Я сладко сплю здесь, в глубине того, кто любит меня (гет)

I

Большую часть времени Каз не сомневается, что выкупить контракт Инеж было хорошей инвестицией, но, проклятье, сегодня она заставляет его дважды подумать, стоило ли оно того.

— Разве я не говорил тебе, что сегодня они собираются действовать по-крупному? Разве я не велел тебе оставаться незаметной?

По крайней мере, Инеж достаточно умна, чтобы не отвечать на вопросы, которые он швыряет в нее — острее ножей, украшающих ее тело.

В данный момент Каз роется в шкафу рядом с умывальником в поисках второго свитка льняных перевязок, и нога дико болит, поскольку он стоит на коленях на деревянном полу чердака. Как будто мало ему было на этой неделе Обломщиков, которые переманивали посетителей из «Клуба ворона». Чтобы отпугнуть потенциальных клиентов, они устраивали постановочные драки за дверями, которые переходили в настоящие драки с вышибалами Отбросов и отвлекали игроков, которые уже сидели за столами. А теперь они набрались наглости напасть на его паука на территории Отбросов.

Конечно, Каз достаточно хорошо натренировал Инеж, чтобы они не добились успеха, но тем не менее. Почти успешное нападение сегодняшней ночью разожгло в его груди кипящую ярость. Иррациональный гнев, который он не может полностью объяснить. Разве что тем, что на этой неделе он неоднократно предупреждал Инеж, велел ей быть настороже, проходя по Бочке сегодня ночью.

А теперь она в неудобной позе сидит на краю его кровати, обматывая себя первым свитком льняной ткани, который он бросил ей, чтобы затянуть кровоточащий порез на спине, и встречая тираду Каза поджатыми губами и каменным молчанием.

И в этом он тоже уже сто раз исправлял ее, не так ли?

— Ты бережешь левую руку, так? — обвиняет он.

И снова закипает, поняв, как эта драка скорее всего протекала.

— Отвечай! — рявкает он, и Инеж наконец смотрит ему прямо в глаза.

Он замечает вспышку огня в ее глазах, которая предупреждает, что Инеж больше не позволит ему отдавать ей команды словно сторожевой собаке.

Каз не планирует делать это снова, но угрюмо думает, что сторожевую собаку было бы проще натаскать, чем Призрака.

— Какой в этом смысл? Ты явно уже сделал выводы.

Ее тон не так резок, как обычно бывал, когда они с Казом ругались: она медленно моргает в явном истощении. Некая коварная часть его сознания почти разочарована тем, что Инеж не пытается бросить ему вызов, но он немедленно подавляет эту мысль. Глупо.

Каз хмурится на нее и наконец бросает ей второй сверток ткани, после чего берет трость и с болезненным ворчанием, которое маскирует под отвращение, поднимается на ноги.

— Ты срезала эту татуировку несколько месяцев назад, Призрак. Если так и будешь беречь в драках левую сторону, твои противники продолжат использовать это против тебя. А я не могу позволить себе терять информацию, каждый раз ожидая, пока ты приведешь себя в порядок.

Инеж заканчивает перевязывать рану, и Каз откровенно пялится на ее покрытое шрамами предплечье, вспоминая перо, которое раньше было вытравлено на коже. Если воспоминание об этой метке порождает новую волну ярости в груди, он говорит себе, что это только потому, что Инеж позволила искалечить себя: незажившая рука стала слабостью, а показывать слабость в Бочке — верный способ подписать себе смертный приговор. Для Каза это стало бы напрасной тратой прекрасной инвестиции.

Он отворачивается, поскольку если этот порез не научит ее не повторять ошибки, то ничто не научит. Нет смысла говорить что-то еще: насколько он знает Инеж Гафу, она быстро учится.

Каз возвращается за стол к просмотру цифр клуба за день, которым он занимался до того, как Инеж нехарактерно для нее споткнулась, забираясь в окно. Цифры надежные, методичные, подчиняются его указаниям, в отличие от маленькой сулийки, которую он по-прежнему чувствует через всю комнату.

