Где тонко, там и рвется (джен)

Что его экспедиция в другую галактику обречена на провал, стало понятно уже после пересечения Галактического Барьера. Большая часть всей энергии «Странника» тогда ушла на поддержание щитов, без которых в межгалактическое пространство вылетели бы разве что обломки. Третьему капитану тоже досталось — Барьер имел чудовищной напряженности эмофон, состоящий в основном из ненависти и беспросветного отчаяния. Казалось, что он стал таким оттого, что некие разумные существа раз за разом отчаянно пытались выбраться за пределы галактики, но безуспешно — а Барьер впитал их эмоции и усилил во много раз.

Все это Третий осознал уже потом, когда пришел в себя и немного оправился от последствий эмпатического шока — насколько он был силен, сказать было сложно. Психоэмпатическая связь с Первым и Вторым на таком расстоянии почти не ощущалась, а теперь между ними еще и встал непроницаемой преградой Барьер, сделав ощущение одиночества как никогда полным.

…А потом, через годы полета, диковинной зеленовато-синей дымкой весь обзорный экран занял Внешний Барьер другой галактики. Третий, наученный горьким опытом, сразу перед контактом выставил корабельные щиты на максимальную мощность и сам «закрылся» — второй раз получать удар по эмпатической системе не хотелось абсолютно.

Щиты, что корабельные, что свои, не помогли. Первый же энергетический всплеск Барьера, оказавшегося куда менее статичным, чем Барьер Млечного Пути, уменьшил их мощность на шестьдесят процентов, следующий окончательно смел щиты вместе с сознанием капитана, а последний ударил по электронике корабля.

…И теперь «Странник», с неохотой выплюнутый Барьером внутрь галактики Андромеды, летел все с той же огромной скоростью, с которой пересекал межгалактическое пространство — но в его системах не осталось ни джоуля энергии, корабль был мертв, словно какой-нибудь астероид.

Первые сутки после пересечения Барьера Третий, игнорируя последствия эмпатического шока, еще пытался как-то оживить корабль, даже хотел выходить в открытый космос и вручную разворачивать солнечные батареи в надежде на то, что «Странник» пролетит достаточно близко от какой-либо звезды, но потом отступился от этой идеи. Последствия столкновения корабля даже с пылинкой на скорости, близкой к световой, он представлял вполне отчетливо.

Меж тем начинало сказываться отсутствие вентиляции — на вторые сутки в рубке стало в прямом смысле нечем дышать. Засыпающий на ходу капитан, которого то и дело догоняли последствия оглушения, все же сообразил, что подолгу находиться в одном месте не стоит, и успел убраться из рубки до того, как сознание отключилось от переизбытка углекислоты. После чего наведался в медблок за стимулятором помощнее.

Ситуация вырисовывалась куда как безрадостная. Несмотря на то, что кислорода в «Страннике» должно было хватить на шесть стандартных суток — а с учетом баллонов от скафандра этот срок увеличивался еще на несколько дней — куда большую проблему представляло постепенное накопление в воздухе углекислоты, а также необратимое остывание корабля.

В поисках решения Третий отправился в трюм, вспомнив, что где-то в его недрах хранилось некоторое количество едкого натра. На поиски у него ушло несколько часов — в кромешной темноте не помогало даже фиксианское зрение.

В конечном итоге рыскания по всему трюму все же увенчались успехом, правда, найденный запас щелочи оказался прискорбно мал — надолго не хватит. И это было не единственной проблемой. Сама по себе реакция едкого натра с углекислотой⁽¹⁾ в воздухе шла бы крайне медленно, для ее убыстрения требовалось встряхивать раствор или пропускать через него воздух. Однако при отсутствии искусственной гравитации малейший толчок грозил вылетанием всего раствора или отдельных его капель из незакрытой емкости.

Решение пришло спустя еще примерно сутки без сна и на стимуляторах: создать центростремительное ускорение путем вращения вокруг собственной оси — проще говоря, закрутиться на одном месте, держа сосуд с гидроксидом в вытянутых руках — проделать с раствором все необходимые манипуляции, загерметизировать емкость, после чего прекратить вращение.

