У неба нет края (джен)

Давным-давно, на рассвете мира, жили два оленя. Один был белым, как луч рассвета; другой — чёрным, будто полярная ночь.

Так уж заведено, что судьба оленей — сражаться. Сошлись и они. Опустили могучие головы, взрыли копытами мёрзлый ягель и сшиблись, как сшибаются в небе звёзды. И белый убил чёрного.

Вот только их рога, ветвистые, тяжёлые, переплелись так, что больше вовек не распутать.

Чёрный олень умер, и волки съели мясо — только голова и осталась. И белый олень встал с нею вместе, да так и пошёл- с чёрным нос к носу.

С тех пор он идёт и идёт, ничего пред собой не видя. Скребёт рогами небесный свод; смотрит в мёртвые глаза.

А как дойдёт до нас, тогда, говорят, и наступит конец.

~

Юг умирал труднее и дольше всего.

Север, как в лёд, вмёрз в небытие, Запад понемногу стряхивал с себя даже память о том, что на нём вообще жили. А Юг иссякал. Угасал заживо, словно больной чахоткой.

Его поля больше не могли прокормить беженцев, сотнями текущих в последний обитаемый кусочек мира. Земля трескалась под солнцем, и пыль забивала горло. Знаменитые шелковичные сады столицы уже второй год давали больше червей, чем ягод.

— Эй, ты, давай пошире! Ты Привратник или девка в свой первый раз?!

Ида стиснула зубы. Она и так раскрыла дверь внутри себя так, что почти стало больно. По шее под рыжей косой ручейками бежал пот; до обморока хотелось пить.

Волшебники вечно вели себя так, словно они тут главные.

Ида чувствовала волшебство как тонкий лучик, бьющий из-за приоткрытой двери у неё в груди. Волшебница там, на дне пустого колодца, держала его грубыми руками, шарила им в толще земли, силясь найти воду и вытащить на поверхность, будто рыбу на крючке.

Иде вспомнился нежный вкус речного лосося, и ей захотелось заплакать.

К закату волшебница, кряхтя, вылезла на свет. Отряхнула штаны; буркнула:

— Нет ничего.

Ещё один колодец высох насовсем. Сколько осталось?

Когда Ида зашла в контору за честно выстраданной дневной платой, бухгалтер, не глядя на неё, сказал:

— Кайтио? К директору.

Проклятье! И чего ему нужно? Опять урежут дневной паёк? К тому же Ида торопилась к маме — та всегда волновалась, когда дочь приходила поздно. Юг дотла сжёг её храбрость и силу духа. Теперь мама — её мама, одна из двенадцати мейстрин Севера, последней покидавшая гибнущий Нёргорден — каждый раз боялась, что злые голодные улицы проглотят «её девочку» навсегда…

Директор был не один. Ида не знала его гостя, но сразу поняла: он — верхушка. Такой чистый, вон, даже белый воротничок не запачкан пятнами пота.

Такой сытый.

— Ириида Кайтио? — сказал директор. — Дочь Туулы Кайтио?

— Что? Это — она?!

Ида не сразу заметила третьего мужчину, стоящего в углу. На его впалых щеках темнела щетина, спутанные волосы, забранные в небрежный узел, тронула седина, хотя он был старше Иды всего лет на десять. Чёрные глаза смотрели враждебно, как волчьи.

— Да какой мне с неё прок?! — бросил он зло. — Я ей даже не наемся, если припасы кончатся!

— Шен, — жёстко сказал Важный Человек. — Ты здесь ради нашей былой дружбы, но…

Мужчина лишь закатил глаза.

У него на горле красовался ошейник. Наказание родом с Запада: оковы для осуждённых волшебников, чтобы те не могли колдовать. У каждого цвета свой смысл.

Серый. Военные преступления.

— Хватит, — сказал Важный. — Уведите его. А мы с госпожой Кайтио поговорим, как люди.

Ей даже предложили стул. К чему бы это?

— Бесполезно отрицать, что у нас становится… тесновато, — издалека начал Важный. — Юг изобилен и щедр, — он тонко улыбнулся, — но, как бы мы ни старались, ему не вместить всех на свете. Поэтому мы решили снова обратить взгляд на Север.

Вот как.

— Севера больше нет, — машинально сказала Ида и прикусила язык, видя, как у Важного багровеет шея.

— Это преувеличение, — сдержанно возразил он. — Да, Нёргорден, мхм, непригоден для жизни, мейстринрат распущен, но разведка с воздуха показала, что немалая часть Севера кажется… сравнительно чистой. Там исправно выпадают дождь и снег, пасутся стада оленей. А это, согласитесь, огромное богатство по нынешним временам…

— Чего вы хотите от меня? — спросила Ида прямо.

— Наблюдений с воздуха мало. Заключённый пять шесть пять — сильный волшебник, вы будете проводником. Маршрут — от места высадки до Нёргордена и обратно. По возвращении — подробный отчёт.

А. Всё ясно. Они с этим Шеном — никакие не разведчики. Они — мыши, на которых врачи проверяют новые лекарства. Если выживут — значит, можно давать и нормальным людям…

— Это не просто прогулка на природе, госпожа Кайтио, — сказал Важный. — Не сомневайтесь, если мы заново освоим Север, ваша мать будет первой, кого мы пригласим в обновлённый мейстеррат.

Хорошо, что мама его не слышала.

~

Давным-давно, у чистых истоков времени, жили два оленя.

Один был белее бесплодной зимы, другой — чёрен, как земля в разгар пашни. Однажды они столкнулись, как, сминая друг друга, сталкиваются континенты, и один убил другого.

Знаешь, как сплетаются орешник и ежевика? Не распутать — только выкорчевать то и другое. Так сплелись их рога. С тех пор белый олень идёт от одного края неба до другого, сбивая рогами звёзды, и несёт голову чёрного — высоко-высоко. Там, куда он ступает, умирает трава.

Такова цена жизни, и такова цена смерти.

Говорят, когда он её заплатит, тогда и наступит конец.

~

До границы Севера они добирались в брюхе дирижабля.

Когда охранник Шена отвернулся к окну, тот придвинулся к Иде и, жарко дыша ей в ухо, хищно прошептал:

— Как только они оставят нас одних, я повалю тебя на землю и буду трахать до тех пор, пока от тебя не останется мокрое место. А потом прикончу, чтоб ты не мучилась.

Ида устало вздохнула. Она почти не спала — жара душила даже ночью, а ещё ей пришлось соврать маме, что это просто поездка в одну из дальних южных деревень …

— Вряд ли, — сказала она.

Она знала, что Шену в награду пообещали свободу — не только от тюрьмы, но и от ошейника, который для любого волшебника хуже пытки. Шен не был похож на безумца, не видящего своей выгоды, а без Иды на Севере ему делать нечего. Испугаться не получилось.