Каз не ждет, что услышит, как Инеж передвигается по комнате, чтобы отложить медицинские принадлежности или подобрать с пола свое пальто, которое она бесцеремонно бросила, но он ждет, что услышит, как в какой-то момент скрипнет открываемое окно, когда она покинет комнату. После того, как проходит несколько напряженных минут, а сигнальный звук так и не раздается, он начинает терять концентрацию на цифрах, нетерпеливо ожидая, когда Инеж вернется в свою комнатушку и оставит его в покое.

Вначале Каз задумывается, не хочет ли она отомстить, не использует ли тишину против него после того, как за один вечер он сказал ей больше слов, чем за всю предыдущую неделю. Инеж приобрела раздражающую привычку упрямо молчать, когда на нее находит такое настроение.

Но в итоге, подняв взгляд от бумаг, Каз с удивлением сначала обнаруживает ее пальто, которое лежит нетронутым на полу рядом с окном, и в конце концов с еще большим удивлением обнаруживает саму Инеж.

Она отключилась на краю кровати — ноги по-прежнему опущены на пол, как если бы она просто завалилась на бок, неловко склонившись так, что правый бок прижался к незамысловатому покрывалу, а одна рука оказалась под головой.

Вероятно, бессонной ночи, проведенной в беготне по Бочке, а потом неожиданной схватки с двумя Обломщиками вполне достаточно, чтобы измотать Инеж, даже если бы она не была ранена. Некоторое время Каз беспокоится, сколько крови она потеряла, размышляет, стоит ли послать за Ниной в «Белую розу», но с минуту понаблюдав за тем, как вздымается и опускается ее грудь, отмечает ровное дыхание. Бронзовые щеки по-прежнему сохраняют здоровый румянец, а повязки, покрывающие рану, остаются белыми, без следов крови.

Каз не уверен, сколько времени таращится на лежащую Инеж, изучая прядь волос, которая упала ей на лоб, изгиб ее носа, пространство между приоткрытыми губами. А также странный угол между ногами и туловищем.

В течение одного опасного мгновения он подумывает о том, чтобы встать из-за стола, просунуть руки ей под колени и аккуратно поднять ноги на кровать. Возможно, он даже мог бы достать из шкафа дополнительное одеяло и завернуть ее, чтобы она не замерзла…

Но мгновение заканчивается. Каз не может прикоснуться к ней. И сомневается, что Инеж захочет, чтобы кто бы то ни было прикасался к ней в столь уязвимом положении, когда она лежит на кровати. Не после того, что она вынесла в «Зверинце».

И не тогдa, когда Каз знает, что его собственное прикосновение скорее проклятие, чем лекарство.

Каз отводит глаза от Инеж. Убеждает себя, что это просчитанная уступка ее травмам, а не его собственная слабость, возвращается к цифрам и не будит ее до рассвета.

 

II

Каз не привык чувствовать себя настолько… растрепанным.

Он привык, что его жизнь в Кеттердаме — скрупулезная рутина: он одевается утром в сделанные на заказ идеально выглаженные и накрахмаленные костюмы; днем распределяет смены в «Клубе ворона»; а вечера всегда предназначены для бухгалтерии и получения информации от паука.

Или, по крайней мере, раньше по вечерам он получал регулярную информацию, но Инеж ушла и разрушила и это тоже.

Тревожнее всего то, что Каз не особенно возражает против разрушения, особенно когда за последние тридцать шесть часов Инеж откидывает голову и смеется этим смехом чаще, чем, возможно, за весь предыдущий год. Только вчера утром Каз провернул один из лучших трюков в своей карьере фокусника (возможно, самый лучший трюк, думает предательская часть его сознания), подарив Инеж корабль в Пятой гавани и сразу после этого воссоединив ее с родителями.

Но без неизменной рутины, которую они с Инеж построили для себя за последние два года, Каз не знает, как правильно действовать, как оптимально планировать следующий шаг. Он уже не знает, кем они являются друг для друга. Или, по крайней мере, кем он является для нее. Каз уверен, что ясно дал понять о своих намерениях, когда купил ей корабль, а потом осмелился попросить ее вернуться к нему.

