Символ и обет (гет)

I

Предложение делает, конечно же, Инеж.

Каз Бреккер алчен для всего остального мирa — алчен до власти, до крюге, до территории, — но он никогда не бывает алчным с ней. Никогда не просит у нее ничего, если не уверен, что она хочет это дать. И мысль о том, чтобы попросить ее связать себя с ним, принадлежать ему… Инеж не удивлена, что он никогда не был уверен в этом.

К счастью, она достаточно уверена за двоих.

II

Каз Бреккер женится на Инеж Гафa на глазах у всех.

Сама мысль ужасает. Абсолютно. Он достаточно разумен, чтобы не считать Инеж слабостью, но фиаско с Ван Эком кристально ясно показало, что его чувства к ней слабостью определенно могут быть. И потому мысль о том, чтобы открыто выставить напоказ перед всем Кеттердамом самое дорогое для него, противоречит каждому его инстинкту. Продемонстрировать даже не одному врагу, а каждому уличному мальчишке, разносчику, купцу и боссу Бочки в городе, что за маской Грязных Рук все-таки скрывается человек — человек способный на радость, любовь — это безумие. Тошнотворная, опасная, неприемлемая угроза всему, над чем он так усердно трудился.

И именно потому это гениальный ход.

Потому что какой еще жест может демонстрировать больше силы? Каким уверенным должен быть Ублюдок Бочки в своем правлении, в своей неприкосновенности, чтобы так рисковать? Этот поступок превосходит надменность и превращается в нечто, что мог совершить только безумец. Плюнуть в оба вероломных лица Кеттердама — ночное и дневное; сказать: «Да, вы можете смотреть, но только попробуйте прикоснуться». Никогда прежде не виданный вызов.

Но опять же, Кеттердам никогда прежде не видел таких как Каз Бреккер.

Инеж обожает эту идею. Конечно, она никогда об этом не просила — когда она предложила брак, она представляла себе скромную сулийскую церемонию или пыльный гражданский зал в городке, где никто никогда о них не слыхал, да и только. Но это Каз в своей лучшей демонстрaции интриг и театральности, и она обожает его за это еще больше.

А если он будет полностью честен (что случается редко), это часть Каза, которая хочет сделать всё как следует, если не для себя, то для Инеж. Она умная, и храбрая, и добрая, и хорошая, и заслуживает больше никогда не быть чьим-то грязным маленьким секретом. Теперь, когда они вместе зашли так далеко, Каз не хочет, чтобы она даже на секунду подумала, будто он испытывает что-либо иное, кроме невозможной ослепительной гордости ею и тем, что она выбрала его, даже если до сих пор не понимает до конца ее выбор.

* * *

Они заходят через двойные двери церкви Бартера в то утро, когда, как они прекрасно знают, там заседает Торговый совет, и стук старинного дерева по камню отрывает членов совета от прений. Каз великолепен в цилиндре и фраке, его лицо украшает редкая усмешка. Он выглядит устрашающим.

— Доброе утро, господа! — скрежет его голоса, который разносится по проходу между рядами, чудесно усиливается камнем, даже если его искажает нехарактерное веселье. — Весьма сожалею, что отвлекаю вас от работы. Мы пришли к епископу.

Естественно, наступает светопреставление.

— Это Бреккер? Кто позволил ему…

— Где чертов епископ, он должен разобраться с этим…

— Почему никто не вызовет проклятую стражу? Вы там…

— Где мой чертов револьвер, клянусь, он был у меня секунду назад…

— Господа, пожалуйста, давайте не будем опрометчивы…

— Чего он хочет, он сказал? О, Гезен, уверен, это закончится слезами…

В помещении эхом разносится гулкий стук, обрывая все разговоры. Каз крутит в пальцах голову ворона, поддерживая доброжелательное выражение лица, и все глаза снова обращаются к нему.

— Епископа, пожалуйста, — мягко произносит он. — И уверен, он, не колеблясь, напомнит вам о штрафах за нарушение правила святилища.

Как по команде, вперед, спотыкаясь, выходит епископ. Он пожилой человек — продажный, конечно — и в этот момент явно предпочел бы находиться где угодно, только не здесь.

— Боюсь, мистер Бреккер прав, — бормочет он.

