Воздух, которым ты дышишь (джен)

Долго и счастливо до самого конца или даже просто вместе до самого конца — это не слащаво, — сказала Рен. — Это самая благородная и самая смелая цель, что могут поставить перед собой двое людей.

Рэйнбоу Роуэлл «Фанатка»

Воздух сладкий, тяжелый и насыщенный пропитывающими его ароматами позднего лета. Каз чувствует запах абрикосов и персиков, сожженной солнцем травы на холмах фермы; он чувствует запах сухой земли, бархатцев и роз из оранжереи. Он садится на крыльце, и ночь такая звездная, что, вполне вероятно, он мог бы разглядеть буквы в газете даже без фонаря, который висит у него над головой.

Где-то справа поют цикады, и он слышит, как Инеж на кухне напевает без слов, моя посуду вместе с Сарой.

В такие ночи Кеттердам кажется сюрреалистичным сном, словно всё это происходило с кем-то другим. «Может, так и есть, — думает Каз, выуживая сигару из кармана. — Может, это в самом деле происходило с кем-то другим, ныне исчезнувшим. Может, Каз Бреккер вовсе никогда не существовал».

Бесконечные звезды, и ни следа дыма.

— Па?

Он едва не роняет сигару.

— Гезена ради, Сара, — бормочет Каз, возясь с зажигалкой. — Говорил же тебе не делать так.

Он не видит ее улыбку, поскольку она всё еще стоит у него за спиной, но каким-то образом чувствует ее. Ему нравится думать, что он знает все выражения Сары, все те особенности, которыми отражаются эмоции на ее лице, как почетный знак, поскольку ее никогда не учили, никогда не вынуждали скрывать их.

Она всегда была таким спокойным, открытым ребенком, четко формулирующим свои нужды. Младенцем спала всю ночь напролет, в то время как ее родители несли тревожную вахту возле ее колыбели, с ножами и пистолетами под подушками, едва сдерживая панику. Они всегда заканчивали тем, что брали ее из колыбели и клали между собой на кровать, чтобы провалиться в неглубокий сон без сновидений, положив на нее руки, считая ее вдохи и сердцебиение.

И Сара пережила их удушающую заботу так непринужденно, как могла только дочь ее матери. Она научилась смешить их раньше, чем сидеть, и научилась восхищать их своим умом раньше, чем читать. Когда однажды Джеспер в шутку спросил ее, кем она хочет стать, когда вырастет (ожидая услышать: акробатом, балериной, певицей или, по крайней мере, учительницей), Сара улыбнулась спокойной уверенной улыбкой и сказала:

— Изучу торговлю в Кеттердаме, а потом буду работать с дядей Уайленом, конечно.

Ей было тогда четыре года, если Каз правильно помнит.

А теперь ей семнадцать, и она собирается покинуть их, чтобы заниматься именно этим.

— Я даже на кухне слышала, как ты думаешь.

— Думать в этом доме теперь преступление?

Каз знает, что говорит как ворчливый старик, но ведь он ворчливый старик и есть. Будто снова слышит Инеж с ее глупостями насчет замышляющего выражения. Почему все его любимые женщины вечно смеются над тем, как он думает, всегда было величайшей загадкой его жизни.

Ноги Сары почти беззвучно ступают по скрипящему старому дереву крыльца. Она садится рядом с ним на качели, почти не потревожив их. Где-то в глубине Каз всегда считал, что бесшумности Инеж научилась по необходимости: природный талант, который она отточила до совершенства. Но потом она передала его обеим дочерям, так что, похоже, это просто присущая им магия. Его вполне устраивает такое объяснение. И не беспокоит то, что он не знает механизма этого трюка. Понять разницу между настоящей магией и дымом с зеркалами может только хороший фокусник, а Каз, по своему скромному мнению, был великолепным фокусником.

— Это не преступление. Просто я не хочу, чтобы ты изводил себя беспокойством из-за того, что я уезжаю.

Сара накручивает на палец выбившийся локон. Несколько светлячков, привлеченных светом фонарей, порхают вокруг ее темных волос, заставляя тени плясать по ее лицу.