Он не знает, что делать со всем этим. Вчера утром Инеж пришла в гавань, взяла его за руку и позвала к своим родителям. Она уговорила его отправиться в особняк Ван Эков и потом неловко сидеть в единственном кресле, в то время как Уайлен и Джеспер так легко, так естественно вовлекли ее родителей в беседу.

Тем не менее, после того как Инеж на минутку выскочила из гостиной, чтобы принести еще чая, она не вернулась сразу же на прежнее место — на диване между родителями. Вместо этого она задержалась рядом с Казом, усевшись на подлокотник его кресла, и наклонилась прошептать, пока Джеспер плел сказки о своем золотом детстве в Новом Земе:

— Ты в порядке?

Каз моргнул, удивленный, что она спрашивает его. Он видел, как слезы текли по ее лицу, когда она увидела родителей на причале, наблюдал, как все трое, обнявшись, опустились на землю, отчаянно цепляясь друг за друга после двух лет разлуки.

— Да, — наконец, пробормотал он в ответ и еще секунду поколебался.

Он же мог спросить ее, правильно? Она держала его за руку. Он спросит.

— А ты?

Инеж мягко улыбнулась, опустив взгляд на свои колени, сведя брови с меланхоличным выражением.

— Думаю, буду, — ответила она и, распрямив плечи, чтобы собраться с силами, встретила его взгляд. — Мама говорит, ей не хватает керчийских слов, чтобы как следует поблагодарить тебя, и она заставила меня пообещать, что я скажу вместо нее. Единственная проблема… У меня тоже не хватает слов, чтобы поблагодарить тебя, Каз.

Он и на следующий день не перестает думать о бесконечном тепле в ее больших карих глазах, обрамленных длинными черными ресницами; не перестает думать об изгибе ее губ, когда она произносила его имя — мягче, чем он когда-либо слышал.

Интересно, куда она поведет его дальше, и хватит ли ему сил последовать за ней?

Каз предполагает, что сохранить расположение ее родителей — стратегически правильная отправная точка, так что, заглянув тем утром в особняк, он оставил для матери Инеж букет дикой герани. Инеж и ее родители еще спали, когда он заходил — осознанный выбор со стороны Каза. Инеж не просила его вернуться, так что он не стал мешать ей общаться с семьей, но заставил одного из служащих разбудить Уайлена, чтобы они смогли оформить последние бумаги, передающие «Призрака» во владение Инеж.

Уайлен немного поворчал («Пять утра, Каз. Ты вламываешься в мой дом в пять утра?» — «Я могу вломиться в твой дом в любое время любого дня, если тебе от этого станет лучше» — «Не станет»), но после того, как бумажная работа была сдана, сонно спросил:

— Останешься на кофе?

Каз подавил первую реакцию насмешливо фыркнуть, снова подумав о ладони Инеж в его руке в гавани, ее словах в гостиной прошлым вечером: мне не хватает слов, чтобы поблагодарить тебя. Он не знал, сможет ли стать тем, кем она хотела его видеть, но думал, что, возможно, мог бы начать с того, чтобы меньше вести себя как тот, кем она не хочет его видеть.

Так что Каз прочистил горло, собрал бумаги и пробормотал:

— Не сегодня, спасибо.

Уайлен на мгновение застыл, словно в потрясении от того, что услышал вежливое слово из уста Каза Бреккера, но быстро собрался.

— Тогда в другой раз? — вежливо надавил он.

Каз начал думать, что он прекрасно приживется в Торговом совете.

— Возможно, — уклончиво ответил он, надевая шляпу и возвращаясь к парадной двери, чтобы вернуться в Бочку.

Едва ли это было обещанием, но, вероятно, еще одной мудрой отправной точкой.

Солнце едва вставало, когда он покинул дом Ван Эков этим утром. Теперь оно быстро спускается за покатые крыши Кеттердама, погружая мощенные улицы в тень. После дня кабинетной работы в «Клубе ворона» Каз наконец-то возвращается в свою чердачную комнату в Клепке в надежде, что куча бумажной работы, которая ждет его на столе, составленном из ящиков, прекрасно отвлечет от вопросов, весь день терзающих его мозг.