Идея оказалась простой только «на бумаге». На деле же Третий потратил несколько часов на то, чтобы приноровиться вращаться с нужной скоростью и на одном месте, практически не двигаясь относительно палубы — столкновение с упомянутой палубой, переборкой, потолком или любым другим объектом было чревато опять же разлетанием раствора.

Несколько часов тренировки не прошли зря — ему все же удалось более-менее очистить воздух в рубке, не расплескав раствор. «С помощью кувалды, лома и такой-то матери», — наверняка так охарактеризовал бы это Первый. Действительно, в процессе Третий изрядно напомнил сам себе шамана, выплясывающего с бубном вокруг костра что-то ритуальное.

Тем временем наступили четвертые сутки его пребывания в галактике Андромеды. Начало оных ознаменовалось практически полной утратой адекватного восприятия — фиксианец с трудом мог мыслить более-менее связно, стимуляторы уже не помогали, а реальность воспринималась обрывками. В обычных условиях он, возможно, продержался бы без сна куда дольше, но сейчас немало сил отнимали последствия эмпатического шока.

…Двигаясь неловко, нескоординированно — голова все еще кружилась после «шаманства» с едким натром — Третий вплыл в рубку. Окружающая реальность в виде торчащих из переборки скоб уплывала из-под рук в темноту, рассыпалась на части. Из иллюминатора насмешливо подмигивали незнакомые созвездия. Вязкие мысли тянулись, тянулись и все никак не хотели складываться во что-то внятное.

Он попытался нащупать следующую скобу — рубку он знал достаточно хорошо, чтобы ориентироваться в ней даже в полной темноте — но пальцы захватили лишь пустоту. И, подобно тому, как его тело по инерции ухнуло к палубе, ничем более не удерживаемое, куда-то в непроглядный мрак уплыло и сознание.

* * *

Рес любил свой город в том числе и за то, что за его чертой цивилизация исчезала начисто, оставляя любого желающего прогуливаться наедине с природой и вечными сумерками.

…Бывают среди представителей различных рас странные индивиды, находящие удовольствие в беге без цели, без смысла, только лишь ради самого движения и ощущения полной свободы. Он — один из них, но с той разницей, что его в такие моменты тянет не вперед по огромной равнине, окружающей город, а вверх, в темное небо. Хотя без разбега все равно не обойтись; с его длинными и узкими крыльями, нормальными для чистокровного «морского», взлетать с места — одно сплошное мучение.

Короткая заиндевелая сине-зеленая трава, покрывающая равнину, колышется под ветром, как бы намекая, что лучшего места для взлета и придумать нельзя. Порыв ветра ударяется о перья расправленного крыла, сгибая их, и едва не опрокидывает кастрианца на спину. Тот смеется этому ощущению, как беззаботный птенец, и наклоняется вперед, чтобы полностью расправить крылья и не упасть. А затем начинает разбег.

Он бежит, расставив в стороны крылья и зачем-то даже руки, видя краем глаза собственные мелькающие ноги — и чувствует, как воздух с набором скорости словно уплотняется, плавно обтекая со всех сторон тело и срываясь с маховых перьев и хвоста.

Новый порыв сбивающего с ног ветра выжимает из глаз ненужные слезы, резко тянет крылья вверх. Длинно сморгнув, кастрианец опускает прозрачное «третье веко», сильно толкается правой ногой, ложась на воздух и делая первый, самый важный взмах. Поджимает ноги, вытягивает руки вдоль тела и скользит над сине-зеленой травяной поверхностью — так низко, что до земли можно достать крылом в неосторожном взмахе. А затем, окончательно выровнявшись в воздушном потоке, открывает спинные щели, позволяя телу самому перестроиться для полета.

Просто прохладный доселе воздух резко обжигает гортань и волной прокатывается все глубже, к самым легким и вновь наружу через щели, высушивая слюну с языка. Тут же новый холод зарождается внутри, расходясь по крови откуда-то из живота во все стороны и добираясь до самых кончиков пальцев — так ощущается начавший вырабатываться антифриз, который даже на самой большой высоте позволит вытерпеть царящий там холод без последствий для организма.

