Короткий путь (джен)

Чёрное на белом.

Ладно, не на белом, конечно. У этого цвета какое-то другое название. Онода, несомненно, его знал, но, погрузившись с головой в чёрно-белые миры манги, потерял где-то в глубинах своей памяти. В которых, честно говоря, царил тот ещё бардак.

Поэтому — чёрное на белом.

Он подтянул колени поближе, устраиваясь в кресле и, кажется, неосознанно стремясь сжаться. Уменьшиться. Занимать как можно меньше места в пространстве. В идеале — съёжиться до размеров карандашного грифеля и с едва слышным поскрипыванием оставлять следы на плотном, чуть шероховатом листе скетчбука.

На белом.

Надо сосредоточиться.

Сверля глазами лист, уже испещрённый линиями, Онода постарался сосредоточиться. Нельзя позволять себе раскиснуть, у него не так много времени. Наруко обещал ему несколько часов.

Жужжание машинки ворвалось в уши, как только у Оноды начало получаться. Оно негромкое, но он предпочитал бы не слышать. Мотор приводит в движение иголки, а иголки Онода не любил. Он, вообще-то, спокойно относился к виду крови, но вот с уколами с детства не задалось.

Тем забавнее вышло, когда он сошёлся с Наруко. Наруко делал татуировки. Он работал на старшую сестру, но уже приобрёл и своих клиентов. Иногда на занятиях он кидал Оноде в чат стилизованные анимешные рисунки со скабрёзными подписями вроде: отлично бы смотрелось на твоей заднице, Сакамичи. Онода представлял иголки — и по спине пробегал холодок.

Жужжание незаметно отвлекло его. Онода позволил глазам расфокусироваться, а сознанию — погрузиться в недавнее воспоминание.

Впервые Онода увидел его возле входа в студию — можно сказать, столкнулись. Точнее, Онода спешил и с ходу завернул к двери, которая была на три ступени ниже уровня тротуара, но именно в тот момент ему навстречу вышел парень. Вздрогнув от неожиданности, Онода отскочил назад, естественно, споткнулся о верхнюю ступеньку и чудом не упал — осел на брусчатку, выронив сумку. Схватил её за ремень, поднял голову и…

— О, извини.

Первой он увидел протянутую ладонь в велоперчатке. Онода потянулся взяться, но его взгляд скользнул выше, по предплечью к плечу, а с плеча одним крошечным движением пересёк скулу и утонул. Дурацкий штамп, но от этого он не стал неверным, к сожалению. Рука замерла. Сознание отключилось. Онода, сидя на земле, смотрел в глаза незнакомому парню и ничего не соображал.

— Ты в порядке?

— Я… э-э… д-да…

С большим трудом удалось заставить себя заговорить. Рука в перчатке обхватила его, застывшую, и вытянула наверх. Онода неловко ткнулся в чужое плечо, переступил на месте и повернул голову — как раз вовремя, чтобы увидеть, как парень садится на велосипед. У Оноды тоже был велосипед, старый правда, уже порядком потрёпанный в боях с многочисленными дорогами, но этот был просто какой-то квинтэссенцией велосипедной красоты: белый, сияющий.

Наваждение.

Помотав головой, Онода открыл глаза.

Невероятно яркий. Яркость застила глаза — Оноде понадобилось время, несколько долгих секунд, чтобы понять, что на незнакомце чёрно-белая велоформа. Только чёрный и только белый — никаких других цветов.

Так и стоя у входа с протянутой к двери рукой, Онода проводил его взглядом. Небрежное, плавное движение, которым он перекинул ногу через раму. Поставил её на педаль. Оторвал от земли вторую ногу, одновременно приводя велосипед в движение. Двинулся с места даже не сев, неторопливо нарастил темп — Онода смотрел до тех пор, пока он не завернул за угол.

Отчего-то Оноду не оставляло впечатление, что незнакомый парень светится.

Только когда свет исчез за поворотом, Онода очнулся.

Неуклюже толкнув дверь, он шагнул в полутёмное помещение. Даже ноги, кажется, затекли после того ступора, в который был погружён его мозг, — слушались еле-еле. Онода едва соображал, а в голове его, набирая мощность, пульсировал ослепительный образ.