Рассказала ли Инеж родителям о «Зверинце», об Отбросах? Рассказала ли она им обо мне? Больше всего на свете он хочет знать, что она скажет: развеет ли она их убеждение, будто он некий благородный спаситель, и представит его тем, кто он есть на самом деле: убийцей, манипулятором, вором?

С трудом поднимаясь по лестничным пролетам Клепки, Каз проклинает свою глупость этим утром. Будто букет цветов может изменить мнение ее матери о нем, после того как она узнает правду.

С самоуничижительной гримасой на лице он вскрывает замки на двери и распахивает ее, обнаружив, что окно открыто, а на столе тускло светит лампа. Инеж здесь, внезапно понимает он. Обведя комнату взглядом в первый раз, Каз задумывается, не выбралась ли она на крышу кормить воронов, но в конце концов находит ее: миниатюрная фигурка, свернувшаяся поверх покрывала на его кровати, спиной к нему, и там…

На фоне блестящего шелка ее черных волос ярко выделяется полоса дикой герани — цветы аккуратно и обдуманно воткнуты в косу, которая обернута вокруг ее головы. Цветы дикой герани, отмечает Каз, те самые, что он оставил для матери Инеж в особняке этим утром.

Несмотря на изумление, ему удается бесшумно закрыть за собой дверь, но у Инеж такой чуткий сон, что последующего постукивания трости по деревянному полу достаточно, чтобы разбудить ее. Она сонно переворачивается, раздавив несколько нежных лепестков под головой. На мгновение Каз задумывается, задержится ли запах в ее волосах, а потом — еще более опьяняющая мысль — задержится ли запах на его простынях.

В попытке стряхнуть мысль он быстро разделывается с вечерней рутиной, прошаркав от вешалки к умывальнику, а потом к столу, где устраивается за стопками бумаг, взяв первый лист сверху.

Несколько мгновений спустя Инеж присоединяется к нему, изящно усевшись на единственном пустом углу стола и медленно моргая. Вокруг них устанавливается тишина — словно пылинки, которые оседают на пол в угасающем солнечном свете.

Только поняв, что не сделал ни одной странички с тех пор, как Инеж уселась на столе, Каз заговаривает:

— Длинный день?

Она уклончиво мычит и поясняет:

— Длинная ночь после того, как ты ушел. Надо было… о многом рассказать родителям. Можешь себе представить.

К концу предложения ее голос почти полностью угасает, и она сидит тихо, как птичка.

Каз слегка хмурится, думая, что, наверное, настало время, когда Инеж обрушит на него приговор. Должно быть, ее родители глубоко огорчены тем, что она связалась с печально известным преступником Казом Бреккером; наверняка они хотят, чтобы она села на свой корабль, уплыла из Пятой гавани и больше никогда не возвращалась в Кеттердам.

Вместо этого она удивляет его:

— Мама передает тебе спасибо за цветы.

Возможно, вежливость сулийцев простирается дальше, чем предполагал Каз, если они настаивают на благодарности за столь подхалимский жест. Он недоверчиво хмыкает — наполовину пораженно, наполовину пристыженно.

— И, наверное, мало за что еще, — с горечью ворчит он.

Боковым зрением он видит, как Инеж недоуменно наклоняет голову, но не поворачивается, чтобы встретить ее пытливый взгляд.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты рассказала им всё? — скрипит он, словно тисками стиснув ручку в дрожащей руке без перчатки.

Каз жалеет, что не стал надевать перчатки после того, как помылся несколько минут назад. Очень сильно жалеет.

Слова вырываются изо рта раньше, чем он решает продолжить:

— Ты рассказала им, как я выкупил твой контракт, как вооружил тебя ножами и приказал убивать? Как я сотню раз рисковал твоей жизнью в одном только Ледовом Дворе и тысячу раз до этого? И реакцией твоей матери было поблагодарить меня за цветы?