И, едва дождавшись, пока волна холода схлынет, а слюна загустеет, предохраняя слизистую от пересыхания, Рес резким взмахом крыльев бросает себя вверх, к облакам.

* * *

На такую высоту забираются только самые отчаянные, самые быстрокрылые из его соотечественников — немногие способны развить такую скорость, которая позволит здесь не задохнуться.

А кастрианец, испытывая собственные силы, стремится все выше и выше, замедляясь сильнее с каждым мгновением — на такой высоте крылья уже просто не могут обеспечить нужную подъемную силу.

И все же он рвется вверх, к звездам, не обращая внимания на подступающее удушье, на вцепившийся в тело мороз высот, который потом не отпустит так просто, на то, что даже облака остались далеко внизу.

И только тогда, когда плотность окружающего воздуха падает до критической, он прекращает подъем и на крохотную долю секунды просто замирает в невесомости, раскинув в стороны крылья.

Если бы у него сейчас было достаточно воздуха в легких, он нарушил бы ликующим криком мертвенную тишину высот — но его нет, нет, нет, и он складывает крылья, падая в обжигающем холоде.

* * *

Он, как игла, пронзает верхний слой облаков. На остывших там, наверху, перьях кристалликами осаждается лед — но кастрианец не встряхивается, а, напротив, весь вытягивается, плотнее прижимая конечности к телу, чтобы быстрее миновать облака.

Воздух будто уплотняется вновь, с силой врезаясь в лицо и плечи и скатываясь дальше, к хвосту. Приходится даже полностью раскрыть спинные щели, чтобы не задохнуться.

Шансов достичь скорости звука у него практически нет, но он и не хочет, а просто продолжает падать — теперь словно между двух небес; сверху облака, снизу облака, а он мчится в пустоте между ними.

Второй облачный слой стремительно приближается, в его разрывах уже виднеются огни города. Рес мог бы спикировать и сесть на какой-нибудь улице, но его все еще зовет небо, и он не может, да и не хочет сопротивляться этому зову.

Он раскрывает крылья, позволяя ветру со всей силы рвануть, выгнуть их, попросту сдувая успевший намерзнуть лед — и ныряет в черноту облака, сбрасывая скорость.

В свисте воздуха слышится шелест чужих крыльев, и он оборачивается в сторону звука — достаточно быстро, чтобы успеть увидеть подозрительно знакомые серые перья. Буквально тут же их обладатель скрывается в облаке, чем-то смертельно напуганный, но Рес продолжает «видеть» сородича, который бестолково кружится, словно потеряв ориентацию в пространстве.

Секундного закрытия спинных щелей хватает, чтобы вытолкнуть воздух через голосовые связки, порождая радостный крик узнавания:

— Ирий!

Но, вот странность, ответа нет. Рес уходит в резкий вираж, ложится на ветер, вновь закрывает щели и зовет, зовет вернувшегося наконец давнего друга теперь уже полным именем, не веря, что мог обознаться. И, едва заметив движение в серой вате под собой, практически падает к Ирию. Тот, подхваченный, вынесенный из облака внезапным шквалом, барахтается в воздухе, ловит равновесие, бьет широкими крыльями, озираясь пугливо, как дикий зверь.

Настигнуть его, оглушенного ударом ветра, очень легко, и кастрианец уже готов протянуть ледяные, не желающие теплеть пальцы и все еще в таком привычном жесте махнуть рукой рядом с хохолком друга, как бы выкрикивая «Вот он я!», но ему не дают этого сделать. Застигнутый врасплох Ирий вскидывает голову, взмахом крыльев отбрасывая себя назад и вниз, и, ощерившись, выдает самое грозное шипение, на которое способен.

Но не это и даже не когтистые ноги, угрожающе-испуганно выставленные перед собой Ирием, заставляют Реса подавиться воплем и тоже шарахнуться в сторону, кажется, задев крылом чужие когти, а странные, неестественные для кастрианской расы сиреневые глаза напротив, которые никак не могут принадлежать его давнему другу.

А не-Ирий, сориентировавшийся наконец в пространстве, складывает крылья и пикирует куда-то вниз — и у кастрианца нет ни малейшего желания его догонять. Но пока он, не мигая, смотрит вслед исчезающей в темноте пепельной тени, в голове скребется назойливая мысль, что где-то это лицо, только не перекошенное страхом и болью, он уже видел.

