Безусловность (гет)

— Спишь?

В носу всё ещё щекочет запахом истлевшего хвороста, в желудке осела твёрдость сухого и волокнистого кроличьего мяса, а улёгшийся рядом Какаши то и дело ворочается с одного бока на другой. На чёрном небе виднеется одна-единственная звезда: стоит закрыть глаза, и та впивается во внутреннюю сторону век неувядающей точкой.

Саске не спит.

— Н…

— Не сплю, Сакура-чан, — прерывает попытки заговорить Наруто, и ночная звезда к векам уже пришпаривается. Пальцами Саске сжимает края камуфляжной футболки — ему нравится ощущать её шершавость и как вонзаются острые переплетения нитей в кожу, когда всё сильнее и сильнее давишь, до тех пор, пока не почувствуешь каждую прожилку.

Какаши переворачивается на другой бок. Саске прислушивается к его дыханию и вторит выверенному ритму: теперь они оба делают вид, что спят. Можно было бы не притворяться, но Саске не хочет быть втянутым в очередной бессмысленный разговор.

— Тише, дурак, — шипит Сакура в темноту. И ещё невесомее договаривает: — Саске-куна разбудишь!..

— Не сплю, Сакура-чан, — повторяет Наруто, понизив голос, и говорит зачем-то отрывистее, как по слогам.

Разговор этих двоих Саске не интересует — он с радостью не стал бы слушать, будь у него возможность уснуть. Когда их команда ночевала в лесу впервые, по-дурацки улыбающийся Какаши зачем-то сказал ему, что на свежем воздухе всегда спится легче. Проверено, сказал, на мне — и запихнул стёртую оранжевую книжку в увесистый карман джонинского жилета. Саске, глядя на это, ощутил обессиленное разочарование: до чего же неразумно вместо запасных оружия и свитков таскать с собой чтиво, не приносящее никакой практической пользы. А от того, что позже он так и не сумел провалиться в глубокий сон ни под шелест листьев, ни под чёрным небом, — Саске только хмыкнул про себя: любит Какаши то придуриваться, то строить из себя всезнающего.

— Наруто… — шепчет Сакура после затянувшегося молчания. — Тебе… тебе очень было трудно?

— Когда это, Сакура-чан? — переспрашивает Наруто мигом.

— Всё это время. — Она шевелится — похоже, приподнялась на локте, — и ципао трётся, скрипит почти, о скользкий спальник. Саске про себя отмечает, что истлевшим хворостом больше не пахнет. Зато пахнет девчачьим мылом — и это ужасно раздражает. — Я очень тебя, наверное, раздражала… А тебе и так было трудно.

— О чём это ты говоришь? — недоумевает Наруто в полный голос, из-за чего Сакура в ответ так же громко шипит и цыкает, и он тут же звучным шёпотом произносит виноватое: — Я просто… правда не понимаю, даттэбайо. Тебе… это… не за что передо мной извиняться, Сакура-чан.

— А ты всё равно меня прости, — говорит Сакура. Спальник снова трещит — она легла обратно, завернулась в тепло шебутными движениями. — Я думала, ты ведёшь себя невоспитанно из-за того, что… В общем, думала я так. Раньше. А теперь не думаю. Ты… ты очень сильный, Наруто. А сейчас спи и не ори больше.

Сакура переворачивается на другой бок. Теперь она лежит к Саске лицом. А у Саске перед глазами — неувядающая, одна-единственная точка, пришпаренная и выжженная на веках. Он даже если засыпает, не спит по-настоящему, чтобы там, во снах, не видеть тех, к кому был когда-то привязан.

— Сакура-чан, — завороженно выдыхает Наруто, — если человек извиняется перед другим, то он его любит, даттэбайо!.. Ты что же…

— Замолчи, — беззлобно прерывает Сакура, — а то Саске-куна разбудишь.

Она не шевелится и не уравнивает, как обычно, громкость своего голоса с громкостью голоса Наруто. Саске чувствует на себе её взгляд, но он этому отчего-то… не рад даже — скорее, принимает неукоснительно, как приставленный к горлу кунай, который из рук противника можно с лёгкостью выбить.

Когда Саске погружается в привычный сон-наполовину, точка становится красной и движется по кругу так, словно только и хочет, что втянуть внутрь себя.

* * *

— Ты спишь?

Саске открывает глаза, но не спешит поворачиваться к источнику звука. Ножны катаны до тянущей боли впиваются в лопатки, а пояс даже через ткань рубашки врезается в кожу. Ему нравится смотреть на тёмно-коричневую стену — на беспорядочные тени дотлевающего в факеле огня.

Как сон без сновидений.

— Чего тебе надо?

— Орочимару-сама прибыл, — медленно выговаривает Кабуто, скрывая надменное недовольство за простыми и односложными фразами.

— Можешь идти.

Кабуто показательно усмехается:

— Как прикажешь, Саске-кун.

