Заметки в газетах (гет)

Жаркая и солнечная Италия так разительно контрастирует с холодной северной Швецией, где Теодора —‌ вернее, теперь Елена, но разве это важно? —‌ провела последние десять лет. Она откидывает со лба выбившуюся из прически прядь и подставляет лицо полуденному южному солнцу.

Бессмертие сделало ее тело маловосприимчивым к температурам, а также некоторым иным состояниям. Холод, жара, голод, жажда, даже боль —‌ все это Теодора ощущает, но не столь сильно, как смертные. Она не способна простудиться и заболеть, с ней никогда не случится солнечный удар или обморок из-за жары. Поэтому ей подходит любой климат. Но Теодора все же предпочитает теплый.

Опять новая страна. Новое имя. Новая редакция. И только записка в сумке со старым —‌ слишком старым —‌ текстом, написанным на новом для нее итальянском языке.

Сколько языков она выучила за почти восемьдесят лет жизни? Кажется, двенадцать.

Приемная редакции крупной итальянской газеты приветливо раскрывает перед ней двери, где ее встречает колоритная дама по виду чуть за сорок.

—‌ Чем могу помочь, синьорина?

—‌ Елена Флорес, —‌ представляется Тео. —‌ У меня объявление в колонку «Пропал, разыскивается».

Затем достает листок бумаги, на котором ровным почерком написано сначала по-итальянски, затем по-английски:

«Теодора Эйвери ищет Джона Робертса».

И дальше адрес дома, где она сняла жилье.

Итальянка смотрит на нее с нескрываемым любопытством.

—‌ Синьорина Флорес, а Теодора Эйвери —‌ это кто?

Как же Тео не любит любопытных —‌ от них вечные проблемы. Почему нельзя просто взять объявление, назвать сумму, получить деньги и тут же выбросить все это из головы?

—‌ Моя родственница, —‌ максимально сдержанно отвечает она.

—‌ Несчастная любовь? —‌ кажется, ее простое послание не дает женщине покоя. —‌ Этот Джон Робертс? Он сбежал от нее?

Теодоре хочется вновь применить силу, чтобы заставить любопытную девочку (эта «девочка», скорее всего, уже давно родила и вырастила собственных детей, но по меркам Теодоры она еще ребенок) замолчать. Но тут же себя успокаивает.

«Тебе семьдесят четыре, Тео, пора научиться держать себя в руках».

—‌ Джон Робертс —‌ это ее давний друг.

Та кивает с «пониманием» в глазах; разумеется, в ее фантазии уже созрела целая любовная драма. Она не знает лишь одного —‌ реальность намного жестче и безумнее самых смелых ее фантазий.

Если бы кто-то всерьез занялся коллекционированием и изучением выпусков газет из различных уголков мира за последние пятьдесят лет, он был бы очень удивлен, увидев повторенное бесконечное множество раз и на различных языках объявление:

«Теорода Эйвери ищет Джона Робертса».

Менялись бы только адреса.

1916-й, Лондон, Великобритания. Тогда они с Лоуренсом (который по собственной инициативе подключился к поискам) еще верили, что личные данные, оставленные Джоном, реальны. Тео была готова прочесать всю Англию и почти сделала это, но увы, безуспешно.

Двадцатые годы, Египет. Она ни за что бы не подумала, что любимая работа закинет ее аж в северную Африку, но Теодора тогда не просто выглядела молодой —‌ она была молодой, энергичной, полной сил и профессиональных амбиций. О бессмертии тогда еще не догадывалась.

Тридцатые годы, Бразилия. Шансы найти Джона здесь были еще меньше, нежели в Египте, но Тео все равно подала объявление. А вдруг?

Сороковые. Во многом переломное для нее десятилетие. Сначала она потеряла последнего из тех, кого могла бы назвать близким другом (кроме Джона —‌ в то, что он жив, отчаянно хотелось верить). Потом снова разразилась война, особо остро всколыхнув в ее памяти события прошлого. Снова бомбежки, раненые, убитые, работа под перекрестным огнем; Теодора порой нарочно лезла в самое пекло, чтобы окончательно убедиться в том, что она бессмертна.

Сомнений быть не могло. Это случилось в 1914-м, и сделал это с ней Джон Робертс —‌ вернее тот, кого она знала как Джона Робертса. Что могло значить лишь одно —‌ Джон тоже бессмертен. Он жив! Единственная дорогая ей душа, еще оставшаяся на этом свете. Франция, потом Германия —‌ где бы она ни останавливалась, первым делом подавала объявление в местную газету. Всего пять слов —‌ «Теодора Эйвери ищет Джона Робертса». Она не знала, как зовут его теперь, но была уверена, что он вспомнит ее имя. Вдруг прочитает, вдруг найдет ее?