Долгое мгновение Инеж сидит неподвижно и молча. Каз только что бросил ей под ноги все осколки. Возможно, она пытается решить, как лучше обойти их на цыпочках, как лучше попрощаться и сбежать. Он отпустит ее — он сам бы показал ей путь, если бы мог.

Но когда Инеж начинает говорить, ее голос звучит твердостью, убеждением, которые дают понять, что она не собирается сбегать. По крайней мере, пока.

— Я рассказала им, как ты спас меня из «Зверинца». Как ты поверил, когда не верил никто, что я могу быть опасной, и научил меня этому. Как ты требовал от меня сложного выбора, но он всегда оставался именно моим выбором. Не оскорбляй мою самостоятельность, намекая на обратное.

Тогда Каз встречается с ней взглядом, и солнце садится за окном позади нее, заставляя пряди волос вокруг ее лица светится словно ореол. У него совсем нет сил посмотреть в другую сторону: она поймала его своим взглядом.

— Я сказала им правду, Каз, — мягко заключает Инеж. — Не сладкую ложь.

— И? — выдавливает он.

— И мама передает тебе спасибо за цветы.

Каз тяжело сглатывает, кивает и, наконец, отворачивается, словно ему даровали временную отсрочку.

— Тебе следует отдохнуть, — в итоге произносит он, снова вернувшись к бумагам. — Мне надо работать — я могу разбудить тебя через пару часов.

Но когда Инеж встает, чтобы вернуться в кровать, ее лицо обрамляет свободная прядь, и Каз замечает, что из полураспустившейся косы выпал помятый бутон герани и теперь лежит на углу стола.

— Подожди, — окликает он и использует стол, как опору, чтобы поспешно встать.

Инеж немедленно замирает, оглянувшись через плечо.

Каз подбирает бутон и подходит к ней. Когда Инеж запрокидывает голову, чтобы посмотреть на него, он втыкает цветок обратно в пряди ее косы. Поняв, она лучезарно улыбается.

— Вот, — шепчет он и обнаруживает, что смотрит уже не на герань, а на Инеж. — Идеально.

 

III

Как выяснилось, Инеж не сбегает от него. Но и с ним не остается — однако возвращается.

Иногда Каз встречает ее прямо в гавани в нетерпеливом желании одарить информацией или небольшим подарком (блестящий нож, раскрытый маршрут работорговца, письмо от ее родителей, адресованное в Кеттердам). В другие дни они встречаются в доме Ван Эков, где Уайлен всегда немного слишком воодушевленно предлагает Казу чашку кофе и горячую еду (он неохотно соглашается на кофе и перекус хотя бы для того, чтобы сидеть рядом с Инеж, пока она допивает вторую чашку чая). Однажды Джеспер даже собрал их в отеле "Гельдреннер" и объявил:

— Год успехов капитана «Призрака» заслуживает подобающего праздничного ужина. Всё за счет Каза, конечно.

Каз пронзил его взглядом, но всё равно согласился.

Но его любимые варианты — когда он вовсе не встречает ее, а просто натыкается на нее раньше, чем успевает получить сообщение, что Инеж вернулась в Кеттердам. Иногда она тень, которая возникает в одном из переулков Бочки, предупреждая Каза об опасности после того, как всё это время приглядывала за ним — верная, как всегда. В другие дни она перехватывает его взгляд из какого-нибудь темного угла «Клуба ворона», призывая оставить смену и вознаграждая долгими поцелуями, когда он следует за ней.

А сегодня Каз находит ее там, где хочет больше всего: в ожидании его возвращения Инеж спит, свернувшись на его кровати, в целости и сохранности и здесь. Уступая долго сдерживаемому желанию, он достает из шкафа шерстяное одеяло и накрывает ее. Теперь в его мире всё правильно.

 

IV

В первый раз, когда они попытались, Инеж дрожала от ужаса. Каз помнит, как заверил ее:

— Всё хорошо, я могу вернуться на матрас на полу…

Но как всегда упрямая, она решительно настроилась сделать этот шаг.