Каз снова нацепляет усмешку и проходит вперед. Инеж идет с ним в ногу, держа его под руку, глядя на всех с надменным пренебрежением королевы, которое перечеркивается (для тех, кто знает, куда смотреть) ликованием, сияющим в темных глазах. Сулийские невесты одеваются в красное, и у нее нет причин нарушать эту традицию. Она наряжена в алое бальное платье, достойное оперы — обнаженные плечи, искусно сделанный корсет и пышные юбки из органзы. Угольно-черные волосы убраны в корону из кос, ловко переплетенных с дикой геранью, с максимальным эффектом открывая элегантный изгиб ее шеи. Их обоих забавляет, что она тоже в перчатках — красноречивое атласное напоминание длиной до локтей, что не только его прикосновения следует бояться.

Когда они проходят мимо скамей, женщина в вуали, чей рост был бы подозрительным, если бы она стояла, испускает задыхающийся и быстро подавленный всхлип, а Уайлен Ван Эк нежно улыбается в пространство. Нейтралитет сегодня дорого им стоит, но по крайней мере они могут присутствовать, чтобы стать свидетелями.

— Ваша милость, — ровно произносит Каз, когда они останавливаются возле алтаря, — мы хотели бы пожениться.

— Д-да, конечно, — глаза епископа мечутся из стороны в сторону в поисках союзника, но никого не находят. — Возможно… возможно, вы могли бы вернуться в другой день. Церковь уже занята, как видите, и я уверен, вам не захотелось бы отвлекать Совет от работы…

— Боюсь, мы несколько торопимся, — глаза Каза сверкают, усмешка становится шире. — Но в любом случае, пожалуйста, будьте экономны в выборе сценария. Время Совета драгоценно для всех нас.

— Я… да, действительно, — епископ снова бросает взгляд поверх его плеча туда, где купцы пронзают его яростными взглядами, но он уже использовал все отговорки. — Что ж. Что ж, тогда давайте начнем.

Он, заикаясь, продирается сквозь церемонию, так ужасно спотыкаясь на словах, что его почти невозможно понять, но Каз с Инеж в любом случае почти не слушают. Конец — единственное, что важно, когда выносится городской реестр, чтобы они расписались. Традиция велит епископу позвать добровольца быть свидетелем — роль, которую обычно берет на себя кто-то из Торгового совета, давая союзу символическое благословение торговли.

Однако неудивительно, что никто не отвечает на призыв. Каз обращает свой акулий взгляд на каждого члена Совета по очереди, усмешка становится шире с каждым человеком, который отводит взгляд. Добравшись до Ван Эка, он видит, как купчонок открывает рот, и резко, почти незаметно качает головой. Но вместо того чтобы помешать, это, похоже, только подбадривает Уайлена, поскольку тот вдруг оказывается на ногах, и шокированные взгляды коллег обращаются на него, чтобы пришпилить вместо Каза.

«Глупо, — думает Каз, — вот тебе и драгоценная респектабельность». Тем не менее он признает неразумный жест дружбы, и тепло невольно разливается в груди.

Уайлен не дает Совету времени отреагировать. Он шагает вперед, схватив реестр с алтаря и выдернув из рукава перьевую ручку. Каз замечает, что купчонок переплавил нервозность в хмурый вид, почерпнутый прямо из его собственного арсенала, хотя и сомневается, что кто-нибудь замечает, как этот облик неустойчив. Каз почти горд.

— Я буду свидетелем, — заявляет Уайлен, без лишних слов протягивая Казу ручку, и епископ с небольшой заминкой неохотно предлагает ему реестр.

— Да пребудет рука Гезена на этом союзе, — бормочет епископ, не трудясь завуалировать сомнение в тоне.

Каз быстро и неразборчиво подписывается и протягивает ручку Инеж, их затянутые в перчатки пальцы соприкасаются. Взгляд, которым они обмениваются, мимолетен, тем не менее между ними проскакивает нечто глубокое. Она подписывается рядом с ним аккуратным четким росчерком.

— И пусть глаза города будут свидетелями, — завершает Уайлен.

Его суровая маска по-прежнему на месте, но глаза до краев полны искренностью и любовью, которые — к счастью — не видны Торговому совету, сидящему у него за спиной. Каз едва заметно признательно кивает Уайлену и скорее чувствует, чем видит, как Инеж рядом с ним лучезарно улыбается.

Каз ловит ее взгляд, снова предлагая локоть. Они обмениваются короткой сокровенной улыбкой — и Каз знает, что никогда, даже если проживет сто лет, не забудет, как сверкают в это мгновение ее глаза, — а потом плавно, как танцоры, поворачиваются и шагают обратно вдоль прохода собора, высоко подняв головы. Высокая женщина в вуали прижимает ладони ко рту, когда они проходят мимо.

