Дом (гет)

Даже сейчас, став частью магического мира, в котором призраки существовали на самом деле, Гарри ловил себя на том, что размышляет о домах с привидениями. Иногда, во второй половине дня, он находил предлог сбежать и поднимался в детскую, в место, где чувствовал, что не один. Стоя в углу у кроватки, он ощущал присутствие родителей потертостью на ткани мироздания, смутным свечением солнца, пробивающегося сквозь тонкую каменную кладку. Пусть Дамблдор многое скрывал, Гарри верил директору в том, что касалось людей, которых больше с ними не было. Что их можно найти, если постараться, если вспоминать, если думать о них в настоящем времени, если стоять в углу комнаты и держаться за любовь к ним как за талисман. Так что, возможно, это не дух родителей остался здесь сам по себе. Это Гарри вернул их домой.

На пятом курсе он с трудом принял то, что отец был высокомерным задирой. Теперь же Гарри яснее осознавал, что из себя представлял Джеймс Поттер, человек, который давно умер. Зная, что Джеймс остался храбрым и бесконечно преданным, когда его эго уязвили, зная, что откровенное презрение Лили уступило место любви, Гарри мог представить их здесь. Он видел их в коридорах, слышал их смех, шутки, как они зачитывали друг другу письма Ремуса и Сириуса. Он видел маленького себя у них на руках.

Порой, в детской, Гарри вспоминал все события за день или за неделю, словно пересказывал их маме и папе. Представлял мир, где эта возможность была бы реальностью. Несколько дней после ухода Рона он доходил до того, что спрашивал совета у пустой комнаты. «Надо было поступить по-другому? Что мне теперь делать?»

Комната, конечно, не давала ответов, но в ней Гарри почему-то ощущал себя старше, лучше подготовленным к трудностям. Ощущал пропасть в шестнадцать лет между младенцем, которого отметил Волдеморт, и человеком, которым Гарри стал. Остро ощущал схожесть своего положения с положением родителей, которые отправились на войну прямиком из Хогвартса. Он становился ближе к ним, зная, что и они принимали каждое решение под нависающей тенью Волдеморта.

Эта мысль, однако, была малоприятной. Она нередко напоминала Гарри, как далеко простиралось влияние Волдеморта, десятилетие за десятилетием, задевая чужие жизни, иной раз — безвозвратно. И в те минуты, когда размах стоящей перед ним задачи становилось невозможно выносить, он покидал детскую и возвращался в свою комнату. Доставал из-под подушки карту Мародеров. Касался кончиком палочки пергамента и шептал: «Торжественно клянусь, что замышляю шалость, и только шалость!»

Обшаривал взглядом страницы, пока не находил Джинни. Она была то в Большом зале вместе с друзьями, то в гостиной факультета вместе с Невиллом, и Гарри, закрыв глаза, воочию видел, как сидит рядом в кресле. Он вспоминал сладкий аромат ее волос, морщинки у глаз, когда она смеялась, с каким рвением взлетала в воздух на поле для квиддича, ее вызывающую улыбку.

Так у Гарри получалось перенастроиться. Он напоминал себе, что они с Гермионой и Драко охотятся за вторым крестражем, что у них есть штаб-квартира, что их не просто несет потоком событий, как он сам, бывало, себя чувствовал.

Но меньше скучать по Джинни, они, разумеется, не помогали.

Поначалу Гарри подумал, что у него разыгралась фантазия. Что он сошел с ума, раз даже допустил такую мысль. В конце концов Гермиона была не самым всепрощающим человеком. Мерлина ради, она ведь пригласила на вечеринку к Слизнорту не кого иного, как Кормака Маклаггена, потому что злилась на Рона — а тут целый Драко Малфой, который шесть лет вел себя по-свински.

Но потом Гарри начал замечать конкретные детали, а они — выстраиваться в картинку.

Например, если ему случалось упоминать Ремуса и Тонкс, размышлять, где они прячутся, Гермиона становилась до странного молчаливой. Через минуту-две Драко бросал нечто вроде: «Да, жаль, Грейнджер, что ты не дала нам умереть, а то эти двое до сих пор счастливо притворялись бы сторонниками Пожирателей». Или: «Я слышал, работать младшим мракоборцем — сущий кошмар даже в нормальное время, так что мы сделали ей одолжение». И Гермиона улыбалась и вскоре оживала, включаясь в разговор. Эти фразы звучали довольно непринужденно, и Гарри не сразу сообразил, что на самом деле Драко раз за разом убеждал Гермиону, что она поступила так, как требовали обстоятельства, что у нее не было выбора, что ей не надо себя винить.