— Нет, — проскрежетала Инеж, сжав кулаки, стоя возле его кровати. — Для всех это так просто. Я могу победить.

Каз помнит боль, которую почувствовал от ее слов, его собственное глубокое понимание того, что значит встретиться лицом к лицу со своими демонами; храбро, решительно противостоять им, и всё же не быть уверенным, что хватит сил победить.

Но он помнит и гордость, которую почувствовал, наблюдая, как Инеж покоряет их.

Каз протягивает руку к краю кровати: простое прикосновение, к которым они давно привыкли. Инеж отчаянно хватается за его пальцы, и после всех случаев, когда Каз наблюдал, как она бросает вызов земному притяжению — на крышах Кеттердама, в вороньем гнезде ее корабля, на проволоке рядом с родителями, — ему странно чувствовать, что в это мгновение его рука — единственный якорь, позволяющий ей сохранять равновесие.

— Ладно, — с придыханием произносит Инеж, распрямляя напряженные плечи. — Ладно.

— Я могу что-то сделать, чтобы тебе было легче? Что угодно?

Про себя Каз думает, что избавление мира от Хелен Ван Худен сотворит чудеса с его собственным душевным рaвновесием, но сомневается, что озвучивание стремления к кровавой мести поможет Инеж в данный момент.

— Просто… постарайся вначале лежать тихо, — наконец, отвечает она. — Чтобы я не чувствовала движение кровати рядом со мной. Чтобы я не думала, что ты собираешься наброситься на меня.

И прежде чем он успевает даже начать распутывать подтексты этого высказывания — и следующую из них ярость, которая пылает у него внутри, — Инеж снова переводит дух, приглушает лампу на прикроватном столике, чтобы она не была слишком яркой, и подбирается к завернутому в простыни Казу, чтобы лечь рядом с ним на кровати.

Это был первый раз, когда у них получилось тaк сделать, и он мог бы стать последним, если бы Инеж не удалось взять под контроль перебитое паникой дыхание. Стaвшее поверхностным и быстрым, как только она легла рядом с ним, обняв подушку словно щит.

Вначале Каз совершил ошибку, приравняв «тихо» к «молчаливо», и прикусив язык, чтобы не заговорить в первые несколько минут, пока Инеж тщетно боролась, дрожа между рваными вдохами. Однако он не смог сохранять молчание долго, поскольку отчаянные звуки, которые она издавала, полностью уничтожили его решимость.

— Инеж, — зовет он, пытаясь наблюдать за ней боковым зрением, не двигая головой. — Не хочешь встать на минутку? Мы можем пойти посидеть на крыше, подышать воздухом…

Каз прерывается, прислушиваясь к еще нескольким дрожащим вдохам.

От того, как яростно она сражается, чтобы не сломаться, в его груди отверзается глубокая расщелина размером с Инеж. Каз спокойно может противостоять избиениям и откровенным угрозам, не сгибаясь ни на дюйм, но когда дело касается Инеж, он четко осознает собственную слабость. С того момента, как Ян Ван Эк перехватил его взгляд в Веллгелюке, она оставалась драгоценным изъяном в каждом его плане, упрямой трещиной в непроницаемой броне.

— Знаешь, тебе не надо ничего доказывать, — почти отчаянно добавляет Каз.

Он начинает думать, что Инеж способна терпеть собственное страдание гораздо дольше, чем Каз в состоянии позволять ему продолжаться.

— Ты уже была достaточно смелой, дорогая.

Но прервав встревоженное бормотание, он замечает, что ее дыхание стало немного спокойнее, чем за мгновение до того, менее отчаянным, более размеренным.

— Продолжай говорить, — вдруг просит Инеж. — Это помогает. Просто… говори о чем угодно.

И поскольку она была такой храброй сегодня, Каз чувствует необходимость сложить еще часть брони — ту, о которой не может перестать думать, — и сравнять счет между ними.

— Это я виноват в том, что Ван Эк схватил тебя, — признает он, — после Ледового Двора. На Веллгелюке.

