Ученик и сын (джен)

Первые пять раз это происходило случайно.

В изолированной камере можно было кричать во всё горло — специальные условия не позволяли звуку просочиться за её пределы, так что разозлённый и виноватый княжич рыдал, не сдерживаясь. Ошибка, которую он совершил, стоила ему всего, так что двенадцатилетний мальчишка справедливо расклеился. Исправлять что-то было уже поздно: его приговором стала магическая тюрьма — как для особо опасного преступника. Доказательств того, что он даже не знал, что делал, не было. Точнее, они были, но достать их не удалось, и разозлённые сказочные заперли его здесь. И вот в тот вечер это случилось впервые: измотанный рыданиями, Влад не удержался на лавке и шарахнулся с неё на пол, приложившись плечом о холодный пол. Синяк начал расползаться сразу, но боль, такая режущая, внезапно не дала думать о том, что произошло, заставляя всё внимание сосредоточить на себе.

Второй раз случился всего через два месяца. В этот день родился дорогой княжичу человек, но теперь мальчик не имел возможности даже поговорить с ним — тот так и не пришёл к нему за всё это время. К нему никто не приходил. Где все друзья, которых он считал таковыми? Где все те, кто постоянно обещал ему помощь и поддержку? Их нет — потому что он совершил роковую ошибку. Лишь отец, из-за которого всё и произошло, сидел тоже где-то в этой тюрьме. На суде он попытался свалить всё на сына, но, потерпев поражение, решил затянуть его вместе с собой, может, хотел выместить на нём злобу за грандиозный провал, но их рассадили даже по разным этажам. К концу дня у Владислава уже болели глаза, но губы всё ещё шептали: «Прости меня», — и вот тогда ему вместе с едой всунули в отверстие в двери небольшую коробочку. Открыв её, княжич увидел плитку шоколада, яблоко и маленькую записку: «Прости, что не могу прийти, не хватает времени и сил на дорогу. Мне не говорят ничего о твоём содержании и запрещают передавать настоящую еду — и тем более предметы. Надеюсь, эти крохи хоть немного тебя порадуют. Я по-прежнему тебя люблю, мой маленький князь, пожалуйста, помни об этом». Слёзы полились с новой силой, и Влад, чтобы хоть как-то прекратить эти потоки, откусил яблоко. Идея была плохой — на очередном всхлипе кусок застрял в горле, причиняя боль кожурой, и княжичу стоило больших усилий избавиться от него. Он больше не мог думать ни о чём, кроме боли в горле, до того самого момента, как сон забрал его в свои пленительные объятия.

Следующий раз произошёл уже через месяц. Тогда Влад, терзаемый невозможностью отправить хоть что-то — даже записку — уже не плакал, но душевная боль разрывала его. Он скучал. Скучал даже по сердитому взгляду учителя. Пусть бы на него злились, пусть бы оставляли без вкусной еды и заставляли подолгу учить скучный сборник уже реформированных законов в качестве наказания — это была бы плата за возможность снова быть рядом, хоть изредка слышать голос наставника и просто видеть его. В момент печали мальчику вдруг почудился голос отца, что-то выкрикивающий. От неожиданности ребёнок дёрнулся и ударился рукой о стену. Костяшки пальцев взорвались от боли, вытесняя воспоминания и грустные желания, просто не оставляя для них места. Хотелось одного — чтобы пальцы прошли и не пострадали сильнее, чтобы могли функционировать дальше.