…И лишь много позднее, уже дома, он замечает, что лишился одного из маховых перьев на правом крыле, хотя для линьки, происходящей раз в несколько циклов, еще слишком рано.

* * *

Третий заморгал, выныривая обратно в реальность. Еще минуту назад удивительно четкий сон истаивал туманом, оставляя смутное ощущение холода во всем теле. Впрочем, оно было более чем реально — еще после прохождения через первый Барьер многие системы корабля работали еле-еле, в том числе и система климат-контроля. Сейчас же корабль медленно и необратимо остывал.

Фиксианец поежился, помахал ладонью перед лицом, разгоняя вновь успевший скопиться в стылом воздухе углекислый газ, и, оттолкнувшись от палубы, переместился к переборке. Сразу стало легче дышать, ослабло сковывающее все конечности оцепенение.

Кое-как сориентировавшись в пространстве по иллюминатору, в который светили незнакомые звезды, он наугад вытянул верхнюю-правую руку, нащупывая ближайшую скобу… и вздрогнул от неожиданности, ощутив под пальцами вместо пластика нечто мягкое и плоское. Подтянул находку к себе, попытался рассмотреть ее на фоне иллюминатора — и невольно задался вопросом, не мерещится ли ему происходящее.

Неизвестный предмет оказался серо-черным пером птицы, но птицы немалых размеров — в длину перо, по всей видимости, маховое, имело примерно метр, а его стержень в основании был диаметром несколько сантиметров.

Капитан непонимающе покрутил перо в руках — пальцы, даже замерзшие, отчетливо ощущали переплетение бороздок. Для галлюцинации вследствие отравления углекислым газом оно, пусть даже взявшееся неизвестно откуда, было слишком реальным, слишком осязаемым, и… что-то напоминало?

Он закусил губу, пытаясь ухватить за хвост мелькнувшую ассоциацию, зачем-то несильно согнул перо. То в согнутом состоянии, естественно, оставаться не пожелало и тут же упруго разогнулось.

— Что за чертовщина?.. — растерянно спросил Третий в темноту. Темнота не ответила.

* * *

— Дай угадай, опять вместо того, чтобы спать, летал? — Интар убрал руку от хохолка Реса — они уже несколько сотен циклов использовали этот жест вместо стандартного приветствия — и уселся на жердь рядом с другом. Неподалеку гудели многочисленные грузовые и пассажирские шаттлы, выдавая близость космопорта. Стояли вечные сумерки — как и всегда на этой широте.

Рес, занятый попыткой подавить зевок, не ответил. Вернее, попробовал — но в результате выдал лишь нечто невнятное. Звучно клацнул зубами, наконец сумев сомкнуть челюсти, и поднял взгляд чуть светящихся голубых глаз с синеватыми от полопавшихся сосудов белками.

— Ну, летал. А тебе-то какое дело? — он насупился донельзя знакомо и приподнял крылья, будто желая закрыться ими. Интар с удивлением отметил, что в правом крыле не хватает одного пера, хотя Рес не выглядел линяющим.

— Не похоже это на твои обычные полеты, вот что, — фыркнул он как мог беззаботно, проследил глазами за летящим шаттлом, после чего вновь посмотрел на Реса. — Последний раз у тебя такое лицо было в детстве, когда погнался за детенышем шакура, а потом сам улепетывал от целой стаи обозленных взрослых. Давай, выкладывай, кто гонялся за тобой на этот раз?

— Не за мной гонялись, я гонялся, — устало выдохнул Рес, зачем-то поднял и снова опустил хохолок, будто проверяя, нет ли кого еще рядом, и вдруг спросил: — Помнишь Ирийкаирта?