Это определенно помогает в плане отвлечения, поскольку дыхание Инеж полностью замирает, и она поворачивает голову посмотреть на него. То, что Каз решительно настроен оставаться неподвижным, в этот момент работает в его пользу, поскольку не приходится встречать ее испытующий взгляд, пока он излагает свою вину — затяжной стыд, который годами грыз его с тех пор, как это произошло.

— Когда он отдал приказ убить всех, кроме меня, я совершил ошибку. Помнишь, я сказал тебе, что тебя выдает то, что ты распрямляешь плечи перед тем, как начать действовать?

Инеж резко кивает, всё еще задерживая дыхание.

— Ты спросила, что выдает меня. Я сказал: дело в том, что я калека, поскольку никто никогда не видит дальше этого. Но Ван Эк знал. Ван Эк заметил мою самую опасную слабость.

— Какую? — шепчет Инеж, привлеченная его словами, напряженностью его взгляда. Чего он и добивался.

— Когда он отдал приказ, я посмотрел прямо на тебя. Моя самая большая слабость, которая действительно выдает меня — то, что для меня невыносимо, когда тебе причиняют боль. И поскольку я не смог скрыть этого перед ним, именно тaк и произошло. Поэтому взяли тебя вместо всех остальных. И я никогда не был достаточно сильным, чтобы рассказать тебе правду.

В течение этого признания Каз остается совершенно неподвижным, уставившись в одну точку на потолке. Так что его застает врасплох, когда он вдруг чувствует прикосновение к своей щеке, ее ладонь поворачивает его лицо, чтобы он посмотрел на Инеж. Каз обеспокоенно хмурится, но не собирается спрашивать, о чем она думает. Он знает, что Инеж заговорит, когда будет готова.

Несколько благоговейных секунд спустя, в течение которых она гладит большим пальцем край его скулы, Инеж говорит:

— Ты самый одаренный, исключительно гениальный человек, что я когда-либо встречала. Но защитить меня от любой боли выходит далеко за пределы твоих возможностей.

Каз открывает рот, чтобы возразить… ну, на каждую часть ее высказывания, но Инеж перемещает ладонь, теперь поглаживая большим пальцем нижнюю губу.

— Ты же знаешь, что это правда, милый, — настаивает она. — Ты не можешь контролировать штормы в море каждый раз, когда я отплываю из Пятой гавани. Ты не можешь контролировать воспоминания, которые обрушиваются на меня, когда я пытаюсь лежать в кровати рядом с тобой, как бы мне ни хотелось, чтобы ты мог.

— И, — продолжает Инеж, и ее рука немного дрожит, когда она еще ближе наклоняется к Казу, ее лоб всего в нескольких дюймах от его, — со всеми твоими гениальными схемами и планами ты не мог не позволить забрать меня на Веллгелюке в тот день. Мне не нужны от тебя обещания оберегать меня от любой боли, Каз. И ты уже обещал, что всегда придешь за мной, неважно насколько мы разбиты, помнишь?

— Всегда, — повторил он, и Инеж сильнее прижалась к нему, вцепившись в его волосы, чтобы унять дрожание рук, пока они пробивались сквозь остаток ночи.

Когда они попытались во второй раз, Инеж попросила его рассказать о чем-нибудь более простом, более приятном: историю из его детства.

— Я когда-нибудь рассказывал тебе о кошке, которую Джорди спас от утопления? — начал Каз. — Она была ужасно уродливым, искалеченным и маленьким созданием…

В третий раз Инеж попросила написать ей устное письмо.

— Письмо? — озадаченно переспросил Каз.

— Как те, которые ты посылаешь мне, когда я в море. Расскажи, что бы ты написал мне сейчас.

Каз слегка усмехнулся, удобнее устраивая пальцы, переплетенные с ее — их руки лежали на простынях между ними.

— Думаю, оно начиналось бы так: «Моя дорогая, драгоценная Инеж; свет моей жизни, сокровище моего сердца…»

Теперь, после десятков успешных ночей позади, больше нет необходимости успокаивать ее бесконечными историями и скрежетом своего голоса, чтобы она мирно заснула рядом с ним, но Каз всё равно делает это каждый раз, когда она просит.

