Ожидание... (гет)

Ожидание — самое страшное испытание для того, кто ждет. Не помню, где и когда я это услышал, но сейчас, в эти минуты, пока в твоих тонких руках два свитка, я как никогда осознаю правоту этих слов. Эти свитки решат слишком многое, чтобы оставаться спокойным. Я знаю их содержание и знаю, к чему приведет каждый из них, и страх этого ожидания заключается отнюдь не в том, каковы последствия… Просто очень хочется и невероятно страшно услышать твой выбор…

Это два завещания, самых простых, насколько простыми могут быть завещания правящего лица. Точно такое же надежно спрятано далеко отсюда, во дворце, который ныне занимаю я, и написано оно на имя моего единственного сына. Эти два завещания я видел уже тогда, когда тот, кого мы проводили в последний путь совсем недавно, только что закончил их. Твой отец показал мне обе бумаги, и не только мне, и было утверждено, что они обе имеют равную силу. Да, необычно, но так было нужно на тот момент. Уже тогда он сказал, что решение оставляет за той, кто заслужила его своими страданиями, своей кровью, своей преданностью своему же народу. За тобой.

Документы, которые ты сейчас сжимаешь, уперев взор в мрамор пола, спиной к нам, различаются только несколькими словами. Они одинаковы до последней буквы, до последней печати, до самого жалкого витка чернил, и их различают лишь вписанные туда имена, одно из которых — твое…

В пустом тронном зале освобожденного моими войсками дворца твоей временной столицы — покуда не будет отстроена другая, разрушенная много лет назад захватчиком, — находятся несколько человек. Ты, я, твой советник, тот, кому предстоит заверить твое решение и тот, чье имя во втором свитке. И я не знаю, как долго тянется эта громкая тишина, колоколом стучащая в висках, и сколько еще мы будем ждать, когда ты огласишь решение… Для всех это будет решение, моя дорогая, но для меня оно может оказаться приговором, и это знают все те, кто сейчас в безмолвии и покорности ждут всего одной твоей фразы… А в голове отчего-то вспыхивают в красках совсем другие моменты…

* * *

Я помню гнев твоего отца, свои слова и прозвучавшее после них «Вы и Ваш отец сегодня же вечером оставите мой дворец». Признаюсь, мне стало страшно на какой-то миг — я никогда не видел твоего отца в подобной ярости прежде, и почти опасался, что он либо вызовет на дуэль меня, либо объявит о разрыве отношений между нашими странами. Но этого не произошло… Поводом к ссоре оказались именно мои слова, вернее, моя реакция на предложение поженить нас, меня и тебя. Казалось бы, династический брак дело обычное и ожидаемое, вот только мне уже было почти двадцать, а тебе три. Полдела, что меня не то, что не спросили, но до последней минуты даже не ставили в известность — с этим я бы смирился, поверь. Но тогда такой шаг и то, что тебя-то даже в известность поставить не могли, показался мне неприемлемым.

Оскорбить тебя я не хотел, но король Зеленого Королевства, как именовали твою страну неофициально, счел мой отказ именно что оскорблением. Ни о какой свадьбе речи идти, разумеется, не могло, помолвка сорвалась… Впрочем, я за нее здорово расплатился — когда мы вернулись домой, отец припомнил мне сказанное в горячке и уже через несколько месяцев я был женат на другой. Я не любил ее никогда, она мне толком не нравилась, и в этой связи — да, она началась еще до помолвки, которая чуть не поссорила две страны, — не было ровно ничего серьезного… Я пытался себя обманывать, осознавая, что мне придется жить с этой женщиной, но она словно специально показывала себя со всех сторон — алчная, лицемерная, злая, изворотливая и меркантильная до дрожи женщина, которая буквально грезила положением Императрицы — вот только мой отец был еще жив и Императором был он, а не я. Мило, не правда ли, моя принцесса? А в завершение наших чудесных отношений она изменила мне, едва родился наш сын и с нее сняли строгий надзор — чтобы ребенок был от меня, впрочем, ты ведь и сама это понимаешь… Такого ей простить не могли, и развод был неминуем, но смертельная лихорадка настигла ее раньше.