…Помнил, как же не помнить. Они трое дружили с первых перьев, поначалу вызывая усмешки как взрослых, так и сверстников — он, родом из «парящих», и потому долговязый, да еще и полностью оперившийся, смотрелся весьма комично рядом с двумя пуховыми комочками. Правда, длилось это недолго — довольно быстро Ирий с Ресом сменили пух на первое, одинаково серое оперение. И если после второй линьки Рес посветлел, сохранив серо-черными только крылья, то Ирий так и остался равномерно-пепельным…

Когда им обоим было примерно по четыреста пятьдесят циклов, а Интару пятьсот пятьдесят, родители Ирия по работе переехали жить на соседнюю планету системы, Санию, и сына с собой увезли. Казалось бы, с учетом современных систем связи общение с разных планет не было проблемой — но Ирий не выходил на связь, как ни старались дозвониться до него друзья. Когда же они в выходной день хотели слетать на Санию и обратно на рейсовом корабле — по их подсчетам, времени между двумя рейсами как раз должно было хватить, чтобы выяснить, где живет семья Ирия, и нанести визит — их обоих не отпустили родители, заявив, что в сезон штормов им на планете класса О делать нечего.

Примерно тогда же обозленный на весь мир Интар полез в Информационную сеть, чтобы заранее продумать все пункты их мини-путешествия, которое они все еще намеревались совершить, но уже по окончании штормового сезона, и узнал, что как раз в день отлета Ирия на Сании произошла катастрофа — разбился пассажирский шаттл, попавший в ураган и не справившийся с ним. В списке погибших — а не выжил никто, включая пилота — было десятка три-четыре имен, но внимание Интара приковали три из них: полные имена Ирия и его родителей.

Рес не знал о произошедшем и самозабвенно тратил все свободное время на составление маршрута облета Северных Островов — по словам Интара, где-то на них и собирались поселиться его родители.

Интар не решился сказать птенцу — Рес тогда ведь действительно был сущим птенцом, пусть и оперившимся — правду. Лишь закопался в учебу по самый хохолок, нарочно не оставляя себе свободного времени, чтобы не было возможности отправиться на Санию. Рес не полетел бы туда один, без него, и Интар был в этом уверен. Впрочем, учебой и в самом деле стоило заняться как следует, если он хотел поступать в Институт Космоса — а он хотел.

— Помню. Но с чего ты вообще его упомянул? Он же погиб, — сейчас его друг уже не птенец, можно без опаски сказать правду. Только бы не начались расспросы и возмущения на тему «А почему ты мне не сказал?!»…

Рес замер, закаменел и глухо уточнил:

— Когда?

— Ох, — устало потер загривок Интар, запоздало сообразивший, что просто вывалить факт недостаточно. — Помнишь, он с родителями улетел на Санию триста циклов назад?

— Не долетели, да? — со злым пониманием спросил Рес, уткнувшись взглядом куда-то в покрытие дорожки, по которому машинально скреб выпущенными когтями на ноге.

— Да нет, долетели… до планеты, по крайней мере. Но при снижении попали в бурю — ты же знаешь, какие шторма на планетах класса О бывают. Ну, и… — он неопределенно махнул рукой. — Так почему ты про него вообще вспомнил?

Он перевел взгляд на Реса и заметил, как у того побелели подушечки пальцев судорожно стиснутых рук.

— Пообещай, что после моего рассказа не сдашь меня психиатру, — пробормотал он, прикрыв глаза.

— А должен? — насторожился Интар и придвинулся поближе. — Рассказывай давай.

— В общем… — Рес протяжно выдохнул, собираясь с силами. — Ты был прав, я летал… но еще на взлете странное такое ощущение появилось — как будто за мной кто-то следит, ни на секунду не отводя взгляда. А дальше я, когда над городом летел, его краем глаза увидел. Именно что краем глаза, он сразу же от меня в облако шарахнулся. А я… почему-то сразу уверился, что это он и никто другой. Обрадовался так… по имени позвал, полетел следом. Его как раз из облака ветром вынесло — ну, я к нему и рванулся с радостным воплем. А он обернулся — и на меня как зашипит, ноги с когтями как выставит! И на лице сразу такой испуг, будто я его убить хочу, и отчаяние — живым не дамся. И все бы ничего, да только…

— Только? — напряженно переспросил Интар, снова вспоминая неестественную пустоту на месте одного из маховых перьев кастрианца.

