К вечеру за околицей (гет)

— Я совсем не боюсь.

Оленька горделиво вскинула голову, отбросив за плечо длинную светлую косу, обвязанную ярко-красной, как бутоны усыпляющих маков, лентой. Гияр никак не мог перестать дивиться цвету её волос, сравниться с каким могло, пожалуй, лишь ослепляюще белое солнце в жаркий день лета. В его лучах волосы Оленьки обретали едва заметный пшеничный отлив. Даже ресницы у неё были белые-белые, оттеняли живописно загорелое личико. А глаза, бездонные и лучистые, напоминали морскую волну. Не то зеленоватые, не то с приливом синевы — невозможно было разгадать их истинный цвет. Никто из печенежских женщин не мог похвалиться таким даром матушки-природы; все как одна в их племенах были чернобровые, темноглазые, редко у кого из них встречались волосы светлее воронова крыла. Может, потому его и завораживала Оленька? Что он снова и снова искал встречи с ней. И, будь его воля, так и глядел бы на неё часами. На такую особенную и не похожую на всех других. Однако просто любоваться ею и знать, что это не продлится вечно, становилось всё тяжелее. Давило на сердце смутным предчувствием: что, если скоро их встречи закончатся? Больше не повторятся?

Пока Гияр задумался, беззастенчиво разглядывая её чистое, с неизменным румянцем на щеках, лицо, Оленька продолжила, не дождавшись его ответа:

— Я, между прочим, сама на ладью пробралась втайне от нянек и вместе с княжеским войском доплыла до Киева. Или запамятовал? А мне тогда едва-едва десять годков стукнуло. Так что не говори, будто бы я испугалась.

— Отчего тогда мне отказываешь? — Гияр пристально заглянул ей в глаза, стараясь не показывать своё уязвлённое самолюбие.

— Оттого, что глупости ты говоришь, — пожала плечами Оленька, смягчив, однако, свои нелестные слова добродушной улыбкой. — Я новгородская, у печенегов за свою не сойду. И тятя меня ни за какие коврижки с тобой ехать не пустит.

— А что, если я тебя украду? — выпалил Гияр с присущей ему наглостью, лукаво прищурившись. — У нас законы такие: что сам забрал, то тебе и принадлежит. И никто мне, хану, слова не посмеет сказать.

— Скажешь тоже: заберу, украду... — фыркнула Оленька. — Будто я кобыла в стойле или мешок с червонцами. Ни послушной, ни безмолвной я не буду, и не надейся!

Гияр не удержался от порыва взять её за руки и внутренне порадовался тому, что она не препятствовала, не отдёрнула свои тонкие кисти, лежавшие теперь на его обветренных, покрытых ссадинами ладонях. Обычно нежная кожа на её пальцах сейчас выглядела огрубевшей: знак того, что накануне Оленька долго просидела за веретеном. У Гияра промелькнула мысль, что на эти пальчики так и просится изящное колечко. Желательно, с драгоценным камушком под цвет её необычных глаз. Вот что он привезёт ей в подарок в следующий раз.

— Мне вовсе не нужна послушная, — он покачал головой. — Я знаю, что ты гордая, в ноги мне кланяться не будешь. Этого и не прошу от тебя, княжна.

— Какая я тебе княжна? — не удержалась от смеха Оленька. Таким он был мелодичным, приятным слуху — словно певчая птичка пролетела рядом. — Я воеводы дочка, и ты это знаешь, Гияр.

— У меня будешь хоть княжной, хоть ханум⁽¹⁾, — пылко зашептал Гияр, подвинувшись к ней ближе, не ослабляя хватки на руках. — И подарков у тебя будет больше, чем у любой княжны. Всё, что захочешь: золото червонное, самоцветы, ни в чём не откажу...

Оленька скромно опустила веки; присущая ей выдержка всё же дрогнула, румянец стал ярче, пополз по лицу, как небесное пламя заката. Но лишь на миг. Она тут же выпрямила спину, сверкнула непоколебимым взглядом, как молнией. Гияр почувствовал, будто это она сейчас смотрит на него сверху вниз, подчиняя молодого гордого хана одним взмахом ресниц. Но никак не наоборот.

— Щедрость твоя мне по́ сердцу, но без золота-серебра я как-нибудь проживу. А вот вдали от Новгорода, от родного дома...

Оленька всё-таки высвободила свои руки из его цепких пальцев, поднялась на ноги, расправила ткань традиционного русского сарафана поверх колен.