Я хочу…

Мне нужно…

Мне просто необходимо…

— Да понял я всё! — Наруко появился в дверном проёме в углу салона — двери там не было, её заменяла самодельная занавесь из разноцветных пластмассовых трубочек, которые образовывали геометрический узор — ромб, и, когда он прошёл через них, раздвигая локтем, ромб разбился на мешанину беспорядочных продолговатых пятен. Наруко прижимал к уху телефон. — Всё будет в лучшем виде. — Заметив Оноду, Наруко приветственно кивнул ему — кивок наоборот, подбородок вверх — и обогнул его, направляяcь к столу. — Буду очень осторожен. Буду заботиться о нём, как о собственном ребёнке. — Пауза. — Да, я в курсе! — Смешок. — Как если бы у меня он был. Решили, в общем. Я заеду после занятий, давай. Дава-ай! — Наруко развернулся к Оноде, а Онода, именно в тот момент, оказался способен и поспешил выпалить то, что пухло в его сознании с пугающей быстротой и уже почти заполнило его целиком:

— …нарисовать его.

— А? — Наруко вопросительно уставился на него, держа телефон в руке.

— Я хочу нарисовать его, — Онода посмотрел ему прямо в глаза.

— Ты о чём, Сакамичи?

— Тот парень. Что только что вышел. Мне нужно нарисовать его.

Наруко медленно повёл головой от одного плеча к другому, одновременно засовывая телефон в карман джинсов. Карман пришлось немного оттянуть.

Его губы изогнулись в подобии понимающей улыбки.

— Мог бы устроить, — испытующе сказал он. — Только взамен ты мне кое-что сде…

— Моя душа принадлежит тебе, — поспешно перебил Онода. — Где расписаться?

Миг удивлённого молчания — и Наруко фыркнул, а потом подошёл и закинул руку Оноде на плечо.

— Да-а, попадалово, — со смешком протянул он. — Ладно, не ссы. Я всё устрою.

Прелюдия к этому — к тому, чтобы всё было устроено — оказалась довольно длинной, и заднице было определённо некомфортно, когда велосипед подпрыгивал и приземлялся на лесных кочках, и рама как-то угрожающе поскрипывала. Надо не забыть устроить ей тщательный профилактический осмотр. Они свернули с шоссе и срезали часть пути через лес, напряжённо тенистый в бессолнечный день и послеобеденное время. Онода успел подумать, что они заблудились, но Наруко впереди уверенно следовал навигатору, и в нужный момент они успешно выбрались снова на шоссе, а через несколько километров — и прибыли на место.

Дрон жужжал очень похоже на машинку для татуировки, взмывая с асфальтированной площадки. Провожая его взглядом, Онода упёрся в высоченные опоры моста. Транспортная развязка, окружённая лесом, выглядела впечатляюще.

— Зачем тебе? — спросил он Наруко. — Наверняка можно найти хорошие снимки.

Наруко внимательно следил за полётом, поглядывая на экран телефона.

— Надо, — коротко ответил он. — Не отвлекай пока, ладно? Если эта штука во что-нибудь врежется, он меня… — и усмехнулся.

Онода покорно кивнул, поднимая руки. Мимо них с шумом пронеслось несколько машин.

Дрон сделал несколько кругов, то снижаясь почти наравне с верхними уровнями, то поднимаясь вверх. Наконец Наруко довольно кивнул.

— Думаешь, зря трачу время, Сакамичи? — поинтересовался он в автобусе, листая фото. Чувствовалось, что у него чешутся руки. Онода представлял себе. — Ага, жизнь коротка, а искусство…

— Требует жертв, — закончил Онода. Оба рассмеялись.

Когда он появился в следующий раз, его уже звали Сангаку Манами, и он был одет в чёрное. Перед его приходом Онода почти час нервно возился, поправляя свет (под протестующие выкрики: «Эй, оставь в покое, я здесь работаю!»), подвигая глубокое кожаное кресло, прикидывая. Наруко на незатянутой плёнкой кушетке принимал похабные позы, но Онода был так занят, что и не замечал. Его почти трясло, как перед сложным и важным экзаменом, и он не мог остановиться, перекладывая карандаши, ластики и точилку, вставая и садясь, проверяя время на телефоне и потирая руки. Хотел было нарисовать что-нибудь, вроде как разогреться, но на первой же линии сломал карандаш, испуганно заточил его и отложил.

Потом открылась дверь, Онода набрал в грудь побольше воздуха и совершил нырок.