* * *

Тебе семь и нам только что доставили известие из страны-союзника, аккурат в тот день, когда я убеждал отца разорвать мой брак с первой женой и попробовать вновь договориться с твоим отцом. В тот момент всю выгоду подобного решения я уже осознавал сполна, как и наши родители. Известие прогремело грозой и обрушило все, что я так долго строил. Для тебя нашли жениха и уже провели помолвку… Я до сих пор помню усмешку отца и взгляд, без слов сказавший, что по его мнению так было даже лучше. Впрочем, он и вслух тогда сказал, что я тебя не достоин. Забавно, взрослый мужчина, воин, будущий правитель был недостоин маленькой, семилетней девочки. Я был жутко оскорблен, но слово Императора во все века не пререкалось…

Тебе одиннадцать, я в долгой поездке и впервые с крушения твоего королевства вижу тебя — отец поручил мне забрать тебя в Империю, но мы опоздали и опека оказалась в руках неприятеля. У меня родился сын и мне не терпелось вернуться, чтобы увидеть долгожданного первенца, а ты сбежала с показательного выступления учеников твоей школы передо мной и увидеть тебя удалось только позже и издалека. Твоя учительница рассказывала о тебе много, взахлеб, и я сразу понял, по ее глазам, как сильно она тебя любила… А ты держалась не как подобает молодой принцессе — живая, активная, и нисколько не чванливая девчушка, угощавшая малышню сладостями и залечивавшая лапу бельчонку. Я запомнил тебя именно такой после той поездки, а ты все еще даже не подозревала о моем существовании, как и о том, что дома меня не встретит нелюбимая жена. Что только сообщит сухое «Лайнэ умерла от степной лихорадки два месяца назад» отец. И только потом, когда я справлюсь с горечью новости, добавит еще более сухое «она даже имя вашему сыну дать не удосужилась, его нарекла твоя сестра»…

* * *

Тебе двадцать, и ты стоишь передо мной на коленях, смиренно прося оказать помощь во встрече с бессмертными покровителями мира. Тебя беспокоит судьба твоих подданных, которые находятся под властью оккупанта, завоевавшего чужими руками твое королевство, тебя беспокоят происходящие в мире события, которые угрожают покою, да что там, существованию планеты — если в руках этого же человека все же окажется то магическое оружие, ради которого он так долго ведет игру. Ты проделала невероятно долгий путь всего с несколькими друзьями, которые не смогли пересечь Непроходимую Границу с тобой, и до конечной цели — меня — добралась одна. Тебе всего двадцать и любая дворянка твоих лет танцевала бы на балах и вышивала, в ожидании кавалера, а ты пробивала себе путь кровью и сталью. Тебе всего двадцать, но ты прошла через предательства, через пытки, через почти состоявшуюся казнь — я отслеживал твой путь и все знал, милая, все до самой мелочи. Тебе всего двадцать и чуть больше года назад ты впервые убила человека. С того дня, как и все мы, ты научилась убивать врага. Только все мы — мужчины, воины. А ты — женщина, маг, Целитель… Кронпринцесса, которая никогда не станет, казалось тогда, королевой, кронпринцесса страны, которой больше нет.

Ты добилась встречи с теми, кто управляет странами за спинами всех королей, в чьей власти весь мир, и ты получила их согласие на помощь, но они попросили плату, как и всегда. Я очень хорошо помню ярость в твоих глазах, и то, как ты чуть позже шипела мне в лицо, задирая голову, ведь я выше ростом, как меня ненавидишь, и я закрыл на это глаза, вспоминая твоего отца. Ты была очень похожа на него в тот день, невероятно похожа, да и повод у тебя был — тебе пришлось стать моей подданной, и только потом Они объяснили, что это временная мера и на самом деле для твоей же безопасности. Ты была главным козырем в наших руках по некоторым вопросам, и ты была нам очень выгодна. Тогда еще я не знал, что совсем скоро для меня начнется свое путешествие, новое, не зависящее от наших закулисных игр…