Щедрость? Она считала, что Гияр предлагал ей дары лишь по доброте душевной, что такого удостоиться могла любая? То ли и вправду не понимала, то ли делала вид.

— Настала пора мне возвращаться, — Оленька подхватила с земли свою плетёную корзинку и со вздохом оценила плоды затянувшегося похода в лесок: ягоды земляники виделись лишь на донышке. — Подруги, наверное, уже заждались меня.

— Так скоро? — не смог скрыть разочарования Гияр, поднимаясь вслед за ней.

Она усмехнулась.

— Да где же скоро-то? Ты погляди, — Оленька указала рукой в небо, — как низко солнце опуститься успело. Так и до вечера недалеко. И тебя в печенежском стане, небось, потеряли.

Гияр оглянулся в ту сторону, где оставил пастись своего коня. Там, на прогалине у кромки подступающего к лесу поля, было достаточно зелени для ретивого жеребца, обученного верно дожидаться хозяина, как бы долго тот ни отсутствовал. Гияр вновь обратил всё своё внимание на Оленьку.

— Обо мне не тревожься, наместники в стане на случай долгой отлучки у меня всегда имеются.

Там, конечно, и не подозревали, куда, а вернее, к кому именно, их юный господин взял привычку отлучаться. Но одним из преимуществ хана было право не отчитываться за свои решения. Ни перед кем. Кроме, разве что, собственного здравомыслия, временно покидавшего беспокойный разум. Но неизменно возвращавшегося, чтобы принести с собой новую головную боль.

Ольга лишь повела худенькими плечами.

— И всё же время нам разойтись. Ты меня не провожай, если тебя у ворот заметят, хлопот не оберёшься. Скачи лучше обратно к своим.

Такое сухое прощание Гияра не устраивало.

— Постой!

Оленька осталась стоять на месте, вдруг поглядев на него так понимающе... с проблеском сожаления. Будто и сама не рада была расставаться. Только как угадать её истинные чувства? Как узнать, какие помыслы кроются в белокурой головке? Она же не откроется ему до конца, нет. Будет томить, испытывать душу, но не позволит себя разгадать. Русичи ведь таковы и есть — стоят на своём до победного. Однако и печенег не промах, надо будет — подмётки на ходу подрежет.

— Не тяни же, Гияр, — потребовала Оленька, решив, что он хочет ей что-то сказать напоследок.

Часу раздумывать не было. Она сейчас здесь — а может уйти надолго. Или исчезнуть вовсе, растаять, как лёгкая дымка предрассветного тумана, которую ни схватить, ни задержать никак не получится. И что тогда с ним будет? С чем он останется?

— Я тебя не отпускаю! — Гияр и сам не успел опомниться, как подскочил к ней, взял за плечи. — Не отпускаю, слышишь?

Оленька от внезапности выронила корзинку, не удержалась на ногах и рухнула на траву, невольно увлекая его вслед за собой и безжалостно приминая рассыпавшиеся ягоды. Гияр мог поклясться, что отчётливо услышал — нет, почувствовал — бешеный стук её сердца. Время ненадолго замерло, дав ему вглядеться в прекрасное юное лицо, усеянное редкими крапинками-отметинами солнца. Пока Оленька молчала, пытаясь совладать с удивлением, Гияр воспользовался её замешательством, чтобы отодвинуть светлую прядь, упавшую ей на глаза. А затем столь отрадное мгновение рассеялось, и Ольга недовольно фыркнула, оттолкнув его, чтобы подняться. Конечно, у неё не хватило бы сил даже попросту заставить его пошатнуться, если бы сам Гияр того не захотел. Со своим необузданным норовом ему приходилось бороться, пусть и не всегда это выходило успешно.

— Ты... ты... — Оленька задохнулась возмущением, но, так и не найдя нужных слов, принялась рассеянно приглаживать растрёпанные волосы, то и дело бросая в сторону Гияра недобрый взгляд.