Вчера она упаковала чемодан и сложила книги в дорожный сундук. И ее комната так опустела, что даже лента, которой завязана ее коса, позаимствована у Селии.

Каз выдыхает дым и мрачно усмехается в темноту сада.

— Помнишь, ты попросила у меня на день рождения белого медведя, и я сказал тебе, чтобы ты просила только то, что в моей власти подарить тебе? Что ж, напоминаю тебе об этом сейчас, — он берет ее маленькую ладонь в свою. — Я всегда буду беспокоиться о тебе. И твоя ма тоже.

— Вы всегда только и делали, что беспокоились обо мне.

В голосе Сары, как и в больших карих глазах — нежность; но есть и расстройство, которое застает его врасплох. Она хмурится, и ее пальцы слегка сжимаются на его ладони.

— Ты в самом деле считаешь меня настолько беззащитной, чтобы не суметь выжить в городе самой по себе?

— Ты не будешь сама по себе, — тут же выпаливает Каз даже не для нее.

Много-много лет он мысленно повторял эти слова и слышал их от Инеж так часто, что они чувствуются как ее губы на его языке.

— С тобой будут Ван Эки, ты не будешь одна в Кеттердаме.

Сара приоткрывает рот. Она мягко расцепляет их пальцы и сплетает свои на колене.

— Именно. Значит, ты считаешь меня настолько беззащитной, настолько… глупой, что я не справлюсь даже со всей этой помощью?

Каз не знает, смеяться ему или отчаиваться. Он изначально понимал, что секретность, которой они с Инеж придерживались годами, когда-нибудь выйдет им боком. Но пусть осудят его за это. Осудят за то, что он предпочел читать дочерям сказки о слишком умном лисе, вместо того чтобы рассказывать мрачную историю своего взросления. Осудят Инеж за то, что она раскрыла один костяк их историй без подробностей. У Каза ушло немало лет на то, чтобы осознать это, но не только Инеж не заслуживала украденной юности — он тоже этого не заслуживал. И Каз отказывался ради правдивости жертвовать любовью, которую видел в глазах дочерей каждый раз, когда они смотрели на него. Возможно, что-то в нем осталось от мошенника, и это что-то он собирается сохранить.

Но теперь весьма нелегко объяснить своей очень взрослой и очень оберегаемой девочке, почему он будто умирает каждый раз, когда она исчезает из поля его зрения.

— Помнишь, я рассказывал тебе про дядю Джорди? Который умер, когда мы были детьми. Ты так мне его напоминаешь, Сара.

Вопиющая ложь. Сара слишком рассудительна, чтобы хотя бы чуть-чуть походить на Джорди. Селия — воплощение Джорди: очаровательная, добродушно-веселая Селия, харизматичная Селия, добросердечная Селия, которая рыдает над птичками со сломанными крыльями, умоляет его не ставить ловушки для мышей и мечтает путешествовать по Равке с сулийским караваном, поражая зрителей конными шоу.

Но в то же время и не ложь, поскольку Каз слишком хорошо помнит, каково это было, когда он впервые взял Сару на руки в той же спальне, где его па впервые взял его и Джорди. После стольких лет появление собственного ребенка заставило его по-настоящему понять весь бездонный ужас того, что произошло с ним и его братом в Кеттердаме. Джорди, в одиночестве умирающий на улице, замерзший и голодный, словно дворняжка в метель. Каз, выползающий из той гавани, один в целом мире.

Сара немного склоняет голову; в ее глазах золотистые крапинки, когда она смотрит на него. И внезапно в памяти всплывает образ Инеж, которая сидит на подоконнике его старого чердачного кабинета.

— Не думаю, что смерть дяди Джорди в Кеттердаме — единственная причина, по которой ты так боишься отпустить меня, па.

Да чтоб эту девочку.

Каз выбрасывает белый флаг.

— И ты права. Не единственная. Но разве ее недостаточно для тебя? Нужен ли тебе полный список причин?