Он, должно быть, это почувствовал. Отодвинулся, разочарованно бросил:

— Ты скучная.

Их высадили в воздушной гавани одного из приграничных пустых городков. Охранник отпер ошейник Шена зачарованным ключом.

Шен не шевельнулся. Он стоял, опустив голову, спиной к дирижаблю, пока тот задраивал люки и поднимался в небо. Лишь когда шум двигателей затих вдалеке, Шен спросил Иду:

— Они улетели?

Та кивнула. Тогда Шен вскинул голову, с наслаждением хрустнул шеей; потянулся, высоко подняв руки.

— Боги, — с чувством сказал он, потирая ладонью светлую полосу кожи среди орехового загара. — Помяни моё слово, я буду проклят, если снова позволю им надеть на меня эту штуку!

Шен рывком повернулся к Иде. В его чёрных глазах, ещё вчера таких грозных, горел мальчишеский огонёк.

— Хочешь, я тебе что-нибудь наколдую?! Вот прям щас!

Ида сокрушённо покачала головой. Если бы волшебству не нужен был проводник, Шен наверняка уже вовсю бегал бы вокруг, превращая кусты в кроликов.

Ещё бы. Ведь это не он умрёт, если раскроет дверь внутри себя шире, чем нужно.

Это было сложно сделать случайно: у человека есть внутренние барьеры, вроде тех, которые заставляют руку отдёрнуться от горячего котла раньше, чем мозг осознает боль. Но иногда волшебник слишком настойчиво кричал, что ему нужно больше силы, или Привратник переоценивал себя сам…

Ида знала свой предел: дверь, приоткрытая на ладонь. Может, на полторы. Иногда ей казалось, что волшебство само стучится в неё изнутри, так что она заперла эту дверь придуманными цепями. Так было проще.

— Не сто́ит, — сказала она, плотнее кутаясь в красный шарф, давным-давно, жизнь назад, связанный мамой. — Давай лучше в путь.

Их обещали забрать здесь же дней через двадцать. Срок, достаточный, чтобы дойти до столицы Севера и обратно… или погибнуть в пути.

Покинутые деревни Юга всегда казались Иде грустными, как брошенные собаки, а этот городок… Он как будто притаился, готовясь напрыгнуть. Открытые двери болтались на петлях, темнота хмуро смотрела из окон. Иду сбили с толку неправильные силуэты домов: сквозь привычные глазу бревенчатые срубы, словно уродливые грибы-паразиты, лезли каменные углы и стены. Их серые блоки крошились, рыбьим скелетом обнажая железные прутья.

Кто вообще так строит?

На чужеродных стенах, словно рисунки углём, застыли тени без хозяев — плоские силуэты людей.

— Да уж, — сказал Шен, пристально разглядывая один из них. — Какого демона здесь творилось?

— Не знаю, — отозвалась Ида. — Я видела, что случилось в Нёргордене. Мне хватило.

Она поправила рюкзак на плечах и пошла дальше.

— Вы здесь на Севере все такие серьёзные? — хмыкнул Шен, поспевая следом.

— «Нас» здесь на Севере всего двое — ты и я, — сказала Ида.

И тут тени начали сходить со стен.

Они обступили Шена и Иду кольцом — полупрозрачные, сливающиеся для глаза в сплошную серую мглу. Ида стиснула зубы.

В её время такой гадости здесь не водилось.

— Позор, — прошелестело у неё над ухом. Она резко обернулась, но никого не увидела.

— Шлюха, — прошептал кто-то другой.

— Позор своей матери, — выдохнул третий. — Позор мейстринрата.

— Я знаю, — сказала Ида вслух. Она слышала всё это уже много раз.

— Не трудись отвечать, — вдруг сказал Шен, и она будто проснулась. — Это безмозглые сторожевые чары.

Ида нахмурилась.

— Чары?

— Ну да. Волшебство читает твою память, чтоб пристыдить или напугать. У нас на Западе такое часто ставили на склады — от воришек. Хотя тут-то, интересно, что охраняли?..

Ида с сомнением поглядела на тени.

— Они безвредные, — сказал Шен. Его руки напряжённо сжались в кулаки, но испуганным он не казался. — Пойдём.

Тени не расступились — Ида просто прошла сквозь них. Они пропустили её, отозвавшись в ушах эхом сотен голосов, знающих о ней всё плохое. Их бесплотные руки протянулись за ней следом, но поймать не смогли.

Тени провожали Иду и Шена до самого края города, а потом ещё долго стояли, словно глядя им вслед. Ида оглянулась на них и поёжилась — ей вдруг стало холодно. Впрочем, может быть, это потому, что куртка на ней была южная. Страшно подумать, каково ей будет в их спальном мешке…

— Не знаю, как ты, а я намерен устроить привал, — вдруг сказал Шен. — Жрать хочу — умираю.

Он окинул взглядом просёлок, на который они вышли: по обе стороны волновалась высокая трава и трепетали на ветру крошечные, с ноготь мизинца, листья карликовых берёз.

— О, — сказал Шен, — вон там!

И указал на небольшую рощу настоящих, высоких деревьев в нескольких сотнях шагов впереди.

Ида прищурилась, вглядываясь в осины и сосны, выругалась про себя и принялась рыться в рюкзаке. Ей выдали его в начале пути — интересно, они не забыли…

А. Вот она.

— Надень свою, — велела Ида, затягивая на затылке ремешок дыхательной маски.

— Зачем это? — фыркнул Шен.

Ида пожала плечами.

— Как знаешь.

Он всё-таки напялил маску на подступах к роще, когда понял, что Ида не шутит.

— Проклятье, — пробормотала она, проводя кончиками пальцев по каменно-твёрдому, мертвенно-серому стволу. — Я думала, хотя бы про это врут…

На неживых деревьях даже проступили прожилки, как на граните. Под ногами, ломаясь, хрустел окаменевший ягель. В голых кронах, не думая улетать, сидели пыльные, пришибленные птицы.

Шен ткнул пальцем иволгу, раскрывшую клюв, будто в беззвучной песне. Та молча упала на землю.

— Что за?.. — невнятно выдохнул он.

— Это притвора, — сказала Ида. — Лишайник. Он берёт себе черты всего, на чём вырастет. Если на сосне, то у него на изломе будет выступать смола. Если на берёзе — весной можно голыми руками выжимать сок… — она отломила сучок, показала Шену кристаллическую поверхность слома. — Похоже, он полюбил расти на камнях.