Четвёртый раз настиг через три месяца, в самый день рождения Влада. С утра уже тринадцатилетнему заключённому хотелось выть и не просыпаться, просто заснуть и не видеть этих ужасных стен. Он сходил с ума от одиночества и тоски, на все лады проклиная отца, который, казалось, с самого рождения сына возненавидел его. Мальчик всегда пытался добиться его расположения, да и учитель верил, что это непременно произойдёт, вот почему, едва князь сказал, что у него есть особое поручение для сына, Владислав сразу взялся за него, ничего не спрашивая. Всё, что от него требовалось — взять четыре браслета, которые отец ему давал, и незаметно пройти вглубь старого дерева, где будет подставка с четырьмя отверстиями, после чего вставить в каждое браслет — и всё. Ничего сложного и зловещего. Отец сказал, что откроется портал для специального гостя, но для кого — умолчал. А княжич и не знал, что отец призывает Сирина — чудище, пением обращающее живых существ в камень, птицу с тёмной магией и умением захватывать разум… Днём Влада повели вымыться — походы в душ были раз в два месяца, что в условиях камеры имело последствия для здоровья, и по дороге другой стражник передал ему новую небольшую коробочку. В ней оказался шампунь, причём тот, каким пользовался учитель. Слёзы лишь успели собраться в уголках глаз, когда поскользнувшийся мальчик ударился локтем о край ванны. Острая боль вдруг принесла ясности, и княжич поспешил вымыться и использовать подаренный шампунь, пока стражники не потащили его обратно. Он успел вовремя, но дальше содержимое коробочки не рассматривал и записку учителя не читал, зная, что непременно опять разревётся, а пока вроде бы просто сидит и тупо пялится в стену почти без мыслей в голове — без особой душевной боли.

Коробочку он открыл только через месяц. Помимо шампуня, который он уже достал, и записки, в которой наставник вновь извинялся за невозможность приехать к нему, в ней был небольшой белый камешек из коллекции учителя, который Владу всегда нравился. Княжич любил его рассматривать и держать в руках, но держать его нужно было осторожно, потому что один выступ у камня был острым и мог запросто пустить кровь. Мальчик помнил, как учитель долго не разрешал ему брать его, а потом всегда следил, как ученик его держит. Владиславу всё хотелось забрать камешек к себе, потому что он словно сиял на свету и выделялся в полумраке; когда княжич был совсем ребёнком, он был уверен, что камешек волшебный. И вот теперь такое напоминание о светлом прошлом лежало у мальчика на ладони. А ещё подарки были доказательством того, что учитель ради него смог добиться отмены запрета на передачу вещей. Как Влад и ожидал, всё это вызвало у него новый приступ душевной боли, и в этот раз рыдал он так же сильно, как и в первый день своего заключения. В конце концов он неосознанно сжал руку, и кровь из-под края камня заструилась по коже. Княжич долго смотрел на неё в оцепенении, а потом постарался отмыть от неё подарок, чтобы он оставался таким же чистым — единственным его светом в мраке камеры и жизни.

Однажды в ванной Влад нашёл шатающийся в стене гвоздь. Ему стоило огромного труда отмыть его от грязи, так ещё на пальцах прибавились царапины. Но он был доволен своей находкой, которая быстро нашла своё «призвание». Осложнением были лишь редкие походы в ванную, из-за чего отмывать гвоздь приходилось тщательнее, а в перерывах стараться нечасто пользоваться им, в конце концов кирпичи стен и пола, углы лавки — тоже могли наградить болью, особенно углы, которые порой вместе с синяком оставляли и кровавую царапину.

Подросток, которому перевалило уже за четырнадцать лет, даже сам не мог понять, когда замена боли душевной болью физической стала привычкой. Он часто бродил кругами по камере, размышляя о том, насколько это нормально. Он ожидал, что сойдёт с ума, но стражники всегда перекидывались с ним парой слов, когда приносили еду, что случалось четыре раза в день. Для растущего организма еды было маловато, да и её польза была сомнительной, однако условия содержания «преступника» не были жестокими. Хотя Влад не сомневался, что его учитель был бы в ужасе. Может, поэтому им не разрешалось переписываться.

Порой сожаления давили так сильно, что в крови виделось единственное спасение. К моменту прихода стражников состояние удавалось скрыть. Княжич не знал, что с ним будет, если хоть кто-то узнает о его методе сдерживания себя. Его посчитают сумасшедшим? Чересчур агрессивным? Вдруг придёт какой-нибудь маг и начнёт копаться в его разуме? Нет уж, спасибо.