Ты учила моего сына — тоже Целителя, забавное дело, магии и языку твоих стран, подружилась с моими сестрой и бабушкой, и стала часто попадаться мне на глаза, что позволило мне по достоинству оценить твой ум, смелость, доброту и жесткость, удивительно органично сплетавшиеся в тебе всегда, твою честь и гордость, твою заботу о твоем народе, даже не знавшем, какую цену за надежду на его освобождение платила его кронпринцесса. А я всегда задавался вопросом, как ты можешь так ровно и гордо ходить, ведь я знал, что тебя пытали раскаленными углями и до кости сожгли плоть твоих ног. Мастерство тех, кто лечил тебя, незаурядно и несомненно — сожженное тело сумело восстановиться довольно сильно, но тебе заново пришлось учиться ходить, и это всегда заставляло меня уважать твою стойкость и гордость.

Тебя не интересовали мода и танцы, зато ты живо интересовалась историей, политикой, могла проводить сутки у тех, кого исцеляла, проявила большие познания о странах и охотно вспоминала о своих путешествиях. Кстати, когда я предложил тебе за Целительское дело деньги, мне показалось, что ты меня убьёшь взглядом, и это меня тоже зацепило — я никогда не видел подобных сцен прежде. Деньги ты, само собой, брать отказалась напрочь… Военное искусство, к слову, тоже не обошло твое внимание стороной, и я это заметил, изучая личность союзника. От обычной девицы твоих лет ты отличалась точно так же, как вода отличается от гранита… В какой-то момент я осознал, что ты перестала быть для меня просто козырем в рукаве, ты стала моим другом, моим надежным союзником и преданным сторонником. От твоей ненависти и обиды к тому моменту тоже не осталось и следа…

Когда ты, рискуя жизнью и совершая полузапретные магические обряды, спасала от смертельной болезни моего сына, и до того я видел, как ты плакала, когда поняла, что рискуешь не спасти своего ученика, я осознал две вещи — то, что ты успела полюбить моего ребенка, действительно полюбить, и то, что я сам тоже успел влюбиться… В тебя. К тому моменту я тебя уже ни в чем не мог подозревать, дорогая, но открываться не поспешил — я знал, что мое признание равносильно приказу быть со мной, знал, что у тебя мог быть мужчина, и не хотел решать за тебя. Да и отец ведь однажды сказал, что я тебя не достоин…

А потом прозвучала еще одна гроза — новая плата за помощь твоему народу в виде твоего брака. Им было все равно с кем, главное — подданный моей Империи. Тебе дали ничтожно маленький срок, но если бы у тебя был мужчина, этого времени было бы более чем достаточно… И все же я выждал, почти до конца — мой друг, кстати, помог мне ускорить свои действия, шепнув, что ты питаешь ко мне симпатии и уважаешь меня, и спутника жизни у тебя нет. Так или иначе, предложение тебе сделал я… Хочешь узнать самое забавное? Так вот, потом я понял, что Они и намекали на меня и заставили бы тебя в итоге. Мой отец когда-то за мой отказ жениться на тебе заплатил немалыми летами жизни. Я почти готов был отдать эту цену, если бы понял, что ты хочешь выйти замуж по любви… Да, я любил тебя уже тогда и желал тебе счастья. Меня бы не убили вот прямо на месте, а лет двадцать, которые мне бы дали, были бы вполне неплохим сроком… Но вышло иначе и ты стала моей женой.

Я понимал с самого начала, что ты-то этого не очень хотела, и если бы имела выбор — не поспешила бы сие сделать. Ты уважала меня, я не был тебе противен — ты ведь сама когда-то сказала, что если брак должен строиться без любви, то хотя бы на взаимном уважении. У нас была другая ситуация — ты меня уважала, я тебе нравился, а я тебя любил… И старался сделать твою жизнь со мной приятнее.