Ида огляделась вокруг. Роща была небольшая, но трава вокруг неё тоже стала серой. Эта дрянь не стоит на месте…

— Не снимай маску, — предупредила она, поднимая упавшую иволгу. Та треснула вдоль, как статуэтка. — Если вдохнёшь споры, кончишь как эта бедняга. Говорят, так он заражает всё остальное.

За частоколом молоденьких елей затрещало, и Шен, не задумываясь, пошёл проверять.

— О, вот и ужин! — радостно донеслось из-за деревьев.

Там, на поляне, умирал молодой олень. Он из последних сил пытался встать, кроша копытами каменный вереск, но круп, поражённый притворой, мёртвым грузом лежал на земле.

Ида не успела понять, чего в ней больше — отвращения, жалости, ужаса? — когда Шен достал с пояса нож и одним ловким движением перерезал оленю горло.

Пока он пытался отделить переднюю часть туши от задней, вокруг нестерпимо пахло железом и, почему-то, прелой подгнившей листвой.

Ида была не единственной, кто это учуял.

Заглядевшись в мутные оленьи глаза, она слишком поздно заметила, что сквозь кусты орешника на них смотрит с полдюжины волчьих морд.

— Шен, — мигом подобравшись, окликнула она.

Тот выпрямился, ругнулся сквозь маску, вытер о штанину окровавленный нож. У Иды был такой же; другого оружия им не дали. Впрочем, Шен — оружие сам по себе, разве нет?

— Открой мне, — не глядя на Иду, сказал он, будто прочитал её мысли. — Я разберусь.

Волки осторожно начали заходить с фланга. Некоторые из них прихрамывали на негнущиеся, каменно-прямые лапы.

Если оставить им оленя и убраться подобру-поздорову, они не должны напасть. Но кто знает, что́ притвора натворила в их мозгах?

— Будешь драться? — спросила Ида.

— Нет. Зачем? Просто попрошу их нас не трогать.

Ида посмотрела на него с недоверием, но всё-таки закрыла глаза, заглядывая к себе внутрь.

Она приоткрыла дверь, совсем немножко, и волшебство тут же вырвалось из неё узким, бесконечным лучом. Не открывая глаз, Ида чувствовала, как Шен берёт этот луч в руки — неожиданно легко для кого-то, кто наверняка долго носил ошейник. Как умело, будто бы почти без усилий, сплетает из него узор, словно играет в колыбель для кошки.

Луч волшебства проник в волчьи головы — мягко, ласково, не встретив препятствий. Свернулся там клубками, паутиной спеленал простые и путаные звериные мысли: ничего страшного, тут никакой угрозы, и ничего интересного тоже. Пойдём, куда шли, хорошо?

Ида моргнула и посмотрела вслед волкам, деловито труся́щим прочь.

— Ого, — сказала она. — Ты со всеми так можешь?

Шен пожал плечами.

— Только с животными. У людей до смешного сложное сознание, если полезешь в него, или всё сломаешь, или сломаешься сам.

Он взял половину оленьей туши за маленькие, не отросшие до конца рога.

— Пойдём зажарим этого красавца, пока я не начал есть его сырым.

Они разбили лагерь уже под вечер, когда отошли от рощи достаточно далеко, чтобы не бояться спор, принесённых ветром. Ида думала о тех волках, оставленных в живых, которые разнесут притвору ещё дальше. Впрочем, какая разница? Там ведь не установить жёсткий карантин. Не переловить всех птиц и пчёл…

— Ты не боишься это есть? — спросила она.

Шен палочкой перевернул пласты тёмно-красного мяса, шкворчащие на раскалённом плоском камне посреди костра.

— Шутишь? Да я не ел мяса лет пять, — сказал он. — Прожарю его как следует, такого ни один злой лишайник не переживёт.

Когда он выбрал самый румяный ломоть и поднёс ко рту, его руки дрожали от нетерпения.

— Тебе, вообще-то, тоже поесть не помешало бы, — выговорил Шен с полным ртом. — Что тебе пообещали за этот поход? Удвоить дневной паёк? Ты выглядишь как девчонка, которой нужен удвоенный паёк.

Ида промолчала. Шен с наслаждением проглотил мясо и оторвал зубами ещё кусок.

— Главное, — сказал он, — потом, как вернёшься, не забывай, что отняла эту еду у какой-нибудь многодетной семьи, умирающей от голода.

Увидев лицо Иды, он примирительно вскинул руки, перепачканные жиром.

— Ладно, ладно, не злись. Послушай, мы же не враги. Мы ведь оба понимаем, что этот мир, — он качнул головой, словно указывая на всё вокруг, — доживает последние деньки. Всё, чем мы тут занимаемся — это коротаем время до конца.

Шен выцепил из костра ещё ломоть мяса.

— И, знаешь, гулять по Северу определённо гораздо приятнее, чем то, что я делал раньше.

— Да? — сказала Ида. — И что же?

— Ты была когда-нибудь на Юге в Приречье? Там пустыня пустыней, пока эта их Джебба раз в год не разольётся и не вынесет на берега тонны ила, — Шен прикончил очередной кусок оленины и облизал пальцы. — Раньше было ещё полбеды: бродишь по колено в этой жиже вместе с другими негодяями и преступниками, что-то там сеешь. Но в последние два года о разливах там только мечтают. Теперь, чтобы выросло хоть что-то, мы раскидываем навоз. В жаркий денёк самое то, всем советую… А сейчас падёж выкосил весь скот, так что навоза тоже нет. Со страхом жду того дня, когда нас заставят делать его, мхм, своими силами…

Шен покачал головой.

— Знаешь, а ведь у меня при этом учёная степень по механике и две — по языкам Пред-мира...

Он помолчал с минуту, а потом бодро спросил:

— Эй, ты чего не ешь?

— Подожду часок-другой, чтобы увидеть, не превратишься ли ты в камень, — хмыкнула Ида.

— А, хорошо. К тому моменту тебе как раз останется самое вкусное, — Шен запустил в неё оленьей головой.

На самом деле, он нарочно кинул мимо. Голова шмякнулась рядом с костром; в мёртвых глазах отразился огонь.

— Совсем как в той сказке, — сказала Ида, задумчиво глядя на неё.

— Про двух оленей? — уточнил Шен. — И про то, что за свои поступки платишь всю жизнь. А ещё вроде про ежевику.

— Ага.

— Хорошая сказка. Многому учит.

Над костром светлячками летали искры. Ида вспомнила мешочки с плесневелой крупой, которые щедрые южане заботливо положили ей в дорогу, и, не выдержав, потянулась к мясу в костре.

Когда они легли, завернувшись в тощие спальные мешки, Ида долго не могла уснуть. Она думала о Юге, который правда не смог бы накормить всех, даже если бы захотел, и о том, как ей повезло родиться Привратником — для неё хотя бы всегда есть работа. Думала о словах Шена про то, что всё вокруг идёт к концу.