— Почитай мне утреннюю газету, — зевает Инеж ему в плечо, лениво обняв его одной рукой, в то время как он проводит пальцами по ее волосам; ее щека прижата к татуировке с буквой «Р» на его бицепсе.

Каз вздыхает, потянувшись к свернутой газете на тумбочке и разворачивает ее одной рукой.

— Предупреждаю, сегодня она смертельно скучная.

— М-м-м, — безмятежно мычит Инеж, — пока я не усну.

— Сколько угодно, — шепчет Каз, блаженно лишенный брони, не способный сопротивляться.

 

V

Он даже не осознает, что заснул, пока не просыпается от того, что под руку проскальзывает гибкое тело и холодный нос утыкается ему в плечо.

— Почему так долго? — ворчит Каз еще более хриплым, чем обычно, от сна голосом, обволакивая Инеж объятиями, когда она зарывается в него.

— Ты видел сколько на мне было слоев шелка?

Он открывает один глаз, чтобы посмотреть, что на ней надето сейчас: только один слой шелка — пеньюар, который можно посчитать непристойно, отвлекающе тонким, если бы они не были теперь женаты.

Да кого он обманывает? Он любую частичку одежды нашел бы отвлекающей, если эта одежда на ней.

Кстати, об отвлечении: снаружи фургона доносится отдаленный гул празднования, продолжающегося до поздней ночи.

— Думаешь, они расстроятся, что мы так рано ушли с праздника? — интересуется Каз, думая о том, как они скрылись в тенях задолго до того, как была откупорена последняя бутылка вина.

Теперь Каз уверен, что прочно завладел привязанностью Гафа — он с нежностью вспоминает, как ранее в тот день мистер Гафа поднял тост за свою единственную дочь и своего единственного сына. Однако ему не хочется разочаровать их, учитывая сколько усилий они вложили в организацию этого торжества, каким бы скромным оно ни было по сулийским понятиям.

Инеж ухмыляется, вытянув руки и ноги, словно кошка, претендующая на любимую подушку. Каз восхищается ее естественной грацией, даже в тусклом свете и тесной комнате.

— Нет, — беспечно зевает Инеж и дразнящим тоном добавляет: — Всё равно все ожидают, что сейчас ты уже набросился на меня.

Каз фыркает в подушку, аккуратно положив руку на ее покрытый шелком живот, словно чтобы напомнить себе, что она действительно здесь, действительно шепчет такие восхитительные вещи в изгиб его шеи.

Он начинает снова засыпать, когда Инеж продолжает:

— А ты не хочешь? — мурлычет она, проводя пальцами ноги по его голени.

Каз откровенно смеется, отдергиваясь от ее холодной ноги под простынями.

— Проблема не в желании, моя дорогая.

Инеж опять зарывается в его плечо, и он чувствует ее улыбку.

— Мы стареем.

В ее голосе не слышно ни капли сожаления.

— Утром я сделаю всё, что ты попросишь, — обещает Каз ей в макушку, сонно поцеловав ее шелковистые волосы.

— Надеюсь на это, муж, — довольно вздыхает Инеж.

Он сразу снова засыпает, переходя от одной грезы к другой.

 

+1

— Па. Па.

Каз приоткрывает один глаз, уставившись поверх края кровати на того, кто настойчиво дергает его за рукав.

— М-м-м? — ворчит он, но в ответ его только сильнее дергают.

Теперь Каз открывает оба глаза, посмотрев на свою пятилетнюю дочь, которая требовательно протягивает к нему свободную руку, ожидая, что ее возьмут и поднимут на кровать.

Каз испускает многострадальный вздох, однако почти сразу подчиняется, подтягивая ее на свободное место рядом с собой.

— Ты же знаешь, что не сможешь продолжать так делать, когда мама вернется с моря, правда?

Но она уже уютно свернулась у него под боком, и он уже с нежностью обнимает ее одной рукой, став слишком мягким слишком быстро.

Каз нисколько не жалеет о том, как изменилось его сердце — и спит крепче, чем когда-либо раньше.