Папаши (джен)

День не задался с самого утра. Вернее, с ночи. После позднего сражения с акумой Маринетт рухнула в постель, сразу отключившись. И, конечно же, утром не услышала ни будильника, ни пытавшейся дозваться ее Тикки. Только мама, которая обеспокоилась тем, что Маринетт слишком уж долго не спускается, справилась с нелегкой задачей вытащить ее из кровати.

В результате Маринетт не успела позавтракать и опоздала на половину первого урока, которым по закону подлости была химия. И без того не очень-то жаловавшая ее мадам Менделеева встретила нерадивую ученицу таким взглядом, что Маринетт захотелось провалиться сквозь землю. Однако пришлось под веселые смешки одноклассников пройти к своему месту.

Выглядевший таким же сонным, как она, Адриан вдруг посмотрел на нее с неожиданно теплым сочувствием. Маринетт споткнулась и чуть не полетела плашмя на пол, только в последнюю секунду сумев удержаться на ногах. Наконец, она плюхнулась за свой стол и в отчаянии уронила на него голову, глухо стукнувшись лбом. Алья утешающе погладила ее по волосам, не решившись ничего сказать, чтобы не злить мадам Менделееву еще больше.

На этом злоключения Маринетт, конечно же, не закончились. Мадам Менделеева, видимо, в качестве мести за опоздание, вызвала ее рассказать строение атома гелия. С обреченностью идущего на казнь Маринетт поплелась к доске. В голове было абсолютно пусто. Какое там строение атома гелия — она бы сейчас даже по любимой истории не смогла бы ничего ответить.

Алья с Нино подсказывали, как могли, и Маринетт сумела пробормотать достаточно, чтобы заработать семерку. Ладно хоть не ноль. В ее нынешнем состоянии и это было достижением.

На перемене к ней прицепилась Хлоя с очередной глупостью — Маринетт даже не вникала в ее язвительные слова, мечтая только о двух вещах: поесть и поспать. И даже то, что Адриан вступился за нее, прогнав Хлою, почему-то не улучшило настроения.

На уроках Маринетт больше спала с открытыми глазами, чем слушала учителей. И в результате заработала пару восьмерок и даже шестерку. Кошмар. Как она будет всё это исправлять? От одной мысли о реакции родителей на ее сегодняшние оценки заболела голова, которая и так гудела как медный колокол.

На перемене после литературы, по которой Маринетт умудрилась получить очередной неуд, хотя вообще-то любила этот предмет, Хлоя вякнула что-то об ее умственных способностях и соответствующей успеваемости, попутно пройдясь по убогой манере одеваться.

— Отвали, Хлоя! — рявкнула Маринетт так, что все окружающие подпрыгнули, и даже Хлоя отступила на шаг. — Достала!

Хлоя секунду поколебалась, размышляя, что ответить, но Маринетт одарила ее таким тяжелым взглядом, что она почла за лучшее не связываться.

— Что с тобой сегодня, девочка моя? — недоуменно спросила Алья.

Еще бы — обычно Маринетт так на окружающих не рычала. Даже на Хлою.

— Не выспалась, — буркнула Маринетт, умолчав о причинах своего недосыпа.

— Об Адриане мечтала? — насмешливо поинтересовалась Алья.

Но Маринетт пронзила ее недовольным взглядом, заставив сдающимся жестом вскинуть руки.

— Не убивай меня — я пошутила.

Маринетт вздохнула:

— Извини. Я сегодня не в том состоянии, чтобы воспринимать шутки.

В обеденный перерыв Маринетт обнаружила, что в спешке забыла и деньги, и карточку для столовой, так что пришлось возвращаться домой, упустив редкую возможность провести обед в обществе Адриана. То есть в обществе Альи, Нино и Адриана, но не суть.

К концу дня Маринетт чувствовала, что еще немного и Бражникова бабочка прилетит по ее душу. Поэтому она попыталась успокоиться, внушить себе, что всё пройдет и уладится. Как говорится, ночь простоять да день пережить — впервой что ли? И почти преуспела в этом, когда после ужина вдруг вспомнила, что ей надо срочно дошить платье для детского утренника Манон. Работы оставалось немерено, а платье требовалось уже завтра. А ведь еще уроки делать…

Снова начиная закипать, Маринетт протопала по лестнице в свою комнату и взялась за работу.