А ещё думала о Пред-мире.

Он тоже кончился, много столетий назад. По легенде, его жители были виноваты сами — хотели больше, чем разумно, воевали оружием, которое не могли удержать в узде. Они не погибли все-все лишь чудом: среди них нашлись люди, которые смогли открыть ворота в другой мир и спасти тех, кого ещё было можно.

Ида не знала, верит она или нет. Ей страшно было представить, сколько волшебства нужно для такого, и какими должны быть ворота, чтоб спасти тысячи или хотя бы сотни…

Сколько человек нужно, чтобы населить новый мир?

Конечно, здесь всё пришлось начинать с начала. И вот теперь — всё впустую.

Почему? Что пошло не так в этот раз?

Похожее на лиловый пожар поле иван-чая, где они с Шеном разбили лагерь, застыло в объятиях штиля. В светлом акварельном небе плыл бледный призрак луны.

Надо же. Всего пять лет на Юге, а Ида успела отвыкнуть от белых ночей.

Целых пять лет.

Когда она наконец задремала, ей снился тот город, населённый тенями. Они протягивали к ней руки, и во сне их прикосновения были настоящими: горячими, липкими, жадными.

Ида вздрогнула и проснулась.

Она несколько раз глубоко вдохнула, глядя в небесный купол. Костёр прогорел; пальцы на ногах онемели от холода.

И тут Шен сказал:

— Эй, пичуга, не спишь?

Врать не было смысла, и Ида честно сказала:

— Нет.

— Рассказать тебе историю, о которой ты не просила?

Она снова закрыла глаза.

— Валяй.

— Ты ведь знаешь про Пустых?

Вряд ли он правда ждал ответа. Кто вообще не знает про Пустых, тварей, стёрших с лица земли Запад?

— Тогда, семь лет назад, когда они пришли, — сказал Шен. — Алетта… мой город. Она первая попалась им на пути. В тот день я был на городской стене. Защищал.

Он помолчал, не то вспоминая, не то подбирая слова.

— Эти Пустые, они как будто… огромные твари из ничего. Из тумана, из воздуха над костром. Они вышли из океана, или из-за океана, мы так до сих пор и не знаем. Просто шли по воде. Им навстречу из порта послали корабли, но, встретившись с Пустыми, они… исчезли. Не затонули — в том месте дно потом обыскали лучше, чем меня, когда ошейник надевали. Исчезли, и всё.

Ида слушала его, глядя в небо. Луна смотрела на неё в ответ.

— С нами было десять дюжин Привратников. Этого вообще-то всегда хватало. Но против Пустых не работали никакие щиты, никакие чары, всё волшебство уходило, как… как в пустоту. Они были уже совсем близко, и я понял, что должен ударить так сильно, как только смогу, потому что это последний шанс, и…

Шен вдохнул так глубоко, что Ида услышала, и сказал:

— Те сто двадцать Привратников. Я открыл их всех насильно. Они погибли.

Иду словно прошило насквозь.

Ей хотелось закричать. Выхватить нож и убить этого человека, колоть, пока не онемеет рука. Хотелось вернуться обратно на Юг, найти тех, кто всё это придумал, и заорать: «Как вы могли?! Вы ведь знали! Знали!!»

Но горло перехватило, и она тупо сказала:

— Разве волшебники это умеют?

— Не все, — отозвался Шен. — Только очень сильные.

Он произнёс это так обыденно. Без капельки хвастовства.

— Не бойся, — устало добавил он. — Я больше этого не смогу.

— С чего ты так уверен?!

— Ну, если ты растянешь ногу, то почувствуешь, что несколько дней не сможешь ходить, правда?

Ида не знала, что ей ответить. Что ей вообще на всё это отвечать.

— И… как это было? — зачем-то спросила она.

— Как будто ты всю жизнь был веслом, — сказал Шен. — А потом вдруг понял, что можешь сдвинуть океан.

Он закрыл лицо ладонями, с силой провёл ими по глазам.

— Я не хотел. Мне просто было страшно. Страшно умереть, страшно… не смочь остановить Пустых и жить потом с этим до смерти. Страшно за пятьсот тысяч человек в Алетте. Проклятье, страшно потому, что таких тварей вообще не должно быть на свете!

— Но всё было тщетно, да? — тихо сказала Ида. Она знала, чем всё кончилось. Весь мир давно знал.

— Да, — устало ответил Шен. — Они даже не посмотрели в мою сторону. Просто перешагнули через стену и пошли по городу. Там, где они ступали… всё исчезало. Я видел эти места: дома, улицы, люди — всё стёрлось, и вместо них — лес. Густой, высокий, как будто всегда здесь был. С деревьями, листья которых наши учёные раньше находили отпечатками в древних горных породах.

Ида выпуталась из спальника и принялась заново разводить костёр.

Она не знала, что ей чувствовать. Хотела возненавидеть Шена так же горячо и остро, как минуту назад, и не могла.

— Спасибо, — вдруг сказал он.

Ида застыла с коробком в руке.

— За что?

— За то, что выслушала. Знаешь, семь лет прошло, но никто ни разу не спросил меня, как всё было на самом деле.

Вжик. Огонёк спички упал в сухую траву под сложенными шалашиком ветками.

— Шен, — вдруг вслух сказала Ида. — Ютшен Сольгест, знаменитый волшебник Запада! Это ты! Но я слышала, он погиб там, в Алетте...

— Тот Ютшен и правда умер на алеттских стенах… — вздохнул Шен. — Ты это хочешь услышать, да? Глупости. Я — это до сих пор я. Они просто решили, что убить моё имя проще, чем объяснять, почему его носит преступник.

Он сел, потянулся.

— Ну что, раз нам всё равно не спится, выйдем пораньше?

~

Самый короткий путь на Нёргорден лежал через леса, но они уже издали махали голыми каменными ветками, и соваться в них, проверяя надёжность дыхательных масок, как-то не хотелось.

— Значит, пойдём через Бродячие Холмы, — решила Ида, изучая карту.

Дорога до Холмов заняла где-то полдня. В бледно-голубом небе плыли облака, похожие на перья, северное солнце ласкало, а не жгло, как на Юге, и, на самом деле, просто идти вот так, вдыхать запах полыни и таволги, на ходу перекусывая холодной олениной, было… хорошо.

Так хорошо, что даже больно.

— Это они? — спросил Шен, когда перед ними встали песчаные дюны. Из них тут и там росли сосны — где свободные от верхушки до корня, где по самую крону засыпанные песком.

— Ага. Говорят, много столетий назад тут было море. Воду мы не застали, а берег — вот он. Тут дуют такие ветра, что дюны понемножку переносит с места на место. Приедешь год спустя и ничего уже не узнаешь.