* * *

В один прекрасный день подросток проснулся с ясным ощущением, что что-то произойдёт. Он не мог понять, хорошее или плохое, поэтому не давал себе думать, стараясь отвлечься. По привычке он занялся математическими примерами, стараясь не забыть то, что знал, а потом попробовал вспомнить девятый пункт закона «О землепашцах», но вот с этим было плохо. Мысли снова вернулись к предчувствию. Влад надеялся, что не произойдёт ничего плохого. Уж по крайней мере отца к нему не допустят — стражник, чаще всего стоящий на посту рядом с его камерой, знал прекрасно об отношениях в княжеском семействе. Может, тогда придёт новая записка от наставника? Он давно уже их не писал, а подростку очень хотелось вновь увидеть почерк учителя — только благодаря его запискам княжич не разучился читать.

Владислав едва успел доесть скудный завтрак, как дверь в его камеру отворилась. Это было странно, потому что тарелку должны были забрать во время обеда, а если в самом деле пришла записка от учителя, то её передали бы вместе с едой. Подросток проверил, надёжно ли спрятан гвоздь, и поднял глаза…

Кощей таращился на него в молчаливом ужасе, держа в руках какой-то свиток. Его внешний вид был почти безупречен — лишь чуть взлохмаченные, вероятно, ветром волосы выбивались из образа. На его лбу княжич разглядел морщинку, которую не помнил. Вероятно, она появилась за эти годы.

— Сюда же… нельзя… посетителей, — тихо сказал Влад и мысленно отвесил себе затрещину. Нужно было начать разговор иначе, наверняка у наставника мало времени.

— Взгляни, — почти умоляюще прошептал воин, протягивая свиток. Казалось, он вот-вот заплачет.

Когда подросток увидел текст, он даже не сразу понял, о чьё освобождении и восстановлении во всех правах идёт речь, и только перечитав всё в пятый раз, наконец осознал, что он действительно свободен. Ученик перевёл растерянный взгляд на Кощея, имея силы лишь на то, чтобы бездумно пялиться на самого родного человека.

Тот сделал к нему осторожный шаг, потом ещё один и мягко, будто сам не верил в происходящее, положил руки на плечи подростка.

— Пожалуйста, прости меня, — сказал он.

Владислав моргнул, не понимая, почему учитель извиняется.

— Я каждый день хотел приехать к тебе, даже если пришлось бы красться в поисках твоей камеры, но времени на дорогу нужно слишком много, да и сил на её преодоление не оставалось. Понимаешь, все эти годы я искал зацепки, которые привели бы меня к тем, кто мог доказать, что отец тебя использовал. Как видишь, мне наконец удалось убедить всех, что ты просто ошибся — в том, что не спросил, кого вызывает твой отец и для чего.

— И… и я?..

— И ты полностью прощён и можешь жить свободно. Документ о твоей судимости уничтожен, хотя эта история осталась в описании учений для будущих судей, чтобы все знали о возможности таких ситуаций.

Последнее, что княжич ясно помнил — тёплые большие руки вокруг себя, знакомый, родной, запах от куртки наставника и свои мокрые щёки. Он будто провалился в свои чувства или потерял сознание — в любом случае, когда он уже мог соображать, они с учителем находились в доме последнего. Большой тёплый дом мягких цветов резко контрастировал с холодной серой камерой и вселял ощущение жизни. Наконец-то настоящей жизни.

Кощей придерживал ученика за плечи и вёл в ванную. Подросток удивился, что помнит такие вещи, как расположение комнат в доме наставника, но это, наверное, было невозможно забыть, особенно если ты часто вспоминаешь о своей прошлой жизни.

Однако стоило учителю указать на стопку чистой одежды, как княжич заволновался: Кощей всегда занимался его ранами сам, а показывать ему следы своих срывов Владу не хотелось. Он боялся. Впервые в жизни боялся о чём-то рассказывать ему. Может, за эти годы их отношения уже изменились и теперь не могут быть такими же доверительными, как когда княжич был ребёнком. Может, наставник сам поведёт его к какому-нибудь целителю разума. Но Кощей, внимательно глядевший на него всё это время, лишь попросил позвать его в случае необходимости и не запирать дверь, а затем ушёл, бросив на ученика на удивление понимающий взгляд. Посмотрев в зеркало на свою бледную кожу, подросток понял, о чём подумал учитель: будто он стесняется того, как выглядит. Ну, в какой-то степени… он прав… можно и так сказать.