Когда шаги в коридоре стихают, Саске поднимается с твёрдой, как камень, кровати и на миг берётся за рукоять катаны — только для того, чтобы ощутить на пальцах её леденящий холод. Возвращения Орочимару он ждал несколько часов кряду, но ему невмоготу терпеть присутствие Кабуто. Как и невмоготу обсуждать, пока они стали бы вместе добираться до покоев «господина», как Саске себя чувствует и чувствует ли вообще что-нибудь после встречи с членами своей бывшей команды.

— Ты хотел меня видеть, Саске-кун? — скрипучим голосом произносит Орочимару.

Он сидит за столом, где друг за другом, в полной сообразности разложены разноцветные колбы, и с преспокойным выражением лица разглядывает Саске, как очередной объект исследования. Кабуто тенью стоит за спиной своего господина и ухмыляется, словно знает что-то, о чём никто, кроме него одного, не в силах догадаться.

Оба — самонадеянные. И оба — очередной этап, через который Саске надо перешагнуть.

— Я хочу поговорить с тобой наедине, Орочимару.

— Сколько раз повторять тебе об уважении…

— Не стоит, Кабуто. Всё в порядке. Не мог бы ты нас оставить ненадолго?

Изо всех сил Кабуто делает вид, что просьба его не задела — по-змеиному усмехается, кланяется Орочимару, исподлобья поглядывая на Саске, и бесшумно выскальзывает за дверь, так ничего и не сказав.

— Так что же приключилось, Саске-кун? Ты обеспокоен произошедшей встречей с друзьями?

— Я не собираюсь болтать тут с тобой о жизни. Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал.

Саске неважно, будет ли это гендзюцу, сыворотка или какой-нибудь другой способ воздействия на сознание, о котором известно одному Орочимару. Саске просто хочет вычеркнуть раздражающие мысли, лезущие в голову, стоит только закрыть глаза. Он знает: как и видения о стекающей с братской катаны крови, воспоминания о прежних связях не более чем закономерность реакций. Саске столько раз намеренно не видел и не слышал их, что теперь, когда смежаются веки, он возвращается в прошлое, как по заданному алгоритму.

Как по заданному алгоритму, Саске позвал Сакуру по имени, как только увидел — запыхавшуюся, повзрослевшую, всё так же заставляющую неукоснительно принимать раздражающий своей тупой надеждой взгляд.

— Какие именно воспоминания ты хочешь стереть? Ты должен будешь подумать о них в момент применения дзюцу.

— Ты не так понял, Орочимару, — усмехается Саске, неторопливым шагом подходя ближе к столу. — Мне нужно, чтобы ты превратил некоторые воспоминания в ничего не значащие. Просто лишил их для меня смысла. Или ты думаешь, я бы позволил тебе забрать то, что принадлежит мне?

На последних словах улыбка на губах Орочимару едва заметно дрогнет, но он вовремя берёт себя в руки — коротко кивает, с изяществом ойран складывает пальцы в замок и учтиво говорит:

— Всё, что пожелаешь, Саске-кун. В таком случае, когда я направлю поток чакры, ты должен вспомнить все нужные моменты так, словно смотришь на незнакомые фотографии. Предупрежу только об одном: если твоё подсознание станет сопротивляться, дзюцу впоследствии разрушится. Спроси кто меня, — хмыкает Орочимару, — куда благоразумнее было бы убить тех двоих детишек.

— Твоего мнения я не спрашивал.

— Конечно-конечно, — кивает он со скользкой улыбкой. — Разумеется.

Когда на голову опускается худощавая ладонь Орочимару, Саске заводит руку за спину, чуть достаёт катану из ножен и, обхватив палящее лезвие, вспоминает ударяющиеся о нерасчерченный протектор капли дождя в Долине Завершения, непрошено — запахи истлевшего хвороста и девичьего мыла. При следующей встрече он сумеет убить Наруто. А Сакура — она наверняка не станет лезть и вертеться под ногами, и необходимость от неё избавиться отпадёт так же, как любая её наивная попытка до него добраться.

* * *

— На моем пути больше никто не стоит. Кроме тебя, Наруто.

Сакура стоит прямо напротив, придерживая обессиленного Какаши подставленным плечом. Её одежда изодрана, на руке — следы сильного ожога. После того, как Саске говорит Наруто, что у него нет другого выхода, кроме как его убить, он отворачивается и шагает вперёд — для сражения надо найти место, расположенное на безопасном расстоянии от помещённых в Муген Цукуёми людей.

В спину что-то произносит Какаши, пытается пойти следом, но тут же беспомощно падает. Сакура кричит «сенсей!» и подбегает, чтобы придержать. Саске помнит, как она так же подползала к нему, но не помнит, что он чувствовал, когда она кричала «Саске-кун», мягкая у неё кожа или сухая, с какой силой Сакура хватала его за рукав и тепло от её назойливой близости или так же холодно, как от сжатого в ладони лезвия.

Впереди у Саске ещё один этап, который необходимо пройти.

А позади Саске слышит, как Сакура плачет от того, что у неё к нему чувства и что она не в силах что-либо изменить.

— Если мы снова будем вместе, всё станет как раньше… — отчаянно, на пониженном всхлипе, и Саске отчего-то… нет, не замирает — скорее, принимает неукоснительно каждое её слово, подобно удавке, силе которой не может воспротивиться.