Позади них взрывается бормотание, звук которого нарастает быстрой волной. Каз останавливается, положив ладонь на дверь, даже не пытаясь скрыть усмешку.

— Спасибо, господа, — говорит он. — Наши наилучшие пожелания городской страже.

И затем — поскольку Грязные Руки знает толк в театральных эффектах — распахивает двери.

Гвалт, который врывается в них с улицы, немедленно проясняет, что он имел в виду. Слухи быстро распространяются в Кеттердаме. Жестяной скрежет перекрикивающих друг друга сирен городской стражи, возможно, самый преобладающий звук, но вопли толпы и неравномерный стук ударов о плоть почти не уступают ему.

Даже в обычный день разносчики, туристы и уличные мальчишки собрались бы толпами ради кеттердамской свадьбы, но этот день не обычный по любым меркам. Сегодняшний день предоставляет случай увидеть легенду в процессе становления: либо начало конца Грязных Рук, либо его величайший спектaкль, — и ни один местный житель не упустит шанса увидеть Каза Бреккера в его игре, если она окажется последней.

В результате залитая солнцем сцена представляет собой полнейший хаос. Уже завязалась драка между офицерами и крысами Бочки, не говоря уже о перемешанных бандах, и все стороны испускают яростные подбадривающие вопли. С краев драки сквозь хаос вплетаются карманники, пока предприимчивые букмекеры выкрикивают вероятности того, чем закончится день. За ними туристы, посыльные и чиновники проталкиваются вперед, вытягивая шеи, чтобы лучше видеть. И посреди всего этого двумя рядами почетного караула, который протягивается от дверей собора до незаметного экипажа, ожидающего на улице, выстроились вооруженные до зубов Отбросы Каза — всё еще менее многочисленные, чем под руководством Пера Хаскеля, но и менее худые и голодные. Внешний ряд почетного караула уже погрузился локтями в драку, но, как только Каз и Инеж появляются в поле зрения, он испускает бурный приветственный крик, от которого голуби взлетают в небо.

Всего на мгновение Каз позволяет чувству гордости, радости, триумфa охватить его. Вот он стоит посреди Кеттердама в свете дня, окруженный врагами, самый разыскиваемый человек в городе, со своей невестой, почти столь же разыскиваемой как он сам, и они неприкосновенны. Отбросы ревом выражают свою преданность, и в это мгновение он любит их за это. Ни один король и королева не могут просить о большем.

Он поворачивается к Инеж и видит, как те же восторг и свирепость отражаются в ее выражении, в усмешке, которая грозит расплыться на ее лице, и, Святые, он любит ее — своего паука, своего Призрака, свою любовь, свою жену. Это не укладывается в голове, она не укладывается в голове. Она — свет, сила и доброта, Святая сама по себе, и он любит ее настолько, что может утонуть в этом чувстве.

И впервые в жизни Каз Бреккер действует импульсивно: наклоняется и, закрыв глаза, на глазах у всех захватывает губы Инеж в быстром страстном поцелуе, и в его ушах гремит одобрительный рев Отбросов.

Никогда еще он не был счастливее.

III

— Каз Бреккер, — объявляет Джеспер с убеждением абсолютно пьяного человека, с силой грохнув графином, — ты ужасный человек. Когда ты собираешься поведать нам, как ты сумел уболтать это восхитительное создание выйти за тебя?

Каз ухмыляется ему через стол. Если улыбка в уголках немного мягче, чем обычно, остальные достаточно дипломатичны, чтобы не упоминать об этом.

— Я предложил хорошие условия, — отвечает он.

Инеж фыркает, но не возражает. Вместо этого она играется с кольцом на пальце, любуясь блеском золота на фоне темной кожи; тем, как сапфир сияет в теплом свете, который льется от люстры у них над головами. Его вес непривычен, но она думает, что приспособится. Она еще не уверена, сможет ли носить его в море — в конце концов, это может оказаться слишком непрактичным, — но на земле, по крайней мере, планирует не расставаться с ним.

Она по-прежнему не знает, когда Каз надел его ей на палец — она так ничего и не почувствовала, хотя этого следует ожидать, когда дело касается лучшего вора Кеттердама. Их отступление из собора было хаотичным: сначала поменять незаметный экипаж на гондолу, потом на баркас, и наконец на повозку, которая развозит вечерние газеты по Гелдштрату, их пышные наряды были скрыты костюмами Зверской Комедии, чтобы остаться незамеченными. С тех пор Джеспер с Уайленом в экстравагантном стиле празднуют событие, устроив ужин и выпивку, музыку и танцы, и общее угощение в таких количествах, что у Инеж кружится голова. Хотя, конечно, это может быть и из-за вина.