— Это был вообще не Ирий. И даже не кастрианец, — растерянно нахохлился Рес. — У него глаза были такого… насыщенного фиолетового цвета, у нас такого не бывает. Не синие, не зеленые — фиолетовые, и все тут. И лицо… вообще не его, и даже биополе какое-то неправильное. Но чувство узнавания осталось, понимаешь? Как будто я его уже где-то видел, и не раз. А дальше он так быстро, как только мог, улетел вниз, к городу, я за ним гнаться не стал… и ощущение слежки вскоре после этого исчезло. Я свихнулся, да?

Вопрос прозвучал тоскливо.

— У психиатра тебе с этим делать нечего, — покачал головой Интар. — Хотя Ирий, который не Ирий, тебе и привиделся. Ты про «Зеркальный инцидент» слышал?

Рес отрицательно качнул головой и поджал под себя ранее вытянутую ногу — видимо, попытался втянуть когти, но не смог.

— Дело было в прошлом веке с экипажем звездолета ОФП «Энтерпрайз»⁽²⁾… Десант тогда при телепортации попал в параллельный мир, а они-тамошние одновременно попали в наш. Что интересно, многие личности из нашего мира существовали в том, правда, со значительными отличиями, обусловленными изначально иной историей другой реальности. Так почему не допустить существование еще одного такого мира, где, к примеру, Ирий жив, а у кастрианцев могут быть сиреневые глаза?

Он говорил это и понимал, что в его словах что-то не сходится, что правда лежит куда глубже… но продолжал говорить, успокаивая друга. А Рес, все же сумевший втянуть когти, слушал, слушал, потом вдруг посмотрел на часы и охнул:

— До пары всего ничего осталось! Извини, но я полетел.

— Не свались, — хмыкнул Интар, намекая на отсутствие пера. — Хотя, думаю, сейчас все не так плачевно, как в тот раз после лысянки⁽³⁾, да?

Рес, уже выудивший из-под жердочки сумку и теперь прилаживавший ее на бок, скривил тонкие губы в неловкой усмешке — видимо, тоже вспомнил, как заново учился летать после болезни, игнорируя не до конца отросшие перья. Повернулся, расправил крылья перед разбегом, махнул рукой:

— Чистого неба!

— И тебе, — сказал ему в спину Интар, и, глядя, как исчезает вдали синяя, цвета крови студенческая форма Реса, прокрутил в голове собственные слова о параллельных мирах, ища подвох. Вопросов к природе подобного «пересечения» у него не было — мало ли во Вселенной пространственно-временных аномалий! — но он не мог так же легко объяснить потерю Ресом пера. Еще во время разговора он заметил, что стержень был чисто обрезан у самого основания, словно Ирий-который-не-Ирий на большой скорости задел его когтями.

Но при «пересечении» реальностей на том уровне, на котором, очевидно, это произошло, объекты из разных миров должны были оставаться нематериальными друг для друга, не говоря уже о том, что Рес не должен был ощутить чужое биополе. Так какого тарга?..

Озарение пришло внезапно.

Ментальная проекция.

Вот откуда взялось это ощущение слежки — уж тарг знает, что это было за существо, но оно явно не смогло полностью проникнуть в их реальность. Очевидно, у появления Ирия в роли похожего, простого и понятного образа, этакого ментального «зеркала», крылья росли оттуда же. Но что же это была за аномалия, что ее не зарегистрировали никакие приборы? В противном случае весь космопорт уже стоял бы хвостом кверху⁽⁴⁾…

— Это Рес еще, получается, легко отделался, — пробормотал Интар. — Интересно, а что было у того, по чьей вине произошло это пересечение?

1) 2NaOH + CO2 → Na2CO3 + H2O

Вернуться к тексту

2) Отсылка на серию ТОС 2.04 — "Зеркало, зеркало".

Вернуться к тексту

3) Кастрианское заболевание, поражающее кожный и перьевой покров. Основной симптом — выпадение перьев разом на большой площади, но не как при линьке. В тяжелых случаях перья могут никогда не отрасти вновь, сделав кастрианца прикованным к земле инвалидом.

Вернуться к тексту

4) Кастрианский аналог выражения "стоять на ушах".

Вернуться к тексту