Шен зачерпнул горсть холодного белого песка, позволил ему вытечь из кулака тонкой струйкой.

— Я скучаю по океану, — вдруг сказал он. — Ты знаешь, какая в нём вода? Такая голубая, что нет ни одной девчонки на свете, глаза которой стоили бы того, чтобы с ней сравнить.

Наверное, он думал об этом и дальше. Какое-то время они шли молча: шагать по песку было сложно, ноги вязли, и говорить не хотелось. Но где-то час спустя, уже глубоко в Холмах, Шен сказал:

— Если они правда меня отпустят, я уйду на побережье. Если уж встречать конец мира, то только там.

Да уж. Правда, орды Пустых, которые бродят по Западу как у себя дома, могут быть иного мнения…

Ида собиралась ответить, но резкий вихрь вдруг швырнул горсть песка ей в лицо. Пока она откашливалась, ветер наглел на глазах — трепал её шарф, норовя унести, взметал вокруг песчаные смерчи…

— Так, — бросил Шен, — открой мне. И сама держись рядом.

Он едва успел сплести вокруг них защитный кокон, когда ветер ударил в полную силу.

Щит был такой формы, что волны воздуха обтекали его, разрезанные надвое. Он чуть приглушал внешний шум, но у Иды всё равно мигом заложило уши от рёва.

— Песчаные бури должны были стать сюрпризом, да?! — перекрикивая ветер, проорал Шен.

— Раньше такого не было! — прокричала Ида в ответ.

Вокруг них за считанные минуты начался настоящий ночной кошмар. Небо потемнело, песок, летящий со страшной скоростью, шлифовал прозрачные стенки щита. Видно было чуть больше, чем совсем ничего, но Ида смогла разглядеть, как ветер, который раньше двигал дюны по одной песчинке, сейчас играючи переносит их с места на место целиком.

— Нас засыплет! — встревоженно крикнула она, видя, как песок скапливается вокруг щита, и тут же сама об этом забыла.

Рядом с ними ветер выкапывал на свет исполинские кости. Словно археолог, он обнажил голый позвоночник, до сих пор не расставшуюся с ним клетку рёбер…

— У вас тоже водятся левиатаны?! — крикнул Шен.

— Индрики! Водились раньше! — Ида сощурилась, вглядываясь в песчаную метель. — Это… это корабль!

У неё в глазах сменился фокус, как у подзорной трубы, и всё встало на свои места: в песке был погребён остов корабля. Но у Севера не было судов! У Севера не было моря!

А потом корабль вдруг рывком поднялся на лапы из сросшихся кусков железа. Встряхнулся, мотая длинным, как у ящерицы, хвостом.

Ида не успела понять, что она видит, как мёртвый корабль-ящер кинулся прямо на них. Врезался носом в щит, вжимая его в песок — щека у Шена дёрнулась от боли. Отскочил назад, припал к земле…

Что-то заревело, как заводской гудок, и Иду с Шеном вместе с щитом отбросило прочь. Силясь встать на ноги, Ида подняла взгляд — и позабыла дышать.

Их ударил лапой другой корабль — исполин, рядом с которым первый казался шлюпкой. Он загудел снова, и маленький бесстрашно напрыгнул на него, защищая добычу. Они сцепились, покатились по песку, но у меньшего не было шансов: большой раздавил его, как муху. Пока он неторопливо шагал к щиту, обломки поверженного противника прирастали к его лапам, обшивали скелет хвоста…

Ида сжалась, закрыв голову руками, когда корабль ударил по ним ржавым носом. Один раз, и ещё, и ещё, и ей показалось, что щит вот-вот не выдержит, и…

… и тут Шен рванул дверь у неё внутри, пытаясь открыть её нараспашку.

Зазвенели цепи, задребезжали воображаемые замки́. Не успевая подумать, Ида закрылась наглухо, отрезая путь волшебству.

Щит мигнул и погас.

Оглушённая воем ветра, рухнувшим на неё, как тонна воды, Ида едва успела перекатиться из-под неумолимой железной лапы. Попыталась вдохнуть, но только глотнула песка, и тут корабль схватил её поперёк груди, так, что затрещали рёбра. Ида закричала, не слыша собственного голоса, вывернулась, повисла на исполинском шарнире-запястье. Корабль раздражённо махнул клешнёй, и она не удержалась: полёт, удар — и…

Ветра больше не было.

Иде повезло залететь внутрь через прореху в обшивке.

Корабль заворочался, заревел, негодуя, что добыча ускользнула…

Но осталась вторая.

Ида выглянула из пробоины, и Шен был там, на коленях среди песка и ветра.

— Ютшен! — отчаянно закричала она.

То, что он её услышал, было настоящим чудом.

Корабль готовился напрыгнуть сверху, как кошка; бежать через всё, что творилось вокруг, было бесполезно, и у них была всего одна попытка. Время будто превратилось в патоку: ржавое чудовище взмыло в воздух, Ида свесилась из пробоины так далеко, как могла, протягивая Шену руки, и выхватила его у железной твари прямо из-под носа. Корабль содрогнулся при приземлении, Шен ввалился внутрь и покатился по полу, ходившему ходуном: хищник яростно заметался в поисках последней жертвы…

— Скорее! — крикнула Ида сквозь грохот, изо всех сил цепляясь за край прорехи. — Это тоже зверюга! Сделай с ним так, как с волками!

— Нет! — отозвался Шен, пытаясь подняться. — Я пытался тебя убить!

— Ну и что?! Ты же не можешь!

— Но я хотел! Я пытался! Они все до сих пор мне снятся, ты понимаешь?!

Беснующийся ветер вдруг раздул у Иды внутри уголья гнева, и она во всю мощь лёгких заорала:

— Мне плевать на твою вину! Если снова струсишь, сдохнем оба! Ну же, я тебе открыла! В этот раз я тебе разрешаю!!

Она распахнула дверь внутри себя так широко, как могла, почти на две ладони, так, что на глазах выступили слёзы от песка и боли. Шен стиснул зубы, упал на трясущийся пол, с силой прижал к нему руки. Волшебство потекло через него — из Иды прямо в прогнившее, проржавевшее корабельное сердце, проросло в железном чудовище живой виноградной лозой…

Тряска унялась. Ида отпустила край пробоины и опрокинулась навзничь.

— Боги, — выдохнул Шен с нервным смешком. — А я уж думал, что умру с мыслью о том, какой же я мерзавец…

— Не всё ли равно? — равнодушно спросила Ида, лёжа на полу.

— У нас есть поверье, что последняя мысль при жизни определяет твоё посмертие. Так что лично я бы хотел в свой последний час думать о кружке хорошего пива.

