говорили ночь напролет, впервые за все эти годы, и жасминовый чай остывал в изящной фарфоровой чашке.

Изысканный купаж, созданный рукой искусного мастера, скрученный чайный лист, с каждым глотком раскрывающий все новые грани древнего, как мир, и всегда нового оттенка — напиток не для всех. Для истинных ценителей. Северус поднес чашку к глазам, вглядываясь в тончайшие фарфоровые кружева, сквозь которые виднелся мягкий янтарный свет. Так похожий на цвет ее глаз… Когда его пальцы утопали в каштановом водопаде ее волос. Когда глаза говорили гораздо больше слов. Когда холодный и бесстрастный циник, каким он, по-видимому, всегда был, оставил свою извечную окклюменцию и открылся ей.

— Останьтесь, прошептала она, умоляюще. — Хотя бы ненадолго.

Яркие звезды лондонского декабря бесстыдно заглядывали в исчерченное морозными узорами стекло, а ее янтарные глаза умоляли его без слов.

— Но я никуда не ухожу. Лишь сделаю вам еще чаю. Не бойтесь.

Что это с ним? Неужели он… утешает?

И звезды за окном зачарованно умолкли. А потом был чай, настоящий восточный чай, какого не сыщешь на целом свете, с ароматом мяты и пряностей. И была метель. И был вальс декабря. И были отчаянные слова, невесомые прикосновения, обжигающие поцелуи, горящий взгляд и зима. И минуты перетекали в вечность.

Северус мог бы сравнить ее с чашкой чая: обжигающей, мрачной, с едва ощутимой ноткой горечи. С первого глотка и не понять вкуса, но чем больше пьешь, тем больше не можешь остановиться. Осторожно, чтобы не обжечься. Вкус не для всех. Сама их жизнь была «не для всех». Танец над пропастью. Бег по лезвию ножа. Мимолетные встречи. Невесомые касания. Знаки. Признания. Жесты. Ее дрожащие руки.

— Останься, Северус.

— Навсегда, Гермиона.

Чай и зима.

Он мог бы сравнить ее с чашкой чая, если бы был склонен к сантиментам. Они летели сквозь годы, стремясь наполнить смыслом упущенную и пустую жизнь, пустоту и холод, забытые имена и ушедшие лица, незнакомые города и придуманные истории, чтобы раз в год, под Рождество…

Она была каплей крови на только что выпавшем снегу. Ложечкой меда в обжигающе горячем чае. Изысканным дополнением к его ужасающе скучной жизни. Один ноль в пользу жизни. Она была скрипкой в руках, мелодией, разрывающей звенящую тишину ночи. Несказанными словами, плывущими во тьме, отголосками чувств, несмело обретающими целостность в тишине замерзшего города.

Она была его музыкой. Эта женщина. Его женщина. И здесь, в комнате с едва уловимым ароматом чая с пряностями, когда снег плавно стелился по улицам Лондона, покрывая обнаженную серость выстуженной земли, делая жизнь чуточку ярче, все становилось яснее: часы на стене, метель за окном, остывающий чай на столе. Ключ в замке. И сердце Северуса привычно дрогнуло от страстной горечи и затаенной нежности зимы. Их время настало.

Она отворила дверь и чуть слышно вошла в дом. Когда-нибудь они скажут друг другу обо всем, а пока же… Он вышел в коридор, чтобы встретить ее на полпути.

И они наслаждались друг другом, как изысканным оттенком их любимого чая с ароматом пряностей.