После прочтения сжечь (гет)

После прочтения сжечь

Драко Люциусу Малфою

Азкабан

25 мая 1999 года

«Я к Вам пишу Не важно, ты все равно не поймешь этой бесхитростной аллюзии с твоим-то неисчерпаемым презрением к магловской литературе.

Прости, что не начала письмо с лицемерного «Дорогой Драко», моя врожденная интеллигентность сейчас полыхает синим пламенем, однако, я решила, что хоть кто-то из нас должен перестать лгать.

Я люблю тебя, но ты же и так знаешь об этом, верно? Всегда знал.

Мне не стоило в тебя влюбляться, и не стоило позволять тебе… что бы это ни было. Я до сих пор думаю о том, как так получилось, что я пошла против себя, своей сущности, своих принципов ради того, чтобы только чувствовать твою стальную хватку на своей талии и сбившееся дыхание где-то в районе уха.

Просто тогда я еще не знала, что люди не меняются. Нет, не люди. Конкретно ты.

Как забавно, что ты сыграл именно на том, что я всегда считала своими сильными сторонами личности — на отсутствии ревности и наличии здравого смысла. Забавно, потому что будь я чуть больше похожа на тех истеричек с гипертрофированным чувством собственничества, которых было предостаточно в нашей школе, я бы поняла все гораздо раньше. Я бы не принимала все твои похождения как должное, а увидела бы, что в действительности ты довольно скоро потерял ко мне глубокий интерес. Я бы не приписывала это к твоей неизменной полигамной стороне личности, а распознала бы сигнал того, что ты никогда и не менялся. Я бы задавала гораздо больше вопросов, желая узнать истинность твоих намерений, и возможно, все это открыло бы мне глаза, не дало совершить фатальную ошибку под табличкой с надписью «доверие», за которую теперь расплачиваемся мы оба.

Может быть, тогда у меня бы не было настолько сильной, парализующей все мое тело и мысли, фрустрации из-за того, что ты остался тем, кем всегда был. Тем, кто в любой ситуации выбирает прежде всего себя.

Так что ты не обижайся на то, что настал мой черед вспомнить о том, кем являюсь я и каких принципов придерживаюсь. И не жди. Ничего не жди. В этот раз счет будет не в твою пользу.

Я не буду погружаться в воспоминания всей нашей истории целиком. Ты не так много времени провел в Азкабане, чтобы потерять те крупицы разума, которым всегда так яро гордился, а я, несмотря на шикарные условия годового кэмпинга по лесам Британии, несомненно накинувшего моему внутреннему возрасту с десяток лет, не пришла к ранней деменции, так что нет нужды расписывать то, что мы оба прекрасно помним.

Но я все пытаюсь понять, в какой момент в этом прекрасно спланированном интерактивном спектакле я решила, что ты стоил того, чтобы наплевать на все. В какой момент я подумала, что мягкость твоих бледных губ, всегда чуть искривленных в усмешке, и редкие комплименты, так мягко ложившиеся на перину моего сознания, действительно стоят того, чтобы я променяла порой навязчивую, но искреннюю поддержку любящих людей на твои язвительные комментарии по поводу и без, и весь год хранила до боли осточертевшие тайны об истинности происходящего.

Я никогда не хотела от тебя слов любви при свечах и предложения под звуки струнного квартета, никогда не представляла нас в маленьком очаровательном домике, где на заднем дворе дети играют в квиддич, никогда не желала того, чтобы через двадцать лет мы отправляли совместные рождественские открытки со счастливыми улыбками.

Я даже не верила в то, что ты вообще можешь что-то испытывать ко мне, но потом так глубоко утонула в собственных чувствах, что начала приписывать их тебе. Не знаю в курсе ли ты, но это называется проекция. Один из защитных механизмов сознания, по крайней мере так говорят психологи. Мой психолог. Психолог, которого меня заставили посещать, думая что я не смогу справиться с нервным срывом — результатом сломанной тобой психики.

Я никогда не ждала от тебя громких признаний, клятвенных обещаний или широких жестов, но я ждала правды. Своевременной правды. А не той, когда ты, посмотрев на меня через стекло в допросной, хриплым голосом сообщил о том, как выдал Волан-де-Морту местонахождение моих родителей. Ты не каялся, уж точно нет. Но, видимо, подумал, что твоя исповедь на смертном одре должна принести кому-то из нас облегчение.

Ну, относительно меня ты точно ошибался. Прошел целый год, а мне до сих пор снится тот день, когда в полумраке Астрономической башни, вдыхая воздух, наполненный гнетущей атмосферой назревающей войны, я рассказала тебе о Венделле и Монике Уилкинс.

Был ли ты там? В тот момент? Конечно, был, я же видела аврорские отчеты. Но видел ли ты? В действительности видел то, как твои соратники по партии, совершенно не брезгуя магловскими способами, вырезали душу из людей, в чьих телах еще теплилась жизнь? Моих родителей. Видел, как насиловали мою мать, абсолютно точно не осознающую причину, по которой Деймос в этот раз пришел именно за ней?