Ида чувствовала кожей, как бы он был благодарен, если бы она рассмеялась. Хотя бы улыбнулась. Но она не смогла.

— Так, — решительно сказал Шен. — Где твоя карта? Раз такое дело, давай-ка направим эту лошадку прямиком на Нёргорден.

Не прошло и четверти часа, как корабль-ящер уже спорой рысью двигался к столице. И песок, и буря были ему нипочём.

Пассажиры устроились внутри, среди огромных мёртвых машин. Шен отыскал где-то остатки угля и развёл огонь в топке. Ида сидела рядом, обняв колени, и молчала.

— Прости меня, — не глядя на неё, сказал Шен. — Боги. Я думал. Я правда думал, что никогда снова.

— Хочешь, расскажу историю, о которой ты не просил? — неожиданно для себя самой спросила Ида.

Шен взглянул на неё. Сел напротив, скрестив ноги.

— Валяй.

Ида набрала воздуха в грудь. Поняла, что слова разбегаются, как мыши.

— У меня был друг, — сказала она. — По имени Йонне. Мы были с детства не разлей вода. Лазали по деревьям, ловили жуков. Ходили в одну школу. Когда нам было лет по шестнадцать, он вроде как в меня влюбился. Предложил мне с ним переспать.

Огонь старался, как мог, но от махины ржавого корабля всё равно тянуло холодом смерти.

— Я сказала нет, потому что не хотела. Тогда он подсыпал мне снотворного в чай и взял меня силой.

Ида помнила тот день, как помнят сны. Йонне напутал с дозой, и она не уснула, только двигаться не могла, и всё, что с ней происходило — отвращение, боль, стыд, обида и горе потери — было как будто за стеной из глухого, мутного льда.

Даже так это было хуже всего, что случалось с ней в жизни.

Хуже душных, расплавленных под солнцем южных полудней. Хуже пыли и жажды.

Может быть, даже хуже дня, когда умер Нёргорден.

— Знаешь, чего мне жальче всего? — она не собиралась расклеиваться, но всё равно не сдержалась и шмыгнула носом. — Памяти о детстве. Все наши воспоминания, они теперь как будто запачканы. Навсегда.

Ида вытерла нос рукавом.

— Йонне поломался сильнее, чем я. Он был в ужасе от того, что сделал. Ну, то есть… я знаю его, я видела, что правда был. Его семья заплатила штраф моей, и он, на самом деле, поставил себе крест на будущем, потому что после такого не берут ни в один университет, и... Вообще-то, за такие вещи у нас сажают в тюрьму, но есть традиция, что, если не было убийства или чего-то такого, то это делают только по ходатайству жертвы.

— Ты не подала? — тихо спросил Шен.

Ида помотала головой.

— Иногда я думаю, что должна была. Хотя бы затем, чтобы… чтоб другим было неповадно. Но… я не верю, что наказание может кого-то исправить. Если ты сам не понимаешь, что… поступил плохо. Страшно. То это всё равно, что бить собаку. Её можно запугать, можно обозлить, но исправить не выйдет.

Она перевела дыхание.

— Меня ненавидели за это. Называли позором матери и всего мейстринрата. За то, что «спустила всё ему с рук», и ещё за то, что я… не кончилась на том, что случилось. Что посмела жить дальше. Я тогда проплакала столько, сколько мне было нужно, и… всё. Я не рыдаю ночами, проклиная судьбу. Мне не чудится Йонне в каждом мужчине, с кем я была после него. Я… выбрала не держать на него зла. В тот день, когда он сделал то, что сделал, он отнял у меня власть над моим телом. Я поняла, что не хочу отдавать ему ещё и власть над остальной моей жизнью.

Ида вытерла слёзы, не слушавшие её желаний. Слабо улыбнулась Шену.

— Я должна бы тебя ненавидеть, но как я могу злиться на кого-то только за то, что он боится смерти?

~

Путь до окрестностей Нёргордена занял три дня — вдвое меньше, чем пешком.

Ночи они коротали, завернувшись в спальные мешки у дышащей жаром печки. Днём Ида сидела у пробоины в борту и смотрела.

Корабль на неутомимых лапах нёс их через вересковые пустоши и торфяные болота, через берёзовые рощи и чёрный ельник, через заросли каменного черничника и болиголова. Ида вдыхала ветер, пахнущий далёкими снегами, не тающими круглый год. Иногда ей казалось, что она никуда и не уходила; иногда — что так по-настоящему и не вернулась.

Корабль не беспокоился насчёт дорог, легко перепрыгивал через поваленные стволы и овраги. Большие реки он переходил вброд, а когда ему попалась маленькая, просто перемахнул с одного берега на другой.

— Ай! — приземление вышло жёстким, где-то под потолком открылась потайная ниша, и оттуда прямо Иде на макушку выпала книга в чёрном кожаном переплёте.

— Ты можешь заставить его бежать ровнее?! — фыркнула Ида.

— Нет. Я им не управляю. Только направляю, забыла? — Шен глянул на неё. — Что это у тебя?

Ида раскрыла книгу. Уставилась на незнакомые буквы.

— Это… — не веря своим глазам, сказала она, — это язык Пред-мира!

Шен выхватил книгу у неё из рук.

— Дай сюда!

— Быть не может, — пробормотала Ида. — Кто-то откопал эту махину и спрятал в ней артефакт Пред-мира? Но зачем?..

— Нет, — медленно проговорил Шен, не отрывая взгляд от страницы. — Эта махина и есть артефакт. Эта штука — судовой журнал. А таких кораблей у нас не бывает. Я бы знал, я из Алетты, к нам ходят все суда мира!

— И что это значит? — спросила Ида.

Шен захлопнул книгу, устало потёр глаза.

— Понятия не имею. Но знаешь, чего я не сказал тебе в первый день? В том городе с тенями. Эти странные дома, проросшие сквозь ваши. Те, серые, с железным каркасом внутри стен. В местах, которые стёрли Пустые, находят не только древние деревья. Там были руины. Такие же. Я видел, пока меня ещё не взяли под стражу.

Он посмотрел на Иду.

— Ты видела те старинные картины? Виды разрушенного Пред-мира?

И Ида вдруг вспомнила: библиотека, страница с цветной иллюстрацией. Дымящиеся развалины домов с железным скелетом.

— Почему вещи из Пред-мира появляются здесь? Кто-то открыл ещё одни ворота? — спросила она — и сама поняла, что, какими бы ни были эти ворота, корабль бы ещё мог в них пройти, но дом — нет. Дома́ слишком большие. Слишком крепко держатся за землю…

— Как думаешь, это связано с тем, почему всё, что мы здесь встречаем, пытается на нас напасть?

