Никому и никогда P.S. (джен)

Андрей сидел на балконе второго этажа большого дома у озера в любимом кресле, глядя на волнующуюся поверхность воды. Вообще-то сегодня прямо штормило, как говорится, не по-детски.

Спросите, что это Андрей спрятался в свои апартаменты, ведь балкон примыкал к его комнате, из которой он почти не выходил уже вторую неделю? А всё, в общем-то, просто: дом был полон приехавшей со всей страны родни, и мельтешение и бубнёж целой толпы несколько, хотя чего там, сильно раздражало. Особенно ловить на себе жалостливые взгляды тётушек и кумушек — так просто выбешивало. Как же, младшенький в семье, во всей семье, да ещё и непутёвый, "все о-го-го и ух, а он бумажки марает". Правда, тот же дядя Пётр Андрея уважал, говорил, мол, правильные слова, да ещё правильно сказанные, иногда даже лучше, чем просто в морду дать, а так!

Андрей сидел в мягком глубоком кресле, разглядывая барашки на волнах и вспоминая те дни, когда он и вправду остался один.

Он тогда только дописал статью о похождении и гибели Салазарова Елизара, но заметил какую-то суету и, отвлёкшись, увидел, как в саду перед домом о чём-то спорят бабуля и Игнатыч, да на повышенных тонах, что, правда, не удивляло. Удивляло то, что предметом спора, судя по услышанному имени, был как раз сам Андрей. Особенно насторожили его слова, прозвучавшие в конце их разговора.

— Я ему сама скажу, — явно нехотя сказала бабуля.

— Вот и скажи, — пробормотал Фрол Игнатич, — а то сейчас заплетёт палочки, не расплетём всей конторой, — после чего ушёл быстро и не оборачиваясь.

Спустившись в сад, Андрей подошёл к бабуле и, приобняв за плечи, спросил:

— Чего стряслось? — он заглянул в глаза повернувшейся к нему бабуле, в них была печаль. — Чего ругались-то?

— Сядь, надо поговорить, — сказала она, указывая на лавку у клумбы напротив себя. — В Отделе Хранимых Тайн паника, — проговорила она со вздохом, — обнаружилось глубокое вмешательство в ткань нашего времени.

— Это как, — перебил Андрей, — такое разве возможно?

— Видимо, да, — ответила она, — понимаешь, у них там архивы есть вне времени, как они устроены, не спрашивай, не знаю, не моя тема, но они есть. И вот сверка реальности с контролем не прошла. Оказалось много смещений, например, Отечественная война окончилась раньше на пару недель и потерь поменьше, ненамного, но меньше. Кое-какие изменения и в названиях фирм и у нас, и на Западе, да и люди появляются, кого до того не было. Вот например, однокашка твоя Стежа Солоха, — Андрей знал Стежу, но вдруг понял, что никак не может вспомнить, какая она была в училище. Сдвиг времени, кощеевы кости, разве такое можно представить? — Так вот, в прошлой, так сказать, версии её пра-прадед погиб в первую мировую, предположишь, в каком бою?

— Да ладно, — Андрей обалдело смотрел на бабулю, — как так-то, это же невозможно!

— Первым проблему заподозрил Фролка, — вздохнула та, — ты же ему рассказывал про свои изыскания?

— Ну да, мы в больнице разговаривали, — сказал Андрей, пытаясь понять, что же произошло.

Он, конечно, знал и про маховики времени, и про возможность с их использованием перемещаться в прошлое, и даже про спонтанные воронки Бобба Стида, но там речь шла о минутах и часах, а тут... ух ты ж.

— Но как? — Андрей ухватился за чуб, его начало потряхивать. — Это же воспоминатель, и только.

— Фрол сам смотрел память Ратмира, — бабуля, превратившись в следователя, смотрела прямо и жёстко, — и обнаружил некоторое несоответствие его воспоминаний и твоего рассказа. Ратмир не полез в драку с германцами, он всё это время был при Елизаре и так и не смог до того достучаться или помочь, он не был целителем и небрежно относился к общим целительским практикумам в училище — и именно за это ел себя поедом всю жизнь. Потому что не смог помочь Елизару, — она вздохнула, переводя дух. — А ты, мой дорогой внучок, умудрился через память донора воздействовать на ткань времени, меняя его, донора, действия по своему усмотрению.

Андрей сидел, понурившись и ухватившись за голову, несколько минут.

— Это от твоего приятеля, — бабуля протянула кусок пергамента, сложенный пополам.

Андрей взял и прочёл: "Библиотеку почистил, там порядок".

— Это о чём? — Андрей посмотрел на бабулю.

— О том, что твоего приятеля нужно поздравить с наличием мозгов, — улыбнулась она, — в общем, Андрюша, молчи ты об этом всём, ну, если не хочешь жить дальше в пробирке.

А ночью бабуля умерла. В тот момент Андрея разбудил страшный вой, оказалось, это выла маленькая Гликерия, выла страшно, с надрывом, как зверь, потерявший детёнышей. Андрей не мог без содрогания вспоминать ту ночь. Сам он понял, что случилось в его жизни, только на похоронах, когда стоял у оградки, что таилась в дальнем уголке самого обычного яблоневого сада. И когда кованая оградка расступилась, принимая внутрь себя вторую могилу, что как будто сама сплелась с могилой деда. И портрет деда на каменной плитке подвинулся и приобнял пристроившуюся к нему под руку счастливо улыбающуюся бабулю. Были какие-то люди, они подходили, пожимали Андрею руку, хлопали по плечу и говорили что-то дежурное.