Ты взялась за новую роль очень активно — уделяла внимание теперь уже нашему сыну, переняла часть моей работы, чтобы сделать загруженные дни хоть чуточку легче, опекала мою бабушку, дружила с моей сестрой, с моим лучшим другом. Вставала едва ли не раньше меня и ложилась в общем-то тоже довольно поздно, как и я, потому что очень много работала. Пару раз у меня закрались подозрения, что ты учишься править, но со временем наш союз, такой негаданный, окреп и я услышал из твоих уст «люблю», сказанное в мой адрес… Я в своих чувствах к тебе признался немного раньше…

Я помню даже первую ночь — запах твоих волос, твои алые от смущения щеки, твой доверчивый взгляд, твои тихие вскрики. Помню, какой ужас охватил меня, когда я увидел твою спину — белые следы рубцов от ударов кнута, шрамы от мечей и кинжалов… Шрам на предплечье, от выведенного тобой клейма… Я помню, как не удержался и целовал твои ноги — которых ты очень стеснялась, ибо они представляли собой два сплошных ожога. Но для меня это были самые изящные ножки в мире…

Я помню, как мы были счастливы в те полтора года нашего брака, как я ждал твоей беременности и почти надеялся избежать грядущей войны, как ты звонко смеялась рядом со мной в минуты отдыха и поддерживала в минуты работы…

* * *

Тебе было всего двадцать три, когда мне сообщили о твоей измене с моим лучшим другом. Если бы это сказала не сестра, я бы на месте убил голыми руками любого, кто сказал бы такое о тебе, любимая… Да, сестру обманули, и работа врага оказалась очень тонкой, но нахлынуло слишком много чувств и эмоций, и воспоминаний, и я на какие-то роковые часы поверил в это… Я совершил ошибку, когда вызвал тебя на разговор, но не дал сказать и слова. Я до сих пор корю себя за это — и радуюсь, что хотя бы не оттолкнул, не ударил. Всю грязную работу сделали слова. С лучшим другом я обошелся хуже, его я ударил-таки, прилюдно, зная, что он не сможет ответить мне тем же. Я унизил его в его собственных глазах… И, в общем-то, потерял и как друга, и как советника. Теперь это твой советник и он сейчас здесь…

Слова сделали всю грязную работу, довершив то, что начали твоя недавняя болезнь, трудная работа, напряженные нервы и усталость, ну и то, что творили с тобой некогда палачи врагов… Тебе было всего двадцать три, когда я убил, в какой-то мере, ребенка, которого, как мы узнали потом, ты носила под сердцем. Мы даже не успели узнать о твоей беременности, когда ты потеряла наше дитя. Тебе было всего двадцать три, когда ты умерла — женщина, которая предстала мне после того, как ты сумела задушить в себе горе матери, утратившей ребенка, не была тобой. Она была жестокой, циничной, полной жажды мести и равнодушия ко всему, кроме мести. Она хотела войны и крови…

Война и началась, ибо к тому моменту приготовления уже были почти завершены, и так сложилось, что во время войны у нас почти всегда были разные задачи. Поэтому точно сказать, когда ты вернулась, я не могу… И кто помог тебе вернуться к жизни, тоже. Я всеми силами старался сделать это, но ты ненавидела меня, не хотела даже видеть, и не развелась только из-за престижа и выгоды для общего дела и твоей мести. В то время к нам вернулись твои былые друзья и родные, и я хочу узнать, кто же из них сделал то, что не смог сделать я… Кто вернул мне прежнюю, почти прежнюю, Листочек, кому это удалось.