Вопрос застал Иду врасплох.

— Мне кажется, они не хотят, чтобы мы тревожили Нёргорден, — наконец тихо сказала она.

— Может, наконец расскажешь, что всё-таки там случилось?

Ида зажмурилась. Она не хотела возвращаться туда, даже в мыслях. Но Шен шёл с ней к Нёргордену; наверное, он заслуживал знать.

— Время замёрзло, — сказала она.

— Как это?

Ида беспомощно помотала головой. Как она могла это объяснить? Как вообще кто-то мог?

— Ты ведь знаешь, что лёд — это кристаллы? И, если весной ударяет заморозок, листья погибают, потому что кристаллы льда разрывают их ткани? Там было… так же. Время, оно… оно вдруг начало застывать, как тысяча граней… Каждая секунда — как лист стекла, только их бесконечность, и они накладываются один на другой, пересекаются под сумасшедшими углами, преломляют друг друга… и разрывают ткань мира, понимаешь? И всё остаётся растерзанное и неподвижное, и… и…

Ида поняла, что задыхается. Она всё ещё помнила это чувство: как будто её тоже разрывает на части. Пронзает сотнями безжалостных ледяных игл. Будто время, которое всегда текло, как река, вдруг начало громоздиться само на себя, как наползают друг на друга торосы в ледоход…

— Нельзя его трогать, — с отчаянием сказала Ида. — Он — центр кристаллизации, ясно? Мы ничего не остановили! Наши волшебники накрыли всё куполом, чтобы оно не ползло дальше, но мы не знаем, сколько он выдержит! И, проклятье, мы не хотим быть рядом, когда он рухнет!

— Ох, — сказал Шен.

Они помолчали какое-то время. Потом он предложил:

— Но что, если мы просто посмотрим издали? Хотя бы увидим, не стало ли хуже.

Так они и решили. В конце концов, они ведь уже забрались так далеко.

Корабль нёс их мимо зеркальных озёр и одичавших садов, оставляя позади тихие покинутые города. Ида повторяла про себя их имена — будто вспоминала старых друзей. На равнинах, заросших облаками ягеля, неприкаянно паслись стада одичавших домашних оленей. В каменеющих лесах за кораблём, как уличные псы за повозкой, гнались волки с гранитными пятнами на бурой шерсти.

А потом, на третий вечер, корабль встал, и Ида без слов поняла: дальше сами.

Она спрыгнула на землю, и после тряского пола на ней показалось трудно стоять. Шен вылез следом, взваливая на плечи рюкзак; ласково, словно любимую лошадь, погладил корабль по носу:

— Спасибо. Ты умница.

Железная махина проскрипела что-то в ответ и — Ида едва успела отпрыгнуть в сторону — вдруг осела, распадаясь на части. Суставы лап развинтились, обшивка покоробилась, превращая странное, но всё-таки живое существо в груду ржавого хлама.

Ида посмотрела на Шена с немым вопросом. Тот пожал плечами:

— У всего свой срок?

Он принялся искать в рюкзаке карту, но Ида сказала:

— Я знаю, где мы. Уже совсем рядом. Надо подняться вон на ту сопку, видишь? За ней будет видно Нёргорден.

К Северу на мягких совиных крыльях близилась ночь — одна из тех тихих, светлых ночей, когда каждую иголочку на ветках лиственниц, каждую травинку видно не хуже, чем днём. В сиренево-розовом небе, синеющем к горизонту, едва различимо белел тоненький серп луны.

— Волнуешься? — тяжело дыша на подъёме, спросил Шен.

Ида не знала.

Сейчас она перевалит за гребень сопки, и там будет Нёргорден. Взаправду. Не в памяти, не во сне, не на картине, засушившей умершее мгновение, как сорванный цветок.

Кажется, где-то там, глубоко внутри, она верила, что больше не увидит его никогда.

Последний взгляд на дом тогда, пять лет назад, выжгло у неё в памяти, словно железом: дирижабль набирает высоту, и бескрайние равнины, заросшие мхом и пушицей, превращаются в лоскутный ковёр, и холодное зимнее солнце безжалостно блестит на прозрачном, чуть радужном куполе, под которым…

Уже не он. Не её город.

— Нет, — сказала Ида вслух и, наверное, солгала. — Я и так знаю, что Нёргордена больше…

Она застыла на вершине сопки, с открытым ртом глядя на небо.

— Эй, что там… — начал было Шен — и тоже замер на полуслове.

Какое-то бесконечно долгое мгновение они просто стояли и смотрели молча.

Потом Шен сказал:

— Вот дерьмо.

По миру усталыми семимильными шагами брёл белый олень.

Он был так огромен, что Западный океан, наверное, был бы ему по грудь. Зверь шёл с горделиво поднятой шеей, и его голова была так высоко, что терялась в сиреневой дымке. Даль красила голубоватым оттенком белоснежную шкуру.

Казалось, он шествует сквозь звонкий прозрачный воздух, словно сквозь воду: вот стройная нога поднимается, вот снова мучительно медленно идёт вниз… Глаза Иды вдруг будто бы начали видеть там, где не было её самой, и она поняла: всё как в сказке. Там, куда ступает его копыто, умирают трава и деревья. Остаются только чёрная выжженная земля и отравленный воздух. Только воронки от взрывов, и полуистлевшие трупы домов с железным каркасом внутри, и память о боли.

Память о смерти мира.

И тогда до Иды дошло.

Он не нёс смерть с собой. Он просто снимал покровы.

Покров словно сняли и с не ё самой.

— Нет никакого Пред-мира, — вслух сказала она, чувствуя, как лихорадочно бьётся сердце.

— Что? — не понял Шен.

— Мы и есть Пред-мир! — задыхаясь, выкрикнула Ида. — Никто никуда из него не ушёл! Мы всё ещё в нём, просто волшебство накрыло его, как разлив Джеббы! Чтобы сверху смогло вырасти что-нибудь новое!

Шен уставился на неё, и в его тёмных глазах загорелся далёкий свет.

— Теперь оно кончается, — проговорил он. — Плодородный слой истощился, и всё пошло наперекосяк. Боги. Это всё объясняет.

Ида кивнула, неверяще глядя на древнюю сказку, идущую поперёк земли, родной ей по крови. Да. Плодородный слой истощился, и сквозь него проступили шрамы прошлого. Остатки волшебства отчаянно стараются сделать их частью мира, встроить в него, наложить заплаты. Превращают тени убитых страшным оружием в охранные чары, военные корабли — в морских чудовищ… Но им уже не хватает сил, и всё возвращается.

Всё возвращается.