Она не будет сердиться долго и простит ему эту выходку. За минувшие годы Гияр хорошо узнал её, как и Оленька сумела примириться с буйством его натуры. Его Гияр показал во всей красе ещё в первую их встречу, когда они с Алекшей не поделили реку. Точнее, делиться отказался Гияр, дав волю чисто ребяческому упрямству. За что поплатился, нахлебавшись воды и потеряв на речном дне свой любимый кинжал, подарок отца. Даже спустя время Гияр предельно ясно помнил миг пробуждения, когда первым, что открылось взору, было её лицо. Ещё по-детски округлое и удивительно завораживающее. И эти волосы... он поразился тому, насколько они светлые. Даже не сразу понял, что перед ним живой человек, а не случайное видение. Тогда Гияр успел только назвать ей своё имя. Но то, что разговора у них не получилось, было неважно. Он пропал с одного взгляда и уже не мог выбросить нежный облик этой красивой девчушки из головы. Пробовал, но вскоре оставил попытки. Образ Оленьки преследовал его до тех пор, пока Гияр не разыскал её, чтобы увидеться вновь. А потом — ещё и ещё.

— Не уходи, — теперь он уже просил, а не приказывал, наплевав на то, как жалобно это может звучать из уст гордого предводителя степняков. — Побудь ещё немного. Здесь, со мной.

Его переменившийся ласковый тон заметно подействовал на Оленьку вопреки её стараниям не показывать этого.

— Какой же ты! — уже без прежнего негодования, больше в шутку упрекнула она Гияра.

— Знаешь ведь, какой, — весело отозвался он, поняв, что прощён. — Кровь у меня горячая, как и положено дикому степняку. Так ведь нас среди русичей называют?

— По-разному вас поминают у нас... но редко когда не скверным словцом, — честно призналась Оленька.

— Другого и не ожидал, — беспечно рассмеялся Гияр. — Надолго о себе оставляют память печенежские набеги.

Оленька покачала головой.

— Вам бы только смуту наводить.

Они редко затрагивали в своих разговорах вечное противостояние русичей и степняков, которое то затихало, то снова обострялось, и так до бесконечности. Оба приняли неизбежность: условия наказывали им быть врагами, но веление сердца превратило их в друзей. Однако их сближение оставалось каплей в море долгой войны и укоренившейся ненависти двух народов. Печенежский хан борется за место под солнцем и лучшую жизнь для себя и своих людей с не меньшим убеждением, чем русский князь обороняет принадлежащие ему земли. А земля, как известно, переменчива: сегодня принадлежит одним, а завтра — другим. Каждый жаждет урвать свой кусок.

— Верно, никакой управы на нас нет, — без обиды отшутился Гияр. — Только я и не помню, когда в последний раз своё войско собирал в набег. У меня уже долго одна только ты на уме. Так что и не думай, будто сможешь от меня отделаться.

— Кто сказал, что я этого желаю? — Оленька смущённо улыбнулась: такие откровения не могли её не задеть. — По своей воле же вижусь с тобой. А то, что не могу насовсем остаться, так ты ведь понимаешь всё. Мне и объяснять не нужно.

Тень грусти, пробежавшая по её лицу, была неподдельно искренней. Гияра это тронуло. И одновременно обрушилось что-то на сердце холодом волнения, сковало колкой изморозью нутро.

— Ты, надеюсь, не засватана? — Гияр пристально посмотрел на неё.

— Что ты, нет! Я бы не стала такое скрывать от тебя.

— Но к тебе наверняка пытались свататься?

— Кто-то пытался, но я даже не узнавала у тяти. Он не торопится кому-то дать согласие. Я у него единственная дочка, вот тятя и бережёт меня, не отдаст в чужой дом, пока не убедится, что заживу там лучше всех.

— Не потому ли медлит твой отец, что дожидается Алекшу? — напряжённо задумался Гияр. — Он к окружению князя близок, в ратном деле успехи делает, наверняка и у воеводы на хорошем счету...

Это он, конечно, зря взялся перечислять достоинства Алекши, своего ровесника, который тоже успел возмужать, многому научиться и заработать определённую славу на близлежащих землях. Как ни крути, а его нельзя было списать со счетов. Да и сам Гияр его уважал и называл не иначе как «заклятым другом». По привычке состязаясь в умениях, они не выходили за грань дружеского соперничества. Только если дело не касалось Ольги. Тут всё обстояло гораздо сложнее, чем с позабытой делёжкой речки. Хотя Гияр и мог только догадываться о том, положил ли на неё глаз Алекша в том самом смысле, ревность съедала его, рвала когтями неугомонное сердце.

— И снова ты про Алекшу, — закатила глаза Оленька. — Даже будучи далеко, он тебе не даёт покоя. С чего ты взял, что он решит ко мне свататься? Ему наверняка сейчас не до того, он у князя на службе, о службе и думает денно и нощно. А если и решит жениться — так ему есть из кого выбирать.