Ты изменилась, конечно, и горе не может уйти… И это же горе испытываю я каждый день, вспоминая о нашем нерожденном ребенке… Когда все случилось, мне было больно не меньше, чем тебе. Просто я сумел взять себя в руки быстрее — я слишком привык к тому, что Император не имеет права быть слабым. Но эта война — моя месть в какой-то мере. Месть за всех нас…

И все же ты вернулась — ты снова стала улыбаться, жажда мести в тебе утихла и уступила все же обычным женским радостям, и я не могу скрыть, что для меня это отрадно…

* * *

Тебе почти двадцать семь, и мы все еще ждем твоего решения. Для меня это либо приговор, либо награда. Я хочу услышать имя и боюсь услышать твое… Ведь если ты решишь занять трон своего королевства, значит, ты решила со мной развестись. Значит, все же не сумела простить до конца… Ты оборачиваешься к нам, с тихим шорохом платья, и твои изумрудные глаза вспыхивают в свете канделябров и пламени горящего свитка в твоей правой руке. Я не знаю, где какой, и сердце предательски замирает — я уже давно не могу читать твои мысли, и остается только ждать твоих слов. Парнишка с такими же глазами, как у тебя, переминается с ноги на ногу, мужчина в черном облачении кривит тонкие губы и его черные глаза мрачно блестят, молодой щеголь в новеньком фраке, казалось бы, зашедший сюда по ошибке, неторопливо приближается к тебе. На самом деле он как никто имеет право быть здесь — он самый могущественный среди нас, он из тех, с кем ты когда-то прибыла в мой дворец заключать соглашение, он тот, кто помог тебе выжить в той борьбе, до нашей встречи, он тот, кто уговорил тебя повременить с разводом — и я знаю, что второй раз не уговорить даже ему…

— Ты готова дать ответ? — тихо уточняет он и я понимаю, что твое решение неведомо сейчас даже ему. Ты только киваешь, подходишь к нам ближе и долго, мучительно долго смотришь каждому из нас в глаза. А за дверью этого зала, трон которого утопает сейчас в тени, ждут твоего ответа еще много человек. Каждый из которых точно так же не знает, что ты решишь. Ты всегда была самостоятельной и всегда непреклонной в своих решениях... Ты единственная, чье решение, из смертных, я никогда не смогу изменить или оспорить. В моей власти ныне уже добрая треть континента — и негласно больше половины, но я сейчас остро осознаю, что никогда не имел и не буду иметь власти над тобой, что бы ты ни решила сейчас.

— Тогда озвучь его, — произносит наконец Он, и ты, вздрогнув, переводишь глаза на единственное уцелевшее завещание, теперь законное и непререкаемое. — Мы ждем имени…

— Саат… — смысл сказанного тобой впервые за часы слова, хриплого, немного усталого, доходит до меня медленно, иголочками впиваясь в подушечки пальцев. Королем станет твой брат… Значит ли это, что ты останешься со мной? Спросить я все еще боюсь…

— А что ты решила относительно себя? Война скоро закончится, и мы хотим узнать твое решение до ее конца, — то ли помогает мне, то ли ему и правда это нужно сейчас. Я никогда не понимал мотивы его поступков до конца, и никогда не пойму. Да и ты тоже, думаю.

— Я вернусь домой…

— Куда домой? — вкрадчиво уточняет наш страшный и могущественный друг.

— К своему сыну и своей семье. Вернее, — теплая ладонь на моей щеке и мне еще труднее дышать. Хочется сгрести тебя в охапку, но рука лишь осторожно обвивает твою такую тонкую после всех передряг талию. — К нашему сыну.

— Ты уверена? — наконец-то удается спросить мне и ты киваешь. И с души исчезает огромный груз ожидания приговора.

— Если ты когда-нибудь еще усомнишься во мне… — за это я и люблю тебя. И не только за это… — Ты меня больше не увидишь, ясно?

— Думаю, этого не случится, — окончательно вернув контроль над собой, привычно усмехаюсь я. — Только одно маленькое «но» — давай сначала победим, а уже потом будем ставить условия, ага?

— Ты несносный…

— Ты тоже… — от твоих волос пахнет травами и это навевает новые воспоминания. Впрочем, теперь у нас появятся и новые. Их нужно подождать, но это уже приятное ожидание…