Саске она раздражает. Когда Сакура в прошлый раз вертелась под ногами, он хотел от неё раз и навсегда избавиться. Но сейчас, когда она с безусловностью говорит о ненужных вещах, у Саске в груди жмёт сбившимся на короткий миг дыханием; стоит представить, как он разворачивается, оказывается рядом и всаживает недрогнувшую руку ей в сердце — и всё кажется неправильным, ненастоящим.

Теперь Саске хочет только одного — чтобы Сакура замолчала.

И она действительно замолкает — падает на пыльные развалы, когда он в иллюзии пронзает ей рёбра, глаза закатывает и ни единым словом до него теперь не добирается. Какаши, Наруто — все они продолжают бессмысленно её жалеть, пока Саске думает только об одном: уничтожить джинчуурики всех биджуу здесь, в этом месте, — слишком опасно.

— Наверное, — говорит он, обернувшись только наполовину, — её забавляла эта игра в «ты мне нравишься». Но у меня нет причин симпатизировать ей так же, как и у неё нет причин симпатизировать мне.

Сакура лежит, обмякшая, под силой гендзюцу. А Саске нужно идти дальше, но он стоит, развернувшись вполоборота, зачем-то слушает бессмысленные разглагольствования Какаши.

Слушает, пока тот не говорит:

— Её любовь⁽¹⁾ к тебе настолько сильна, что разрывает её изнутри.

И тогда Саске вдруг вспоминает — то, о чём, оказывается, так и не смог до конца забыть: утреннее солнце, собираемый матерью бенто, её бескорыстная, безусловная улыбка и слова о том, что отец его, Саске, любит.

Эта безусловность врезается в виски, давит, и Саске видит перед собой до странного яркие звёзды на обширном, нескончаемом небе: закрываешь глаза, а несгораемые точки уже вмечены в веки.

Дзюцу Орочимару разрушается так же просто, как оно было наложено.

Саске теперь помнит, как Сакура подбегала к нему, помнит, что, когда она кричала «Саске-кун», он думал о ней как о человеке, которого может с лёгкостью принять, что кожа у Сакуры мягкая, а пока она хватала его за рукав, той рукой ему не хотелось больше сжимать лезвие до стекающей по ладоням крови.

— Это лишь путы неудавшегося прошлого, — говорит Саске, чтобы найти в себе силы наконец уйти: ведь если он не избавит мир от тьмы, кровь будет растекаться повсюду, и от неё негде станет прятаться.

* * *

Чакра Сакуры тёплая и живительная. Она сидит на коленях, направляет Шосен дзюцу в две измаранные алым руки́, и Саске отрешённо, не сводя с неё взгляд, думает, что теперь кровь не будет сочиться отовсюду, не будет чудиться под ногами и не станет преследовать его в мыслях.

Как глупо было просить Орочимару лишить воспоминания того, что на самом деле являлось их основой. Как глупо было расчитывать, что некогда слабая, как ребёнок плачущая Сакура не станет следовать за Саске, куда бы он ни пошёл, — отказываясь тогда от воспоминаний, Саске был уверен, что не столкнётся с ней и не лишит ни в чём не повинную и ни во что не вовлечённую Сакуру жизни.

— Прости… — говорит он на сорванном дыхании, не переставая смотреть на неё во все глаза.

— Простить тебя? — отзывается она почти бесстрастно. — За что?

— За всё…

Когда всё заканчивается и начинается, когда слёзы Сакуры высыхают, Саске ловит на себе смеющийся взгляд Наруто, значение которого прекрасно понимает. Как понимает значение и тех слов, что сказал Сакуре.

* * *

— Саске-кун, просыпайся…

Саске выныривает из пустынного сна и видит перед собой мягко улыбающуюся Сакуру. Её тёплая ладонь лежит на его плече — не давит и не впивается, но это касание он ощущает явственнее любого другого.

— Что тебе снилось?

— Ничего.

— Всегда «ничего», — игриво кривит губы Сакура, на последнем слове пародируя его лишённый всякого окраса голос. — Ты мог бы хотя бы соврать. Сказать, что тебе снилась я. Вечно с тобой так, Саске-кун.

Всегда, когда она улыбается, у Саске в груди щемит. Ему до сих пор трудно привыкнуть к такой реакции на живого человека, но что ещё более нелепо — он боится, что Сакура — Сакура, которая его жена, — заметит, как он вздрагивает, когда она до него дотрагивается.

— Прости меня.

Саске говорит серьёзно, а она почему-то улыбается, цыкает и ложится ему на грудь, крепко, стиснуто обнимая за плечи.

Он знает, что под её сердцебиением — сердцебиение их будущего ребёнка. Саске очень страшно, но Сакура тёплая, от неё пахнет лавандовым мылом, и она — его семья.

Не дрогнув, он обнимает её в ответ.

1) За весь эпизод это первый случай, когда говорится именно «Aishiteru», поэтому выше и были употреблены «нравится» и «симпатизировать».

Вернуться к тексту