У моей любви (джен)

Я не знаю, когда это началось.

Вернее, не помню.

Мне всегда снились эти сны, с самого детства. Сны про болота, про мягкий мох, про алые ягоды и блуждающие огни. Матушка сначала отмахивалась — мол, глупости, займись делом — потом тревожилась, потом плакала. Когда мне исполнилось десять вёсен, заволновался и отец. Что только не пробовали — и палками били, и к святому отцу водили, и поститься заставляли, и читать молитвы ночи напролёт… Даже уехали жить к тётушке, аж за семь дней пути от дома.

Они думают, что помогло. Я — что ложь это грех, но уж лучше грех, чем палки и бессонные ночи. И что от снов никакой беды, а и вовсе одна польза: во снах я не чувствую голода и никогда не мёрзну, у меня не болят руки и спина, заживают ушибы и ссадины. Во снах нет чувства собственной ненужности.

Мне в общем-то нравится моя жизнь. У меня есть дом, семья, друзья, работа… Мы не какие-нибудь лорды, конечно, но и без того живём лучше многих.

Правда, иногда мне хочется бросить всё и найти место, снящееся раз за разом.

Я точно знаю: однажды я пойду искать.

* * *

Я не знаю, когда это началось. Чёрт, да я даже никогда не был в Британии! Всю жизнь прожил в Америке, и родители жили тут же. Но сны, эти проклятые сны... Сейчас, под пулями треклятых фашистов, я помню их особенно ярко. Моя действительность — грязь, смерть и война, незаживающие раны, холод и отупение.

Мои сны — мягкие мхи, чей-то смех, туман над болотом. Россыпь алых ягод вместо кровавых пятен. Холодная, чистая ключевая вода вместо разбавленного спирта из моей фляги. Чьё-то завораживающее пение вместо взрывов, стонов и выстрелов.

Сияющие болотные огни вместо вспышек ракет и гранат.

Наступление длится уже около двух недель. Мы потеряли счёт времени и смертям, но приказано идти — и мы идём.

Я думаю, мы все умрём здесь.

Я всё чаще наяву слышу пение и вижу болотные огни.

Я не хочу просыпаться.

* * *

Я не знаю, когда это началось. Я даже не знаю, почему именно я — я ведь не британка, и английской крови во мне настолько мало, что, считай, и вовсе нет. Но с самого детства мне снятся эти распроклятые сны. Мастер ветра и воды сказал — это потому, что я не принадлежу нашим предкам и нашему роду. Почему? И кому тогда я принадлежу?

Мне снятся болота, туманы, мхи, пляска огней Святого Эльма (я специально гуглила название); меня неумолимо влечёт на запад, кажется, ещё немного — и я наяву услышу этот смех, этот голос, который знаю по снам.

Вчера я купила билет на самолёт в Дублин.

Бабушка рассовала мне по карманам амулеты, мама с отцом дали своё благословение. Я везу с собой благовония, тигровый глаз, чётки и заготовку под мандалу. В моём мобильнике — гигабайты священных текстов, мантр и легенд о духах.

Я хочу, чтобы это наконец закончилось.

* * *

Я не знаю, когда это началось.

Но я знаю, как всё закончится.

Я наконец здесь. Любовно оглаживаю рукой осину — почему-то, на опушке растут именно они, уже столько лет.

Привычные, знакомые до последнего камушка тропинки сами ложатся под ноги.

На полпути меня встречают болотные огни. Кружатся вокруг, садятся на голову и на плечи, ведут за собой — будто бы возможно забыть дорогу!.. Но я радуюсь им как старым друзьям. Меня помнят, меня приветствуют.

Фэйри ждёт в самом сердце топи. Алые, то ли кровью, то ли соком перемазанные губы, извечная усмешка, босые ноги, пёстрая шаль. Смешливое болото глаз.

— С возвращением.

— Здравствуй, моя любовь.

Кожа у фэйри холодная, словно лёд, но это ничего. Я согрею.

Губы у фэйри на вкус терпкие и кровавые.

— Ты споёшь мне?

— Конечно.

У моей любви воистину колдовской голос: я в который уже раз забываю, кто я и где я. Но это не так уж и важно. Всё, что было до сегодняшнего дня — неважно.

Я ложусь на мох, сворачиваясь клубком. Болотные огни под пение фэйри кружат в завораживающем танце, садятся и вспархивают.

Я не вернусь домой из леса.

Я уже дома, и моя любовь со мной. Моя любовь будет со мной вечно.

Таково обещание, а фэйри никогда не нарушают обещаний.

Я закрываю глаза.