И лишь под конец на плечо легла огромная медвежья лапа, и голос друга сказал тихо: "Идём".

Они прошли на второй этаж дома, мимо столов с поминавшими бабулю людьми, и голос другого друга сказал тихо: "Ева, наливай" — и обжигающая жидкость полилась внутрь. Андрей закашлялся, внезапно почти приходя в себя, а вокруг стояли друзья, и они выпили ещё не чокаясь, и ещё, а после уложили его в кровать, даже не раздев, со словами: "Отдыхай, мы завтра придём".

И когда прятавшееся где-то в закоулках дома маленькое сморщенное существо, покрытое паутиной и пылью, пришло к Андрею в комнату, в одной наволочке и с мокрыми глазищами, и заявило: "И думать не моги, не уйду" — и они — заплакали в обнимку.

От воспоминаний Андрея отвлекла стреконка, попросту внесённая на балкон ветром с озера. На озере-то штормило, а вот балкон был магический, как, собственно, и весь дом. И поэтому на балконе присутствовал лишь легкий ветерок, слегка ворошивший длинные волосы Андрея. Маленькая фея с прозрачными крылышками и огромными испуганными глазами ухватилась за носик ещё тёплого чайника, оставленного Ликой, с ужасом глядя на огромного и стр-р-рашного человека. Разглядывая перепуганную фею, Андрей отвлекся от совсем уж грустных мыслей, вспоминая, как мастерил приют для потерявшихся перед долгой зимой фей. Кто только ни зимовал в уютной коробке с кучей ячеек, наполненных сенной трухой и ватой. Кстати, эта коробка и посейчас лежит где-то на антресоли.

— На-ка вот, — тихо, чтобы не напугать фею ещё больше, сказал Андрей и, отщипнув от пирожка с печенью кусочек, протянул его, положив перед феей, которая от его движения, похоже, чуть не упала в обморок, — подкрепись, это вкусно.

Тихо встав, стараясь делать это медленно, без резких движений, Андрей пошёл в комнату и залез на комод, пытаясь разглядеть коробку с отверстиями по сторонам. Коробка нашлась там, где её и оставил "жалельщик фей", видимо, решивший, что детство кончилось, как раз перед академией. Н-да, видимо, он тогда поторопился.

Пристроив коробку на старое место, на полку, на балконе, почти под скатом крыши, Андрей сел за стол, наблюдая, как стреконка уплетала пирожок, стараясь выедать печень, хищница.

Кстати, Фрол Игнатич умер той же ночью, что и бабуля. Этот старик, родившийся в середине позапрошлого века, не выглядел особо дряхлым, по крайней мере, возле деревьев он откровенно молодел, пусть и временно. Странно и как-то страшно.

Андрей посмотрел на отдувающуюся стреконку с округлившимся пузиком, та с осоловевшим взглядом вопросительно посмотрела на него, а потом на озеро, потом снова на Андрея и, показав ручонкой на озеро, замотала головой. Андрей указал на коробку, и фея с любопытной мордашкой, хоть и с трудом, обжорка, но подлетела к одному из отверстий в коробке и шагнула внутрь, что-то пискнула и обратно не вышла. Намёрзлась и, поди, спать улеглась. На балконе было намного теплее, чем вне дома — чары.

На столе лежали две стопки листов: статья самого Андрея и записки Фрола и всё о воспоминаниях Ратмира Злобынина. И да, разница была очевидна, и ясно, что бабуля опять, как и всегда, была права. Если прорыв в прошлое через память донора — его, Андрея, дар, то жить ему в золотой клетке до скончания дней.

Андрей ещё раз перечитал содержимое обеих стопок. Да, Ратмир Злобынин не отходил от Елизара, он сидел над другом, будто стараясь не подпустить к нему смерть.

И ведь при том Ратмир не струсил и не убежал, он не мог помочь как целитель, но постоянно держал над другом щитовые чары. Конечно, он не удержал бы, скажем, бомбу или снаряд, но пули и осколки, скорее всего, удерживал. Сам при этом подвергаясь смертельной опасности.

Андрей заходил по балкону, благо места было много, на него накатило профессиональное возбуждение, вот оно, конечно. Ратмир всю жизнь страдал от понимания утраты друга, с которым они жили много лет как братья. И он, в принципе, мог вынести Елизара с поля боя, но тогда контакт с тем маглом-подпрапорщиком был бы потерян, рота могла не подняться в свою отчаянную атаку, атаку мертвецов. Это же что получается, Ратмир защищал и поддерживал жизнь Елизара, чтобы тот мог, отрешившись от изорванного взрывом тела, войти в контроль над телом этого Котлинского, чтобы помочь ему совершить его подвиг? При этом понимая точно, что потеряет друга, если не увезёт в госпиталь. Но вот вопрос, а не потеряет ли он друга, если спасёт, не дав завершить начатое. Ратмир знал Елизара как никто, а посему помог ему сделать последнее дело, и после храня образ друга в памяти всю жизнь.

Андрей упал в кресло, закинув листы со старой статьёй в небольшую жаровню, где они сразу же начали скрючиваться и чернеть, а после как-то разом все вспыхнули весёлым ярким огнём и, взлетая по одному-два черными скрюченными комочками, полетели над озером, окончательно истлевая и превращаясь в дым. Призвав быстро пишущее перо, явно орлиное, и уставившись на мрачное свинцовое озеро, Андрей замер, подбирая правильные слова для новой статьи и слегка покусывая кончик пера.