Вот тут-то и появилась акума — просочилась сквозь окно и нагло уселась на ножницы, как раз когда Маринетт кроила.

По понятным причинам Маринетт была ей не рада. Она не планировала трансформироваться. И особенно сегодня! Когда и так не было даже капли лишнего времени. Поэтому, почувствовав, как ножницы в руке наливаются горячим, становясь необыкновенно привлекательными, необходимыми и важными, просто вспылила, как никогда до этого:

— Да иди ты Бражнику в зад!!!

Не ожидавшая такой реакции, отвергнутая акума замерла, а потом буквально выстрелила из ножниц, с бешеной скоростью умчавшись вдаль.

Маринетт посмотрела ей вслед и пожала плечами. Судьба незадачливой бабочки в данный момент волновала ее меньше всего.

* * *

А акума тем временем, магией подчиненная желанию жертвы, устремилась по означенному адресу. Не сумев обезвредить ее, Габриэль Агрест спешно снял трансформацию и покинул подвал, чтобы уберечь саркофаг. Больше он ничего не успел.

Акума достигла цели, и, сраженный своим же оружием, он провалился во тьму.

Вернувшийся вскоре Адриан не застал никаких видимых следов акуманизации. Он был более чем удивлен, найдя отца лежащим на ковре ничком и источающим сильнейший винный дух.

* * *

Габриэль же очнулся в до ужаса странном месте. Сперва вокруг клубился туман, пахший грозой и сиренью. Потом он обнаружил, что сидит на высоком стуле, опираясь локтем на некую поверхность, твердую и гладкую, быстро оказавшуюся деревянной. По другую сторону от этой стойки (стойки… да, точно!) из тумана соткалась сущность, надменным голосом вопросившая:

— Чего изволите?

Габриэль моргнул, уставившись на… вроде как мужчину, целиком состоявшего из плотного фиолетового тумана. Выделялись только темные сверкающие глаза, смотревшие на Габриэля в упор.

— Где я? — спросил он, подумал и добавил: — И кто вы?

Это такие странные последствия поражения собственной акумой? У него галлюцинации?

— В баре «На распутье», — равнодушно ответил фиолетовый человек. — А я бармен очевидно. Так. Чего. Изволите?

Габриэль подумал, что выпить — неплохая идея. Но тут справа раздался негромкий голос:

— Не советую ничего брать из его рук.

Габриэль повернулся, обнаружив рядом с собой пожилого, однако величественно выглядевшего мужчину. Гордое, словно выточенное из слоновой кости лицо и длинный, с горбинкой, нос меж глубоко посаженных темных глаз. В руках он держал большой, расколотый надвое рог буйвола, окованный серебром. Одет был внезапный собеседник так, словно играл короля в каком-нибудь фэнтэзи, разве что короны на голове не было.

— Денетор, Наместник Гондора, — представился старик, и Габриэль понял, что у него точно галлюцинации — ведь не мог же ему в реальности явиться книжный герой; к тому же, один из самых любимых, чего уж греха таить: недооцененный, непонятый — и при всем том совершенно незаслуженно.

— Рад личной встрече, Наместник, — Габриэль церемонно склонил голову и полюбопытствовал: — От чего же вы меня предостерегаете? И по какой причине?

— В этих палатах нет ничего живого, ничего истинного, — процедил Денетор. — За каждую частицу незримого мира вы заплатите чем-то из настоящего.

— А может, я не против обмена? — Габриэлю вдруг стало любопытно, перейдет ли галлюцинация к агрессии, если он воспротивится ее пожеланию; любопытства он не испытывал давно, и это было дивное чувство.

Фиолетовый мужчина неслышно поднес гостю бокал вина и отступил в туман.

— Ну и зря, как сказал бы мой покойный тесть, — весело раздалось с другой стороны.

Габриэль обернулся и увидел там…

— Святые угодники! — вырвалось у него.

Не юный, но еще почти молодой Хан Соло, с усмешкой глядя прямо на него, потягивал пиво из большой кружки. И одновременно Габриэль понял, кого тот имел в виду под тестем. Ситуация становилась всё более сюрреалистичной. Интересная акума, и эффекты от нее интересные. Это мадемуазель Дюпен-Чен ее такой сделала своим яростным неприятием? Пожалуй, стоило бы изучить свойства своих акум подробнее. Во избежание, так сказать. Да и к однокласснице Адриана не помешает присмотреться.