Владислав отмывался часа три, желая вместе с грязью смыть свои воспоминания о годах заключения. Он должен был «обновиться», чтобы суметь приспособиться к новым условиям. На стене ванной висела инструкция по использованию таких новшеств как душ и фен — вещей из неподчинённого сказочным законам людского мира, куда Бессмертный часто брал с собой ученика, чтобы показать иную жизнь. В том мире, когда он был совсем маленьким, некоторые дамы на детской площадке порой восклицали: «Какой милый у вас сыночек!» — что заставляло княжича смущённо краснеть и прятаться на руках наставника от общего внимания, а затем и утыкаться лицом в ладошки, потому что тот обычно отвечал с безграничной нежность в голосе: «Да, мой мальчик самый лучший там, откуда мы», — и это обычно вызывало женские вздохи умиления.

Подросток очень удивился, когда одежда, приготовленная Кощеем, села на него идеально. Каким образом это удалось учителю — неважно, важно то, что он, как всегда, смог позаботиться о таких деталях. Даже цветовая гамма княжичу нравилась. Только вот тапочек не было видно, и Влад, задумчиво покусав губу, позвал наставника.

— Ты голоден? — спросил тот, едва появившись на пороге, а потом в его взгляде поселилось удивление.

— Эм, нет… Я обувь не могу найти, — пусть его голос и рост изменились, княжич чувствовал себя ребёнком рядом с учителем, и это казалось ему естественным.

Бессмертный воин на пару минут удалился, а затем вернулся с чем-то, подозрительно не похожим на тапочки. Это оказались синие носки почти в цвет Владовой рубашки и точно севшие на ноги подростка.

— Честно говоря, я думал, что ты будешь плавать дольше, — разглаживая уже высушенные и расчёсанные волосы княжича, поделился наставник.

— На мне так много грязи? — смутился тот.

— Нет, просто в детстве ты очень любил плавать. Я полагал, раз ты вырос, то и твоё время на купание увеличилось.

Столько заботы было в его взгляде, что Влад почувствовал приступ тоски по ушедшим временам. Он жалел, что потерял только времени, что у него не было возможности быть рядом с родным человеком. Каким же он был глупцом! Он уже тогда смутно понимал, что расположение отца никогда не заслужит, и точно знал, кому он действительно нужен и дорог, но зачем-то полез в авантюру с Сирином.

— У тебя теперь другой ученик? — почему-то спросил княжич, не предполагая даже, что у него есть такая мысль.

Кощей с непониманием посмотрел на него.

— Нет. Я бы никого не взял — да мне и не предлагали. Все прекрасно знают, что я привязан только к своему совёнку, — с ласковой улыбкой добавил воин.

Владислав понял, что у него начался очередной приступ. Он уже отвык от такой нежности; воспоминания, вина, злость на себя — всё призвало ту боль, от которой он уже устал. На глазах подростка выступили слёзы, предплечье начало зудеть, и он не знал, что ему делать. Будь он один — уже привычно махнул бы рукой в сторону бортика ванны, но тут был его учитель…

Влад уткнулся в грудь Кощея, надеясь, что это прогонит боль. Тот осторожно погладил его по спине и вдруг поднял на руки и понёс куда-то. То ли он был таким лёгким из-за недоедания, то ли наставник был очень сильным.

Княжич едва разглядел сумрачную спальню — такую же уютную, какой он её помнил — пока учитель устраивался рядом с ним на кровати почти у самого изножья. Они молча посидели немного, думая каждый о своём, пока Владислав наконец не набрался храбрости. У них с Кощеем было заведено правило: если нужна помощь, что-то беспокоит или страшит, наставник выслушает всё, каким бы неправильным или глупым это ни казалось.