Ему удалось почти успокоиться, стабилизироваться, пока Наруко и Сангаку Манами рассматривали и обсуждали эскиз. В этот раз Манами пришёл не в форме. Наверное, Наруко сказал ему, что после сеанса на велосипед лучше не садиться, и он надел графитового цвета джинсы, угольно-чёрную футболку с короткими рукавами, куртку-бомбер из гладкой ткани (которую снял и оставил на вешалке у входа) и кожаные ботинки — нелаконичный монохром.

Первый рисунок Онода сделал, ещё пока Манами был одет: быстрые небрежные угловатые линии, почти карикатурно передающие его изящество, загнувшийся рукав футболки, края джинсов — один поверх ботинка, второй накрывает, солнцезащитные очки, поднятые на голову, слегка взъерошили пряди волос. Когда он стянул футболку через голову, Онода уронил карандаш. Он перебросил наверх чистый лист скетчбука, предусмотрительно открытого на самой последней странице — чтобы не трогать уже нарисованное, чтобы никто даже случайно его не увидел, — и пустился в новую гонку. Пока Манами сидел на невысоком круглом табурете, а Наруко переводил эскиз на кожу, он сделал второй скетч: вполоборота, чёткая линия плеч, выступающие лопатки и заметные позвонки, руки расслабленно упираются в бёдра, ноги скрещены в лодыжках. Потом он поднялся — и Оноде захотелось завопить «стой!»; лихорадочно быстро он покрывал новый лист правильными, безукоризненно точными линиями, обрисовывающими чуть напряжённые мышцы пресса (Манами, повернувшись, рассматривал в зеркале переведённый на его спину эскиз), идеальные очертания рёбер, хаотичный рисунок кожи ремня. Онода торопился как только мог, хотя работа над самой татуировкой ещё даже не началась. Он чувствовал себя хирургом со своими разложенными под прикрытием подлокотников кресла принадлежностями — хватай и работай, пациент уже отключён, анестезиолог следит за показаниями.

Звук работающей машинки притормозил его, но не слишком сильно. Манами принял спокойную позу — примерно так и позируют модели на занятиях в университете, только с разницей, что на модель можно смотреть открыто. В какой-то степени Онода завидовал Наруко. Наруко был близко к Манами, так близко, что мог бы, кажется, вполне прикоснуться губами к его спине. Вместо этого он прикасался иглами и салфеткой, а Онода прикасался грифелем карандаша.

Он проводил по шее и вёл вниз до плеча и предплечья. Легкими штрихами трогал волосы. Осторожными и чёткими движениями обводил лопатки и рёбра. Спина Манами сперва восхитила его, но в какой-то момент выступы лопаток стали вызывать ощущение незаконченности — как будто с ними что-то было не так, как будто это были не нормальные части человеческого тела, а обрубки чего более совершенного, и Онода на отдельном листе изобразил на этом месте огромные белые крылья. Не вырисовывая каждое перо, но он держал их в памяти и собирался обязательно дорисовать потом.

Сангаку Манами был прекрасен.

Прекрасен настолько, что, рисуя его, Онода переживал какое-то художническое откровение, впал в экстаз. Никогда раньше у него не получалось делать зарисовки так быстро и так безошибочно. Он уже представлял себе, что создаст мангу, сделает Манами её главным героем, заполнит его изображением тысячи страниц, тома безупречного совершенства…

Или нет. Он сделает Манами не главным, но второстепенным героем, посвятит ему не тысячи, а сотни страниц, и каждая будет мучительно долгожданной. Он не откроет это чудо для всех, он сохранит его для себя, потому что то, что даёт тебе потрясающие возможности, надо расходовать бережно.

Онода настолько погрузился в свои предвкушения, что даже не отреагировал сразу на негромкий вопрос:

— Что ты рисуешь?

Подняв глаза от листа, он увидел, что Манами смотрит прямо на него. От взгляда, внимательного и немного любопытного, его светлых глаз во рту моментально пересохло, вдох опалил горло, и Онода, не сумев выговорить заранее заготовленное небрежное «Да так, по учёбе», совершенно позорно закашлялся.

Манами, мягко улыбнувшись, повернул голову в противоположную сторону. Наруко рассмеялся, вытягивая руку с машинкой, видимо расслабляя затёкшие мышцы, и Манами спросил уже у него:

— Почему ты носишь это уродливое кольцо, Наруко-сан?