Олень шёл, головой в небесах, сбивая рогами звёзды, и Нёргорден радужной жемчужиной лежал у него на пути. Такой исполин, невозможный нигде, кроме легенды, сна или бреда, мог бы просто перешагнуть через него, не заметив.

Ида поняла, что́ сейчас будет, за миг до того, как оно случилось.

Защитный купол треснул под громадным копытом, словно скорлупа в раздавленном гнезде.

Это было как будто в озеро реальности кинули камень, и пошли круги. Первый из них чуть не сбил Иду с ног, словно взрывная волна. Она зажмурилась, чтобы не видеть, как фронт кристаллизации ползёт от Нёргордена во все стороны сразу.

Что-то внутри неё знало: это не остановится. Не было смысла бежать с Севера — оно не уймётся, пока в холодных, острых гранях не будет распят весь мир.

Мир, который всё равно доживает последние деньки, так?

Есть ли смысл жалеть?

Ида открыла глаза.

Есть.

Хотя бы о том, что Ютшен Сольгест не успеет к своему океану, а Ириида Кайтио — обратно к маме. О том, что все, кто ещё здесь остался, потеряют последние дни и часы, принадлежащие им по праву.

О том, что у всего в этом мире свой срок. И с этим ничего не поделать.

Магия у неё внутри стучалась в двери, и Ида вдруг подумала: интересно, что было бы, согласись Йонне подождать, пока она сама будет готова?

Она не знала, смогла бы она когда-нибудь сказать ему да. Может быть, этого бы не случилось вовсе. И всё же…

— Ютшен! — крикнула Ида сквозь звон осколков разбитого мира. — Весло не может сдвинуть океан!

Он глядел на неё, нахмурив брови; невесть откуда поднявшийся ветер трепал его тёмные волосы.

— Но тебе не нужно двигать его насильно! — дыхания не хватало, и времени тоже. Она не успевала, не могла объяснить: фронт кристаллизации был уже совсем близко. — Не пытайся его заставить! Просто направь!

Теперь это казалось таким простым. То, как огромна пропасть между принуждением и потоком.

Раньше Ида ломала голову, сколько Привратников нужно, чтобы открыть ворота из Пред-мира в будущее. Теперь она знала ответ.

Хватит одного.

Ида закрыла глаза. Увидела дверь посреди пустоты, в щели которой тонкими золотыми лучиками пробивается волшебство.

Страшно почему-то не было. Конечно, она не хотела умирать. Но она делала это не затем, чтобы умереть.

Ей, правда, всё равно придётся, но что с того?

Ида распахнула себя настежь, чувствуя, как рвутся цепи на двери и сосуды у неё в мозгу.

Волшебство хлынуло сквозь неё сияющей рекой, неостановимое, способное снести любую плотину. Способное смыть весь мир — или, может быть, дать ему силы жить дальше.

Небо накренилось, и Ида поняла, что падает.

Она ещё успела увидеть Шена, который рванулся к ней, словно пытаясь выхватить из подступающей тьмы, чёрной, будто олень из сказки.

Маленькой Иде всегда было так жаль их обоих.

~

Она была соткана из сиреневых сумерек. Свет и воздух проходили прямо сквозь неё.

Ещё она была высоко. Так высоко, что земля, на которой она стояла ногами, казалась такой же далёкой, какой тысячу лет назад, в детстве, казалась смерть. Края широких равнин близ Нёргордена терялись в вечерней синеве.

А у неба края не было.

Был только изголуба-розовый простор, прохладный, прозрачный, как талая вода, бесконечный вперёд и вверх. Такой необъятно огромный, что хотелось одновременно смеяться и плакать.

Ида моргнула, чувствуя, как дорожки слёз на щеках холодит ветер.

Прямо на неё медленными, усталыми шагами брёл звёздно-белый олень. В его ветвистых рогах намертво застряла чёрная голова.

Он смотрел только в чужие глаза, потухшие тысячу лет назад, и не видел ничего впереди, но всё равно почувствовал Иду. Остановился, поводя боками.

Тогда она поняла, что знает, что́ делать.

Я не принесла тебе милосердия, потому что я не богиня и не святая.

Она принялась разматывать шарф.

Не принесла избавления, потому что у меня нет власти избавлять от таких страданий.

Это был шарф, который своими руками связала её мать, одна из двенадцати мейстрин Севера, которого больше нет, потому что её Север был живым и чистым.

Не принесла прощения, потому что мне ты не причинил никакого зла.

Полоса алой ткани проскользнула между оленьими носами.

Ида завязала белому оленю глаза.

Она не могла снять мёртвую голову с его рогов. Легенда гласила, что никто не может.

Но она могла хотя бы это.

Я просто хочу, чтоб, если у нас всё-таки получится новый мир, сказки в нём были другие. Чтоб не учили, будто это правильно — когда искупление превращается в пытку.

Новый мир. Так смешно. Как будто один человек, оставшийся там, позади, правда сможет помочь ему прорасти.

Как будто этот один человек достоин быть тем, кто сможет.

Хотя… Может быть, кто-то, кто скучает по океану и очень хочет жить, не так уж плохо подходит на эту роль?

Особенно если кроме него никого не осталось.

Ида убрала руки и сделала шаг назад. Белый олень с алой повязкой на глазах постоял, покачиваясь...

А потом лёг.

Устало вытянул шею и положил голову на землю. Обе головы.

У неба нет конца. Он никогда не дошёл бы от одного до другого. Он бы шёл вечно. Вечность усталости, и вины, и падающих на спину звёзд.

Его путь закончился.

~

Ида открыла глаза, хотя не должна была.

В застывший миг пробуждения она успела увидеть, что над ней стоит Шен, а над ним плывёт долька далёкой луны.

Потом время пошло снова, Шена повело, и он рухнул прямо на Иду. Приземлился на локти, лицом к её лицу, и Иде на щёку упала капля.

Шен перекатился, лёг на спину с ней бок о бок, и Ида поняла, что это просто начался дождь. Редкие, крупные капли падали ей на лоб, на глаза, на грудь, но та, первая, почему-то была солёной и тёплой.

— У нас получилось, — хрипло сказал Шен.

— Да, — шёпотом ответила Ида.

Дождь шелестел в травах. Она закрыла глаза и представила, как следы оленьих копыт наполняются водой, превращаясь в молодые озёра.

Этот мир будет другим. Он уже другой. Ида чувствовала это так же, как ветер и влагу.

Наверное, в нём тоже придётся начинать заново.

Но это ничего.

— Что дальше? — спросил Шен.

Ида повернулась к нему. Встретилась с ним глазами.

— Не знаю, — честно сказала она. — Увидим.

Торопиться было некуда, а лежать на мягком мху — так хорошо.

Небо смотрело на них сверху вниз, и края у него не было.