— Знаешь, что я хочу? — тихо спросил ученик, рассматривая странные переплетения жёлтых линий на зелёном покрывале.

— Что же? — лишь немногим громче отозвался воин, чтобы не вспугнуть, и почти невесомо положил ладонь на спину подростка.

— Рассказать тебе всё… — помедлив пару секунд, Влад поднял на него глаза, встречая внимательный озабоченный взгляд.

— Теперь я снова рядом.

Княжич чуть не задохнулся от этой интонации. Казалось, даже если он прибил кого-то в тюрьме или пытался совершить глупость, ничем хорошим не закончившуюся бы, — Кощей в любом случае готов его понять, простить, поддержать и защитить.

Сделав успокаивающий вдох, княжич снял с левой руки рубашку и закатал рукав на водолазке по локоть, показывая предплечье с кровавыми царапинами и синяками. Там определённо было место для ещё нескольких отметин… Прогнав из мыслей свой знакомый гвоздь, подросток перевёл взгляд на наставника и прошептал, больше не в силах себя сдерживать:

— Это я… Я просто… Я… — он всхлипнул. — Помоги мне… Пожалуйста.

И сразу оказался на коленях Кощея, прижавшего его голову к себе и оставившего руку на его ухе. Владислав уткнулся щекой в его грудь, более не сдерживая слёзы. Его не оттолкнули, нет, наоборот учитель зарылся носом в его волосы на макушке, не отнимая ладони от его уха, осторожно гладил его по виску, а второй рукой сжимал его израненную руку, словно говоря, что княжичу не нужно её отдёргивать или прятать, что он принял информацию. Другой рукой княжич вцепился в рукав свитера Кощея (той руки, что покоилась на его голове), желая удержаться в реальности.

Он плакал долго, избавляясь от всей боли со слезами. Его самый родной человек теперь снова рядом с ним, и их отношения не изменились — о чём можно ещё мечтать? То, что он потерял несколько лет назад, он снова обрёл, и теперь единственной проблемой осталась привычка сдерживать себя физической болью. Но подросток был уверен, что наставник сможет разобраться и с этим — но только не так резко, как это сделали бы маги, а осторожно, выбирая правильный путь решения.

Когда Влад успокоился, Кощей дал ему ещё пару минут просто полежать на своей груди, выравнивая сердцебиение, а затем поцеловал в волосы и повернул лицо к себе. Серые глаза учителя смотрели с заботой и состраданием, окончательно избавляя от самых последних смутных сомнений.

— Теперь всё будет хорошо, — сказал воин, стирая слёзы с глаз и щёк своего ученика. Он потянулся к тумбочке, включил светильник и взял свиток. — Одним из средств убеждения вернуть тебе все права было моё решение относительно тебя. Я… надеюсь, ты не будешь против, — отдавая подростку свиток, наставник явно нервничал.

Владислав был удивлён, пожалуй, больше, чем когда увидел своё официальное прощение: он держал в руках заявление на своё усыновление — Кощеем. Спустя несколько минут он в неверии поднял глаза на учителя. Конечно, их отношения всегда были очень тёплыми и прочными, но…

— Т-ты правда хочешь этого?

— Я хотел этого с тех самых пор, как понял, что твой отец по своему поведению тебе таковым не является. Я надеялся, что ваши отношения изменятся, но он оказался… не таким. Завтра мы с тобой едем подписывать это заявление. Не знаю, против ты или…

— Нет! — перебил его княжич. Он не осознавал до этого момента, но он всегда любил Кощея как отца. — Как я могу быть против? Я… я сам хочу этого, — он всхлипнул, когда слёзы опять полились из глаз, но на этот раз он издавал всхлипы-смешки, обнимая учителя-отца, потому что плакал от радости. — Спасибо.

— Я всегда помогу тебе, мой маленький князь, — ласково перебирая волосы и поглаживая спину почти — официально и по чувствам — реально сына, прошептал Кощей и спрятал улыбку в волосах своего ребёнка.