Габриэль вдруг понял, что начинает получать от происходящего извращенное удовольствие.

Посмотрев на стоявший перед ним бокал вина, он после короткого колебания решил прислушаться к совету собеседников. Пока, во всяком случае. Пить всё равно расхотелось — гораздо интереснее было пообщаться со столь необычными людьми. Когда еще придется.

— Вот и правильно, — раздался еще один голос — надменный и слегка презрительный.

За Ханом Соло сидел не кто иной, как король Камелота Утер Пендрагон. Нет, не из легенд, а из английского сериала, который Габриэль когда-то в другой жизни смотрел вместе с сыном и женой, поддавшись на ее уговоры.

Габриэль хмыкнул и принялся уже намеренно всматриваться в фиолетовый туман, который под его взглядом таял, открывая всё новые и новые фигуры.

— Любопытная у нас тут компания собралась, — пробормотал он себе под нос.

Продолжая сериальную тему, с пустой кружкой и книгой перед собой в углу устроился Тайвин Ланнистер — здесь он выглядел внезапно немного более отвратительным, чем в исполнении Чарльза Дэнса. И даже более отвратительным, чем сидящий через стол изуродованный шрамами… да, он самый — Дарт Вейдер собственной персоной, до мурашек странно смотревшийся без шлема и даже без дыхательной маски.

Хан Соло отсалютовал тестю кружкой, но был проигнорирован: собеседники спорили, кажется, о содержании книги. Габриэль присмотрелся: ну да, конечно, «Государь» Макиавелли. Что еще могли обсуждать эти двое?

В соседней нише, тоже не обращая ни на кого внимания, притулился совершенно непохожий на соседей человек. Драные промасленные джинсы, грязный истрепанный свитер (не слишком-то по размеру), сальные волосы, скрывавшие глаза, желтоватая пергаментная кожа вызывали отвращение столь глубокое, что Габриэль почти взялся за бокал с вином, забыв на миг, что передумал пока выпивать. Как ни странно, перед человеком стоял отнюдь не алкоголь, а только горячий крепкий чай с малиновым вареньем. И что еще более странно — Габриэль сидел слишком далеко, чтобы унюхать это или увидеть, но откуда-то знал.

— Позволите, Наместник? — раздалось за спиной, пока он разглядывал зал.

Габриэль обернулся и увидел высокого — наверное, даже выше него самого, белокожего до легкой синевы, черноволосого… человека? Нет. Заметив в глазах новоявившегося знакомый по собственному отражению в зеркале огонь творения, Габриэль узнал Феанора.

Всё страньше и страньше, подумалось ему. Хорошо хоть обошлось без греческого пантеона, легенды о котором он любил в школе.

— А ты-то что позабыл в этом вертепе, святоша? — раздался с той стороны, где Габриэль предполагал вход, густой хрипловатый бас.

Там стоял необъятных размеров мужчина с редеющими темными волосами в сопровождении тощей блондинки, обладательницы лошадиной шеи и цепких ручек. До сих пор женщин тут не наблюдалось. Но эта, если Габриэль правильно догадался о персонажах, была способна пролезть в любую дыру без мыла.

— Тебя не спросил, — презрительно фыркнул он в ответ, а потом добавил, не в силах подавить порыв: — От святоши слышу.

К этому моменту Габриэль окончательно решил, что в бреду, вызванном акумой, ему являются знакомые персонажи книг и фильмов. Вот только по какому принципу составлена коллекция, пока не понял. Стало совсем интересно, и Габриэль принялся анализировать биографии присутствующих, чтобы вывести какую-нибудь закономерность. И тут прямо из воздуха материализовались еще двое, чье появление разрушило его вывод о знакомых произведениях. Потому что их Габриэль абсолютно точно не знал.

Оба были высокими. Только первый — худой и жилистый, облаченный в синюю хламиду наподобие тоги. Он держал в руках музыкальный инструмент, напоминающий лиру. А второй — мощный и широкоплечий, в подчеркивающем высокий статус зеленом одеянии с золотой отделкой. На боку у него висел внушающий опасение меч, а на пальцах сверкали перстни с зелеными камнями. Оба осмотрели присутствующих с одинаковым надменным выражением.