Но Джон так и не вышел на связь.

Пятидесятые годы, Швеция. Теодора сменила имя. Ей перевалило за шестьдесят, никто уже не поверил бы, какими «хорошими генами» свою внешность ни пытайся объяснить. В это десятилетие она схоронила последнего члена своей семьи —‌ отца. Брат ее погиб во Второй Мировой, мать, любящая его больше жизни, умерла спустя полгода. Отец дожил до 1953-го и скончался глубоким стариком.

На похороны, разумеется, Теодора не пошла —‌ это вызвало бы слишком много вопросов. Разве может шестидесятичетырехлетняя дочь покойного выглядеть как двадцатипятилетняя девушка? Пусть лучше думают, что ей просто наплевать на кончину отца; или что она вовсе где-то сгинула.

На могилу Тео пришла лишь пару дней спустя, принеся венки для него, а также для матери и брата. Она никогда не любила их столь сильно и не скорбела по ним так, как по Йоке, Фридриху и Лоуренсу, и все же прощание с родней —‌ с последними из семьи Эйвери, с кем ее связывало кровное родство —‌ далось ей непросто.

В тот вечер она напилась в баре, причем куда сильнее, чем обычно. Смотрела затуманенным взглядом на молодых —‌ действительно молодых, а не стариков в молодом теле, как она сама —‌ людей, танцевавших под новомодный рок-н-ролл, который она, получившая классическое музыкальное образование, так и не смогла понять и полюбить.

Лица и фигуры расплывались перед глазами, но вдруг в какой-то момент она сумела сфокусироваться на взгляде абсолютно черных глаз. Неужели это...

—‌ Джон?.. Джон!

Кое-как подскочив с барной стойки, Тео, шатаясь и расталкивая толпу, устремилась за удаляющейся фигурой.

—‌ Ненормальная! Раз пить не умеешь, то и не берись! —‌ смутно слышала голоса вслед.

Но все это не имело значения.

—‌ Джон, остановись! Джон, вернись! Я Тео —‌ твоя Теодора, неужели ты не узнаешь меня?!

Она едва помнила, как вывалилась из бара на улицу, порвала колготки и сломала каблук, но наплевав на все и сбросив обувь продолжала попытки догнать теперь уже черную машину, где, как ей казалось, был ее Джон. И звала, звала, звала его...

После еще долгие годы Тео терзалась догадками: был ли тот неизвестный действительно Джоном Робертсом или в пьяном бреду ее воображение просто выдало желаемое за действительное? Заметки в газеты стали частыми и регулярными —‌ в какой бы город она ни приезжала хотя бы на месяц, первым делом искала редакцию газеты, где можно было оставить соответствующую заметку.

«Теодора Эйвери ищет Джона Робертса».

С того дня —‌ дня, когда возможно она его видела в последний раз —‌ прошло одиннадцать лет, и ровно пятьдесят с памятного 1914-го. Теодора не изменяет себе: каждая новая страна, новый город —‌ новый поход в редакцию газеты и то самое старое полувековое послание, обращенное к Джону Робертсу, как бы его сейчас ни звали.

Тео открывает блокнот. Она сменила их уже сотни, оставляя на их страницах черновики к тысячам написанным ею статьям. Но на титульном листе каждого блокнота вот уже много лет подряд она выводит имена —‌ как посвящение, как память о тех, кто дает ей силы жить и писать дальше:

Йоке Ван дэр Люссе, 1887-1922

Фридрих Блумхаген, 1892-1938

Лоуренс Баркли, 1883-1940

Джон Робертс

Около последнего имени никаких дат. Единственная ниточка, связывающая ее, бессмертную и одинокую, с теми годами, когда она по-настоящему была счастлива.

Завтра газета с ее заметкой выйдет в печать. И Теодоре так отчаянно хочется верить, что это будет именно тот номер, который Джон получит, прочтет ее послание и наконец-то найдет ее. Ей хочется задать ему так много вопросов, но сначала просто упасть ему на грудь после пятидесятилетней разлуки и расплакаться. Единственному, кто поймет ее, кому она сможет открыться и довериться.

Теодора ждет. Иногда почти ненавидя за столь долгую —‌ непозволительно долгую —‌ разлуку; а иногда сама же придумывая ему оправдания. Но перестать ждать она не может.

Ведь зачем тогда нужна вечность, если не с кем ее разделить?