Принесло ли это тебе то, к чему ты стремился? Кстати, к чему? Хотел быстрее подняться по карьерной лестнице за счет моих откровений или просто получить моральное удовлетворение от пыток очередных недостойных, по твоему мнению, жизни.

Конечно, сейчас это уже не важно, ни у кого из выживших не поднимется рука для того, чтобы сделать еще хотя бы один, даже невероятно маленький, поворот маховика времени. Потому что они боятся. Панически боятся эффекта бабочки. Война закончилась, но этот инстинктивный, всепоглощающий, леденящий чертоги разума страх будет преследовать нас до конца жизни.

Я все прекрасно осознаю, но желание понять причины произошедшего каверзно скребет изнутри мои извилины снова и снова.

Понять, в чем для тебя вообще был смысл этих отношений? Я была твоей прогнозируемой страховкой? Ты действительно думал, что после всего, что ты натворишь, я заступлюсь за тебя на суде? Что буду со всей искренностью расписывать на заседании то, как ты изменился, вспоминая твои длинные пальцы, медленно поднимающиеся по внутренней стороне моего бедра на вечернем обходе, или то, как по-джентельменски держал мои волосы во время Хэллоуина, пока желудок пытался исправить ошибку двух лишних бокалов огневиски, или то, как позволял рыдать на твоем плече, после того как я приняла решение стереть своим родителям память.

Нет, Герда не станет спасать павшего Кая.

Мы же теперь оба знаем, что уровень лицемерия этих действий был настолько запредельным, что ты определенно мог бы считаться в этом профессионалом.

Так в чем был смысл? Секс? Уверена, у тебя не было недостатка в этом аспекте, а о моих способностях в постели явно нельзя слагать легенды. Любовь? Это чушь. Ты не способен чувствовать что-то искреннее по отношению к другому человеку. Уж теперь-то я могу считать это аксиомой. Я бы поставила на кратковременный интерес, как результат симбиоза твоей жажды манипулирования и желания получить запретное. Жаль, я никогда не узнаю этого наверняка.

Почему полюбила я? Поверь мне, это является непостижимой тайной даже для меня самой, как какая-то побочная переменная в стохастическом факторном анализе.

Я придерживаюсь теории, что твои менторские замашки и страсть к контролю легли на слишком благодатную почву. В нужное время, в нужном месте, если можно так сказать.

Я слишком долго находилась с людьми, за которых приходилось думать, принимать решения и брать на себя ответственность. Я слишком долго была рядом со слабыми, о которых нужно было печься каждую гребаную минуту этой жизни.

В тот дождливый вечер среды, когда ты поставил меня перед фактом, прижав к зубчатой стене замка, что с этого момента все будешь контролировать ты и только ты — затвор щелкнул. Мне было это необходимо. Необходимо хоть на секунду избавиться от вынужденной потребности держать все под контролем, снять это тягостное напряжение и почувствовать как на его смену приходит ощущение пьянящей легкости.

И ты, несомненно, мне в этом помог.

Наверное, поэтому именно ты всегда будешь моим самым неожиданным спасением и самым большим разочарованием.

Кто-то говорил мне, вроде бы Джинни, что все это был долгосрочный план, что ты должен был стать тем импульсом, который подтолкнет меня сменить сторону на поле крупномасштабной затяжной войны. Что все было ради этого. Но я не хочу об этом даже думать. Все-таки бредовые теории никогда не входили в комплект моего рационального мышления.

Просто, чтобы ты знал, это письмо не ради тебя. Оно ради того, чтобы я наконец смогла переступить через порог душевных терзаний и вновь обрести себя, оставив все это дерьмо, что плещется внутри удушливыми волнами и заставляет мучительно сжимать зубы каждый раз, когда кто-то упоминает твое имя, за пределами своей жизни.

И сегодняшний день определенно подходит для столь ожидаемого мною ментального освобождения. Ведь час назад я вышла замуж.

И он не похож на тебя, ничуть. Его есть за что любить, в отличие от тебя.

Но жизнь более иррациональна, чем мне хотелось бы, поэтому есть какая-то ирония в том, что я вышла замуж за того, кого невероятно легко полюбить, при этом я не могу перестать думать о том, кто завтра получит поцелуй дементора и навеки исчезнет с моего горизонта.

Ты всегда будешь моей самой главной ошибкой в жизни. И боюсь, два года войны напрочь выбили из меня то милосердие, сострадание и всепрощение, которыми я неизменно славилась. Так что я искренне надеюсь, что ты пройдешь как минимум пару кругов в лабиринте ада прежде, чем сгинуть в небытие.

С любовью,

уничтоженная тобой Гермиона.»

Зачитал вслух охранник Азкабана осужденному № 3765, в отношении которого исполнили приговор еще полчаса назад. Он получил свой последний и самый холодный поцелуй в жизни.