Нет, их он совершенно точно не мог вспомнить. Будучи художником, в книгах Габриэль всегда обращал большое внимание на описания — пейзажей, предметов, и в первую очередь внешности героев. Перебирал в уме детали, в юности даже рисовал, непременно подмечал противоречия и изменения — и всегда накрепко запоминал. И даже неряху с малиновым чаем он вспомнил, только не мог сообразить имя — а эти двое отсутствовали в голове начисто.

— По какому поводу пожаловали, господа? — спросил он у новичков — не самая умная идея, но что еще оставалось?

Если сюда начали прибывать те, кого он не знал, то мог появиться кто угодно. Это было опасно, а значит, следовало выбираться наружу, пока ситуация не стала критической. Учитывая же отсутствие у него броши, Габриэль видел пока только один выход: задавать вопросы собственным галлюцинациям.

— Беседы ради, конечно, — само собой разумеющимся тоном ответил незнакомец в синем и провел пальцами по струнам своей лиры, извлекая короткую, но замысловатую мелодию.

Габриэль скептично на него посмотрел, всем своим видом спрашивая: "О чем это?" Ну правда — о чем он должен разговаривать со столь разношерстной компанией? И они между собой, коли на то пошло.

— Да, мы очень разные, — усмехнулся второй, похожий на короля незнакомец, будто прочитав его мысли. — Но у нас всех есть кое-что общее.

— Каждому из нас не повезло с детьми, — заметил неряха с чаем, не отрывая взгляда от своего напитка. — И мне больше всех.

— Я бы с вами поспорил, молодой человек, — возразил Наместник Денетор, презрительно скривившись. — Вы просто не видели моих.

— Не согласен! — горячо возразил необъятных размеров мужчина — Вернон Дурсль, теперь Габриэль был в этом уверен. — У меня отличный сын!

Габриэль весьма недвусмысленно хмыкнул, припоминая содержание книги, которую лет в десять взахлеб читал Адриан — ну и он из любопытства ознакомился.

— Отличный! — настойчиво повторил Дурсль, верно интерпретировавший хмыканье Габриэля.

— Наш Дадличка — самый лучший! — с яростной убежденностью добавила его жена.

"Конечно!" — саркастично подумал Габриэль, но вслух не сказал. Он никогда не понимал, как можно избаловать ребенка до такого безобразия. Сам он всегда воспитывал Адриана в строгости, и это приносило прекрасные результаты.

Тем удивительнее было услышать, что он оказался здесь, как выразился — сейчас Габриэль сообразил — Тобиас Снейп, из-за невезения с детьми. При слабом здоровье Эмили и их ритме жизни само рождение ребенка уже было невероятной удачей. И после — не было и дня, когда он мог бы посетовать на судьбу. Адриан был сыном, о котором любой родитель мог только мечтать. И сколько сил было вложено в его воспитание!

Первое время после смерти Эмили и чуть позже, когда начала давать о себе знать подростковая тяга к бунту, Габриэль постоянно думал, что не справится. Но потом, с помощью Натали, жизнь постепенно наладилась.

«А наладилась ли?» — вдруг подумал Габриэль, чувствуя, как по спине пробежал холодок, а рука сама потянулась к бокалу с вином, который стоял теперь ближе, чем раньше. Фиолетовый бармен подобострастно улыбался, но было в этой улыбке что-то неприятное. Нужно было срочно отвлечься.

— А у тебя-то что за проблемы с детьми? — обернулся Габриэль к Хану Соло, наиболее приветливому и оттого самому комфортному здесь собеседнику. — Ты ж еще жениться не успел, какие дети?

— Это не я жениться не успел, а ты меня только молодым видел, вот и помнишь таким и тут представляешь, — пояснил контрабандист всея Галактики. — А мы с Леей успели с тех пор мальчишку родить. Только так его воспитали, что он потом сам меня и прирезал. Ненароком, надо думать, — с горечью заметил Хан и, зло усмехнувшись, добавил: — Ты смотри, господин Бражник, как бы с тобой того же самого не вышло. Ненароком. Тебя не жалко, но мальчик-то расстроится.