Иногда Гермиона вообще не находила себе места от сомнений или беспокойства. Даже после шести лет дружбы Гарри не знал, как справляться с ее вспышками. «Это же Гермиона», — всегда говорил Рон, и, когда она теряла голову при подготовке к экзаменам, они просто старались ей не мешать. Время от времени они даже решались заявить, что хватит нервничать, она обязательно сдаст все предметы на высший балл.

Но теперь Гермиона переживала из-за Рона, из-за того, как Ремус переносит полную луну, скрываясь непонятно где, или как они станут заботиться о ребенке Тонкс, и Гарри не мог просто сказать «да не нервничай». Он пребывал в растерянности. Получалось лишь сочувствовать, а сила собственной тревоги только усугубляла положение дел.

Но когда Гермиона начинала забрасывать их этими гипотетическими вопросами, Драко небрежно говорил: «Если бы я, беременный, прятался в пещере с мужем-оборотнем, я начал бы готовиться заранее. Ну знаешь. Трансфигурировал бы листья в тряпки и так далее. — Он косился на Гермиону и спрашивал: — А что бы ты делала?»

И Гермиона, не ожидавшая такого поворота, принималась решать проблему. Она вспоминала, что вообще-то читала в прошлом году интересную книгу о подходах волшебников к беременности и большинство обезболивающих чар накладывались весьма просто. Или говорила, что если Ремус и Тонкс действительно прячутся в пещере в полную луну, Тонкс, вероятно, забирает у него палочку и наколдовывает каменную стену на ночь, чтобы обезопасить себя, ведь, несмотря на то, что оборотни сильнее обычных волков, их мощь не безгранична, о чем в 1968 году писали Бэллем и Дьюк.

— А, Дьюк, — произнес Драко, когда она упомянула тот факт об оборотнях. — Эта семья основала «Сладкое королевство».

— Правда? — удивилась Гермиона.

— Да, по-моему, они братья. Старший — специалист по существам, даже премию получил, а младший выпустился из Хогвартса и открыл магазин сладостей. Да даже не магазин, начал с несчастного прилавка. Вся семья считала, что на младшем можно ставить крест и ничего не выйдет. Вот так.

— Интересно, не этот ли пример вдохновил Фреда и Джорджа, — задумалась Гермиона.

И вдруг разговор перетекал на другие темы, а не на плен, допросы и убийства. Гарри не представлял, как Драко это удавалось.

Зато он замечал, что Гермиона все чаще и чаще бросала на Драко вороватые взгляды. Вид у нее был неуверенный. Гарри узнал эти взгляды. Такими же в прошлом году он старался не смотреть на Джинни, ночами волнуясь, как отреагирует Рон.

Может, Гермиона также волновалась насчет мнения самого Гарри?

Изначально, конечно, мысль, пришедшая в голову, показалась дикой, даже неприятной. Гарри полжизни ждал, когда же Рон и Гермиона наконец сойдутся, когда прекратят ссориться и придет время.

Но чем дольше он думал, тем больше понимал, к своему же удивлению, что не возражает, если у Гермионы с Драко что-то выйдет. Да, члены Ордена их не приняли бы: Гарри представлял и бурное возмущение миссис Уизли, и заинтригованных, но скривившихся близнецов. Но никто из них и не понял бы. Никто из них не знал, каково это — вместе находиться в штаб-квартире, отдавая все силы на поиски крестражей, жить в маленьком оазисе доверия, со всех сторон окруженном паранойей и отчаянием.

Гарри доверял Гермионе. Имея на то основания, хоть и по-другому, но он доверял и Драко. Они самостоятельно распоряжались своими жизнями. Может, война была виновата в том, что они отчаянно искали связь и понимание везде, где им ответили бы взаимностью; может, все было мимолетно; может, нет. Гарри не ведал причины и не хотел. Он ведь даже не знал, почему влюбился в Джинни. Просто изнывал от тоски, когда видел ее имя на карте. Гарри не смог бы объяснить, почему поднимается наверх в детскую и стоит перед кроваткой. Просто его, как разрядом, пронизывало теплотой и узнаванием. Их жизни — такая хрупкая вещь. Лучше он будет чувствовать, чем пытаться что-то объяснить.