— Если всё-таки тебя он выберет, то придётся решать поединком, — не унимался Гияр.

— Ещё чего. Я в таком случае никому согласия не дам. А про Алекшу не забывай, что он тебе друг.

— Алекша мне друг, — согласился Гияр. — То, как однажды он спас мне жизнь, я не забыл. И долг ему вернул, когда увёл своё войско. А только ты всё равно моя. Так ему и передай. Чтобы даже не смотрел на тебя.

— Придержи коней-то, — усмехнулась Оленька. — Я ещё не жена тебе.

— А если всё-таки украду тебя? — не унимался Гияр. — Тогда уж никто не посмеет оспорить моё право на тебя. У нас так заведено. А если кто вздумает встать на моём пути...

Оленька вздохнула в ответ на эти жёстко прозвучавшие слова. А через мгновение Гияр с удивлением ощутил тепло её ладони на своей щеке. Он не смел сдвинуться с места, застигнутый врасплох этой неожиданной лаской.

— Пусть я русская, а ты печенег, но чужаком я тебя назвать никак не могу. И потому мне тревожно. За тебя, за то, что можешь врагов себе нажить, в беду попасть по глупости. А виной тому буду и я.

Она будто думала, что Гияр всё это не всерьёз. Может, ей казалось, что он лишь от праздного безделья стремится влезть в очередную передрягу? Что его нужно непременно отговорить? А он себя знал: если уж взбредёт что-то в голову, то уже так просто не выкинешь...

— Ошибаешься, — на душе у Гияра отчего-то посветлело, кожа под нежной девичьей ладонью горела огнём. — Мои поступки — мне за них и ответ держать. За всё, что совершил и ещё совершу, расплачусь сам. И за это — тоже.

Не сомневаясь даже секунды, он наклонился к её лицу, и губы их встретились. Так легко и взаимно, как по наитию, будто оба лишь этого и ждали всем нутром. Будто Оленька не была недоступной для него русской девицей на выданье, тронув которую таким образом, он рисковал головой. Хотя и без того желающих её отсечь было достаточно, так что Гияр немногое терял.

— Зачем ты это сделал? — воскликнула Оленька, отпрянув и в невольном жесте самозащиты прикрыв губы ладонью.

Гияру её изумление показалось наигранным. Ответ ей был известен и так, а потому он промолчал, продолжая лишь с интересом разглядывать красивое лицо перед собой. Не без удовольствия он отметил, что девичьи щёки вновь пылают — да так ярко, что маков цвет позавидовал бы.

— Беги к своим подружкам. А то и вправду хватятся тебя, как поднимут крик на весь лес...

Как бы ни хотелось продлить чарующие мгновения, когда Оленька находилась рядом, Гияр понимал, что лучше ей всё-таки вернуться. Пока он не совершил что-то совсем опрометчивое.

— Бегу-бегу, — спохватилась девочка, подхватывая пустую корзинку. — А ягоды... Скажу, что медведь всё съел.

— Так медведей в таком редколесье не водится, — усмехнулся Гияр.

Оленька махнула рукой.

— Они всему поверят. Любят и других, и себя стращать попусту.

— Не то что ты. Тебя ни медведем, ни печенежим войском не запугаешь. И в кого ты такая бесстрашная?

Оленька в ответ смущённо повела плечами.

— Не такая уж бесстрашная, как тебе кажется. Ну, я пойду? — она переминалась с ноги на ногу, сжимая в руках пустую корзинку, будто ожидала, что её всё-таки остановят. Гияр молчал. — Скорой тебе дороги назад, — пожелала Оленька на прощание.

Она знала, что добираться верхом на коне обратно к своим ему предстоит до самой темноты.

Гияр долго провожал взглядом её удаляющуюся по тропинке фигуру, пока яркий цвет сарафана и белизна светлой косы окончательно не перестали мелькать сквозь решето древесной листвы. Каждый раз он смотрел ей вслед с отголоском тоски, будто бы больше им не доведётся увидеться. Эта встреча, как и многие другие, не должна была стать последней. Но пришлось неохотно признаться самому себе, что даже временная разлука с Оленькой становилась теперь невыносимой.

Прощальный шёпот Гияра, предназначенный ей, был поглощён тысячей звуков и шорохов оживающего к вечеру леса.

А всё-таки однажды я тебя украду.

1) Титул жены хана

Вернуться к тексту