(не)Справедливость (джен)

(май, наши дни)

— …приговаривается к десяти годам и десяти месяцам лишения свободы в колонии строгого режима. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

 Судья постучал молоточком, призывая к тишине, потому что после услышанного в зале начался ропот. Среди гула можно было расслышать что-то вроде: «Пожизненное ему надо!», «Мало, давай еще!» и «Это несправедливо!».

— Подсудимый, вам ясно решение суда? Встаньте, когда с вами разговаривают!

— Да.

— Желаете ли вы сказать последнее слово?

Подсудимый улыбнулся, оскалив зубы, и, отмахнувшись от адвоката, который отчаянно жестикулировал, знаками давая понять, что подзащитный должен «раскаяться и признать вину» — чтобы в последующем была возможность пересмотреть дело для подачи документов на УДО, ответил в полной тишине:

— Я ни о чем не сожалею.

* * *

(двумя месяцами ранее)

— Но это… это же несправедливо!

Тим хотел выть. Час назад он вышел из здания суда, где проходил в качестве потерпевшей стороны. Нанятый адвокат только развел руками: доказательств и улик для обвиняемого оказалось недостаточно, и дело закончилось практически в пользу противной стороны.

— Роман Игоревич, но ведь это не так должно было закончиться!

В сердцах Тим саданул кулаком по стене так, что посыпалась штукатурка. Адвокат поморщил губы.

— Успокойтесь, Тимофей Олегович. Давайте не будем делать поспешные выводы…

— Не будем! — прорычал Тим. — Выводы уже сделаны: условка и освобождение прямо в зале суда по причине истечения срока заключения под стражу. Так, кажется?

— Ну… не суть. Тимофей Олегович, мы можем ведь еще подать на апелляцию. Дело пересмотрят… — адвокат замолчал, отводя взгляд в сторону.

— Вы что, не видели их наглые рожи? Да хоть десять апелляций — это бесполезно! Судья куплен. Или прокурор. Или кто там еще? Или вы…

— Тимофей Олегович, я попросил бы вас… — оскорбился адвокат. — Между прочим, я сам вызвался помочь вам. Это резонансное дело, и…

— Роман Игоревич, у вас есть дети? — устало спросил Тим. И, видя, как стушевался адвокат, тихо произнес: — А у меня теперь нет. И все благодаря этому пьяному ублюдку, которого только что отпустили из-под стражи прямо в зале суда. За недоказанностью улик. Плюс еще его раскаянье и штраф за вождение в нетрезвом виде. Только Матвейку это не вернет… — на лице Тима трудно было найти хотя бы одну эмоцию. Но адвокат мог поклясться, что глаза его клиента блеснули сталью. А может, это выступили слезы?

* * *

Тим плохо помнил, что было после суда. И что до суда — тоже. В памяти отпечаталось, как он удивился, что Матвейка, оказывается, такой маленький, помещается на столе. Обычном, кухонном. И что для таких маленьких, оказывается, тоже шьют костюмы в последний путь. Туда.

Надо было куда-то ездить, с кем-то договариваться, собирать какие-то справки. Лица, лица, бумаги, учреждения — все это вертелось калейдоскопом перед глазами. А Тим мог думать только о том, что Матвейке одному страшно, одиноко, холодно. Он почти не искал место «подешевле», не торговался ни с кем, платил столько, сколько запрашивали, чтобы поскорее освободиться и вернуться домой, к сыну, тихо лежавшему в маленьком гробике. Отец-одиночка, которому не на кого положиться…

* * *

Знакомые, коллеги, друзья, какие-то родственники — все твердили, что нужно идти в суд. И Тим пошел, но ничего, кроме разочарования, не получил. Пьяный урод оказался сыном кого-то там. Или племянником, черт их разберет. Или другом сына кого-то там. Тим не вдавался в подробности — ему достаточно было понять, что даже если суд и состоится, то это больше будет похоже на фарс.

После суда, похожего на фарс, у Тима созрел план. Справедливо рассудив, что никому не причинит слишком большого вреда, он нашел единственно верное решение.

* * *

Тим уже третий час сидел в своем внедорожнике, наблюдая за входящими и выходящими через черный ход из клуба-караоке людьми. Терпение — вот черта, благодаря которой он не сломался. Пока сидел, вспоминал, как они с Матвейкой ездили на рыбалку. Как он учил шестилетнего сына терпеливо сидеть с удочкой в руках, ожидая, когда забьется поплавок на воде. 

Из размышлений Тима выдернул стук двери и пьяные голоса. На улицу из клуба вывалились завсегдатаи — молодые парни. Они уже были настолько навеселе, что вышли освежиться.

— А я ей и говорю: «Детка, а ну разденься совсем!».

— А она чего?

— А она, идиотка, и разделась! Захотела любви, гы-ы!

— Ты ее уломал все-таки?

— Да я любую уломаю…

Тим не стал дальше слушать. Вышел из машины, сжимая в руках резиновую дубинку. Твердым шагом подошел к компании, по пути накидывая капюшон худи на голову. Молча указал на каждого, знаком давая команду «рассосаться». Испуганные парни (да какие там парни — молокососы еще!) скрылись за дверью. Тот, кто был ему нужен, остался и непонимающе хлопал глазами, пытаясь сфокусировать пьяный взгляд на Тиме.

Понимая, что дружки побегут вызывать охрану и полицию, и что у него очень мало времени, Тим коротко размахнулся и нанес несильный удар по лицу противника. Вскрикнув, парень упал, инстинктивно закрывая голову руками. Добавив еще пару ударов для острастки, Тим схватил скулившего парня за ворот и подтащил к бордюру, обозначающему границу дороги.

Бросив мычащее-скулившее тело на бордюр, Тим аккуратно положил рядом дубинку и быстро запрыгнул во внедорожник. Завел машину. На несколько секунд задумался — пальцы побелели от того, с какой силой он сжал руль. Стиснув зубы, он резко выдохнул и резко вдавил педаль газа в пол, проезжая вдоль бордюра туда-сюда, будто гладя утюгом.

Чтобы не слышать криков, включил на всю громкость Чайковского…

 Когда на место происшествия примчался наряд, Тим не стал сопротивляться, спокойно дал себя заковать в наручники и, не уворачиваясь от истерившей женщины, которую пытались оттащить от него и истерзанного тела на тротуаре, оскалился. Глядя на труп, он видел раздавленную голову сына.

Очевидцы, стоявшие близко, потом говорили, что убийца был абсолютно вменяем. И даже бросил фразу:

— Я ни о чем не сожалею.