Холодок, пробежавший по спине, превратился в мороз, скрутивший внутренности. Адриан убьет его? Вот как, значит, суждено? В первую секунду Габриэль пренебрежительно отмел эту мысль. Адриан никогда не поднимет на него руку! А потом мысли перескочили на обращение Хана — господин Бражник… Ненароком… А ведь Адриан вполне мог его как Бражника… Ну, если, конечно, допустить, что ему хватит сил. Габриэлю стало нехорошо — особенно когда его взгляд упал на Дарта Вейдера.

Тот ухмыльнулся и отсалютовал ему бокалом:

— Приветствую, собрат. Наши жизни так похожи — не находишь? Наши сыновья сражаются за правое дело, а мы перешли на темную сторону после смерти любимой женщины. И судьба тебя ждет та же самая. Умереть на руках собственного сына, только перед смертью признавшись ему в том, что он тебе дорог… Поверь, не самое лучшее завершение.

«Нет!» — хотелось крикнуть Габриэлю, но он не смог произнести и звука, потому что в глубине души возникло ужасное осознание, что Дарт Вейдер прав. Схватив бокал, он отхлебнул из него, и горло обожгло кислятиной. Габриэль поперхнулся и закашлял. Фиолетовый бармен услужливо постучал его по спине.

— Зря, — мрачно бросил Денетор.

Голову словно заполнил туман, тело стало странно легким, страхи и беспокойства отошли на второй план. С неожиданным равнодушием Габриэль подумал о словах Дарт Вейдера, что их сыновья сражаются за правое дело. Адриан ни за что не сражался — он всего лишь ребенок. Если только… Если только он не был прав тогда в своих подозрениях, и Адриан действительно Черный Кот. В другое время это открытие вызвало бы массу эмоций — от ужаса до восторга, — но сейчас на Габриэля снизошло странное умиротворение и спокойствие. Будто он наблюдал за собой со стороны.

И вдруг безмятежность была разбита. Бокал опрокинулся, вино разлилось по светлым брюкам некрасивыми пятнами, а голова затрещала, словно он вылакал целый погреб и дождался утра. Фиолетовый бармен злобно ощетинился, будто застуканная в кладовке крыса, и отступил на шаг, пытаясь слиться с остатками тумана. Впрочем, он мог и не стараться. Габриэлю было не до него — гудящая голова ни на чем не давала сосредоточиться. Рядом, явно гордясь собой, улыбался Оберон, король Амбера — Габриэль наконец-то вспомнил книгу, которую сам не читал, но с ним делилась впечатлениями Эмили — и потирал ушибленную ладонь:

— Железная у вас, замечу, голова, господин Бражник — никакой шлем не нужен.

— Добрая оплеуха завсегда помогает, ежели доброе слово не подействовало, — заметил Петирон, поддерживая позицию коллег.

Его Габриэль признал только сейчас, поскольку эту книгу тоже знал лишь по рассказам Эмили. И тут он вдруг вспомнил еще кое-что — делясь впечатлениями от прочитанного, Эмили тогда возмущенно говорила, какой Петирон ужасный отец, будучи при этом в общем-то хорошим человеком.

И тут на него снизошла ужасная мысль. Быть может, они здесь собрались вовсе не потому, что им не повезло с детьми, как сказал Снейп, а потому что сами были плохими отцами? Мысль была крайне неприятной, и в первую секунду Габриэль возмущенно ее отверг. Он любил своего сына и всегда заботился о нем!

— Вот теперь ты начал понимать, — меланхолично заметил Петирон. — Я тоже думал, что я прекрасный отец. В конце концов, я всё делал, чтобы Робинтон вырос достойным человеком и хорошим Арфистом. Хотя жена всегда меня упрекала в излишней холодности, но отец же должен быть строгим, правильно?

— Та же ситуация, — мрачно вставил молчавший до сих пор Утер Пендрагон. — Я стремился воспитать Артура достойным королем, а он… — Утер презрительно хмыкнул. — Всегда был чересчур слабым и мягким.

— Я слишком зациклился на старшем сыне, не обращая внимания на младшего, — угрюмо сообщил Денетор. — И только перед смертью понял, что все-таки люблю его. Слишком поздно.

— Мне отцом быть-то и не пришлось — я даже не знал, что мои дети выжили при рождении, — высокомерно заметил Дарт Вейдер. — Так что, считаю, я не должен быть здесь — это просто случайность.