Крупное золотое кольцо со прямоугольной полированной пластиной в качестве украшения, надетое поверх одноразовой перчатки. Да, Наруко его вообще никогда не снимал, Онода уже давно заметил. И подозревал почему, но в эту часть жизни Наруко ему совсем не хотелось вторгаться.

Наруко состроил гримасу, изображая возмущение, и легонько подтолкнул Манами в спину рукой с салфеткой:

— Эй, я бы не стал так говорить человеку, который втыкает в меня большущие иголки!

Манами усмехнулся. Онода, наклоняясь над скетчбуком, тоже подавил смешок.

— Это кольцо — самое дорогое, что на мне есть. А что на тебе самое дорогое, Манами?

Ботинки, промелькнуло в голове у Оноды, плавным движением изображающего завязанный шнурок.

Или куртка, правда, куртка висела на вешалке у входа.

Но Манами почему-то сказал, пожимая плечами:

— Очки.

Странно, подумал Онода и ещё раз взглянул на очки. Они выглядели обычными недорогими солнцезащитными очками из супермаркета, в чёрной пластмассовой оправе.

Свободной рукой Манами снял их, сунул дужку в рот, поправил пальцами пряди волос, спадающие на лоб, и вернул очки на место. Одна из прядей не смогла определиться, следует ли ей остаться надо лбом или быть убранной назад, выпала из общего направления и теперь забавно и трогательно торчала вперёд, и Онода, задыхаясь, открыл новый лист и сделал быстрый — скоростной прямо-таки — набросок профиля, увенчанного этой торчащей прядкой.

Телевизор на стене создавал звуковой шум, передавая музыкальное шоу. Онода не слышал его, пока Наруко не начал подпевать одной их песен. Его голос звучал хрипло и чуть фальшиво.

Из-за такого пустяка

Они повесят меня…

Онода несмело повернул голову и обнаружил, что Манами опять смотрит на него. С улыбкой. Онода неуверенно улыбнулся в ответ.

Они заставят меня танцевать в воздухе…

Он ещё и запаздывал на секунду. Манами состроил обречённую гримасу.

Мне не спастись…

Онода беззвучно рассмеялся, а когда опустил голову, неожиданно ощутил под своей рукой уже не один-два, а стопку листов. Он и не заметил, как успел нарисовать так много.

Вместо того, чтобы напоследок запечатлеть тёплую улыбку Манами, на верхнем листе Онода схематично изобразил человечка на виселице. И закрыл альбом.

Потом всё было закончено, и Онода с трудом вылез из кресла. Он стал неловко топтаться в стороне, чтобы унять покалывание в ногах, держа свой скетчбук в руках — боялся его отпустить. Манами аккуратно оправлял футболку поверх заклеенного плёнкой рисунка, когда Наруко, подойдя поближе и протягивая ему памятку по уходу, заявил:

— А знаешь, Онода-кун ищет себе модель для зачётной работы. Не хочешь попозировать?

— Правда? — Манами развернулся к оторопевшему Оноде. Онода застыл на месте, надеясь только, что его лицо не пылает как после горячего душа.

— Д-да… — жалко пробормотал он.

— Мне было бы интересно. Меня никогда никто не рисовал. Это круто, да? — с воодушевлением в голосе Манами шагнул к нему. Он хлопнул рукой по бедру, очевидно в поисках телефона, но карман был пуст. Бросив короткий взгляд в сторону куртки, Манами посмотрел на Оноду и вдруг наклонился к нему и с вопросительным выражением на лице тронул скетчбук, левой рукой потянув заложенный между страниц притупившийся карандаш.

Его действие застало Оноду врасплох. На миг стало страшно, что он откроет страницу и увидит наброски, но Онода всё же выпустил скетчбук из рук. Манами открывать не стал, просто написал свой номер на обложке мелким разборчивым почерком (Онода отметил, что он писал, как и взял карандаш, левой рукой, будто был его зеркальным отражением) и с вежливым поклоном вернул скетчбук назад. Онода принял его, тоже склонив голову и зажмурившись.

— Обязательно напиши мне, Онода-сан, я буду ждать! — уходя, попросил Манами.

Когда за ним закрылась дверь, Онода, по-прежнему сжимая скетчбук в протянутых перед собой руках, повернулся к Наруко. Наруко уже снял перчатки, вымыл руки и жевал булочку. Похоже, Онода на время отключился.

— Чего? — сказал Наруко, поймав его ошеломлённый взгляд. — Я просто спросил.