Где-то на краю сознания Каз отмечает присутствие Инеж. Он почти видит ее: она стоит в коридоре, всё еще с кухонным полотенцем в руках, не желая присоединяться к ним, чтобы не мешать разговору. Взмах ее ресниц, когда она моргает. Складка между ее бровей. После всех этих лет Каз знает лицо Инеж лучше, чем свое собственное, и считает, что, возможно, это самое большое чудо из всех — столь же великое, как Сара и Селия, как этот спокойный теплый вечер, и то, что он начинает забывать, какой звук раздается, когда ломаются кости, или то чувство, будто ты тонешь на суше. Потому что Инеж была чудом, с которого всё началось. Первым.

— Возможно, не все. Но не связаны ли некоторые из этих… некоторые из этих причин со мной? С тем, кто я?

Сара не умоляет об ответе. Она никогда не была изголодавшимся по вниманию, отчаянно ищущим одобрения ребенком — всё это всегда было у нее просто так, поднесенное на серебряном блюдечке. Так что она просто спрашивает, но ее вопрос имеет вес. Каз чувствует его тяжесть на своем сердце, на своем языке, вес ответа. Как важно ей знать, что он думает о ее характере на самом деле.

Он чувствует тень Инеж за своей спиной.

Как там было? Без брони или никак?

Цикады по-прежнему поют. Мотылек слишком близко подлетает к фонарю и сгорает с тихим шипением.

— Сара, если бы ты не была той, кто ты есть, я никогда не отпустил бы тебя туда, — наконец, отвечает Каз. — Я бы перевернул мир с ног на голову, чтобы отбить у тебя охоту. Пообещал бы всё, что ни пожелаешь, лишь бы помешать тебе отправиться в этот мерзкий, убогий город. Но ты — та, кто ты есть. И я не доверяю ни единому булыжнику в Кеттердаме, но, будь я проклят, я доверяю тебе.

В одно мгновение лицо Сары озаряется как в тот раз, когда ей впервые удалось обыграть его в шахматы. Сердце Каза болезненно сжимается. Но как же безумно я буду скучать по тебе, моя дорогая.

— Так что нет, я боюсь не потому, что думаю, будто ты глупая, или наивная, или беспечная, потому что ты не такая. Ты достаточно умна, чтобы положить этот город к своим ногам, — я просто не хочу, чтобы он стал твоим домом. — Я просто беспокоюсь, что ты забудешь свою старую ферму и своего старого па, который явно слишком громко думает…

Прежде чем Каз успевает закончить, Сара обнимает его за шею — и под налетом цветочных духов, которые Нина подарила ей на последний день рождения, она пахнет точно так же, как когда была младенцем. Она по-прежнему чувствуется ребенком в его объятиях. Как будто еще этим утром она была серьезной маленькой девочкой, которая пока не успела приобрести резкие ритвельдовские черты. Но опять же, не так много времени прошло с тех пор, как Инеж была живой легендой, а Каз — чем-то совершенно противоположным. Похоже, время играет странные шутки с теми, кто не рассчитывает прожить больше двадцати лет.

Правда в том, что Каз не боится, что Сара потеряет голову при первом же повороте Колеса Маккера, или окажется в канале и некому будет ее вытащить. Но он боится, что она решит остаться там, в этом ослепительном, ужасном городе. И как он это переживет, когда всё чего он хочет — удержать ее здесь?

Удержать здесь их всех: Сару и Инеж, и Селию, всю эту невозможную жизнь, которую они построили в течение стольких лет. Завтра она уедет, и больше ничего уже не будет по-прежнему. Хрупкость мира, который он приучился нежно любить, чувствуется невыносимой в этот момент.

— Для самого умного человека, что я знаю, ты ведешь себя исключительно глупо, па. Я никогда не забуду тебя, — шепчет Сара ему в шею. — Я люблю тебя.

Инеж возвращалась, не так ли? Снова и снова. Она возвращалась и теперь притворяется, будто не плачет в коридоре их собственного дома.

Давным-давно Казу пришлось бы подыскивать слова, чтобы выразить свои чувства, и, скорее всего, ему бы это не удалось. Но прошлое осталось в прошлом, и он просто крепко обнимает под звездами свою дочь.

Тяжелый летний воздух заполняет его легкие. Отпустить ее легче не становится.