— Да и я тоже, — вставил толстый Дурсль. — Я обожаю своего сына и всё-всё для него делаю — что он ни пожелает.

— Я пытался выбить эту дурь из Северуса, — не слишком внятно буркнул Тобиас Снейп. — Да не слишком преуспел.

— Последствий моего воспитания хватило на три Эпохи Средиземья, — меланхолично заметил Феанор, прикрывая глаза.

— Старшие детки клепали мне внуков вдвоем, без чьей-либо помощи, — усмехнулся Ланнистер, — а младший застрелил меня из арбалета в отхожем месте.

— Я просто бросил своих детей на произвол судьбы, — заметил Оберон, уставившись в пространство. — Исчез из их жизни, не назначив наследника и тем самым вызвав братоубийственную войну. Загадки вселенной всегда казались мне интереснее воспитания детей, — немного помолчав, он добавил: — Честно говоря, я даже не знаю, сколько у меня детей. Помимо законных, я имею в виду.

Чем дольше Габриэль слушал, тем хуже ему становилось. На барной стойке рядом с его рукой опять появился бокал, но он гневно его оттолкнул, больше не собираясь попадаться на эту уловку. Фиолетовый бармен недовольно скривился, но Габриэль проигнорировал его. Он лихорадочно анализировал слова явившихся ему героев и то, что знал о них.

И как ни претила ему эта мысль, Габриэль вынужден был признать: он действительно был не самым лучшим отцом. Мягко говоря. Но что делать с этим новообретенным знанием, он не представлял.

И чем дольше он бился в эту глухую стену, тем дальше ощущал себя от ответа. Как это прекратить? Где именно он совершил роковую ошибку? Как дальше быть с Адрианом — ведь по-прежнему уже ничего не получится?

— Неправильные вопросы, — покачал головой Петирон. — Не сейчас. И последний, если позволите совет, вам стоит решать с сыном вдвоем, и никак иначе.

— Выпейте, господин — вам станет легче, — навязчиво предложил бармен.

«Да кто же ты такой?!» — с неожиданной даже для себя яростью подумал Габриэль. Бармен явно не был чьим-то отцом, но кто еще, кроме персонажей и него самого, мог оказаться в пространстве акуманизации? Одобрительная улыбка чуть тронула губы Петирона, и ответ пришёл сам собой.

Габриэль хищно повернулся к фиолетовому бармену, медленно и четко проговорив:

— Я освобождаю тебя.

И щелкнул пальцами.

* * *

Первым, что услышал Габриэль, придя в себя и не успев даже как следует сфокусироваться на окружающем, был напряженный голос Адриана:

— Отец, наконец-то! Я так беспокоился! Я очень долго не мог вас разбудить.

Габриэль проморгался, пытаясь вновь привыкнуть к свету после полумрака своего воображения. И вдруг рассмотрел сына, как будто впервые за долгое время увидел его по-настоящему. Адриан выглядел действительно напуганным.

«Милый мой мальчик, да за что ты меня так любишь?» — подумал он, но вслух сказал совершенно другое:

— У тебя получилось.

Адриан лучезарно улыбнулся и подал ему руку, чтобы помочь встать. Жгучее чувство вины ударило Габриэля, словно обухом по голове. Он потерял любимую женщину, но Адриан потерял мать. А он, вместо того чтобы быть рядом с сыном, поддержать его, попробовать пережить их общее горе вместе, отталкивал его от себя. Бросил ребенка — своего единственного ребенка — справляться с трагедией в одиночку. И какой он после этого отец? Правы были все те персонажи. Чудо, что Адриан продолжал любить его и упорно пытался наладить контакт.

Габриэль надеялся, что еще не поздно всё исправить, что он не успел испортить отношения с Адрианом окончательно.

— Знаешь, что? — произнес он, одернув рукава пиджака. — А не посмотреть ли нам вместе какой-нибудь фильм? Что там нынче популярно у молодежи?

Адриан просиял так, что чувство вины чуть не спалило Габриэля на месте. Нет, определенно еще не поздно. И он собирался приложить все силы, чтобы заново построить с сыном нормальные отношения. Пожалуй, стоит при случае сказать спасибо мадемуазель Дюпен-Чен, которая столь своевременно поразила Габриэля его же собственным оружием.