— Красивое, — замечает Уайлен, проследив за ее взглядом. — У Каза тоже есть?

Невинный вопрос, но Инеж ощущает его, как будто в нее плеснули холодной водой. Поскольку она была так тронута жестом, что и не подумала спросить, но нет, у Каза нет кольца. По крайней мере, она не видела, а его руки даже здесь остаются скрыты привычными перчатками. Но теперь Инеж задумывается, что это значит, как она должна истолковать. Конечно, они никогда это не обсуждали, и она никогда от него этого не требовала, но странно понимать, что она носит его знак, а у него от нее ничего нет.

— Каз? — спрашивает Джеспер, приподняв брови и многозначительно переводя взгляд с одного на другого.

Инеж внутренне морщится. Должно быть, ее мысли отразились на ее лице, но это не поможет — открытое противостояние никогда не срабатывает с Казом.

Естественно, он уже застывает.

— Джеспер? — насмешливо отвечает он.

Джеспер закатывает глаза:

— Ну? У тебя есть кольцо, Каз?

Каз поднимает левую руку, делает короткое круговое движение.

— А ты не можешь понять?

— Ты прекрасно знаешь, что нет.

— Нет, не можешь, — Каз роняет руку, презрительно усмехается; сердце Инеж немного сжимается. — И я не вижу, каким боком это касается тебя.

— Не касается, — взрывается Джеспер, — если не считать того, что, предполагается, что мы твои друзья, высокомерный ублюдок! А Инеж…

Уайлен пихает его локтем в ребра.

— Не в день их свадебы, Джес, — шипит он, — брось.

Мгновение Джеспер колеблется. Инеж любит его за это, даже если негодует на него — и на Уайлена тоже — за то, что испортил настроение, лопнул пузырь. В конце концов, они обижены за нее.

— Позвольте мне самой разобраться с Казом, — вставляет она. — В конце концов, именно на это я подписалась сегодня утром.

Она старается говорить легкомысленно, и Уайлен хихикает, хотя Инеж подозревает, что большей частью от облегчения.

— Скажи ему, Инеж, — бормочет Джеспер. — Он не может любую проблему решить откупом или угрозами.

Она улыбается:

— Скажу.

Она не осмеливается прекратить игру, пока они с Казом не устраиваются в темноте еще одного экипажа, но один взгляд говорит ей, что он в любом случае не обманулся. Он, как всегда, пристально наблюдает за ней и выглядит встревоженным.

— Ты хочешь, чтобы я носил кольцо? — наконец спрашивает он.

Инеж стонет.

— Я не знаю, Каз. Никогда об этом даже не думала.

Это слишком. Она откидывает голову на подушки, закрыв глаза. Она почти задремывает, и тут экипаж с грохотом останавливается.

Каз ничего не говорит, когда они выходят и она следует за ним по узкой лестнице отеля. На мгновение она испытывает боль, когда они входят в комнату — она маленькая, но уютная: со свечами на тумбочке и лоскутным одеялом на кровати. И если бы вечер закончился немного раньше, Инеж без колебаний исследовала бы возможности, предоставляемые плотно набитым матрасом. Однако сейчас она чувствует себя устало и немного странно.

Похоже, Каз чувствует себя так же. Он молча передает ей сорочку — ранее в тот день он организовал, чтобы их вещи принесли сюда — и направляется к умывальнику. Несмотря на изобилие шнуровки, платье Инеж легко снимается, и она просто переступает через него и натягивает сорочку через голову. Герань давно осыпалась с ее волос, так что Инеж садится на край кровати, чтобы распустить их, проворными пальцами вылавливая шпильки и бросая их в кучку рядом с собой. В процессе она рассеянно наблюдает за Казом. Он уже снял пиджак, жилет, перчатки и галстук и возится с упрямой запонкой на левом запястье. Запонка скоро сдается, и он переключает внимание на правую, которая ближе к Инеж. И в этот момент что-то мерцает в свете свеч. И это не запонка.

Инеж пристально смотрит.

— Каз, — говорит она и слышит дрожь в собственном голосе, — подойди сюда.

Он замирает, и она видит, как нечто неуверенное отражается на его лице, прежде чем он подавляет это.

— Подойди сюда, — настаивает Инеж.

Он подходит.

Она тянется к нему и дожидается крошечного кивка согласия, прежде чем прикоснуться. Инеж берет его за левое запястье, аккуратно прикасаясь только через свободную ткань манжеты, притягивает к себе его руку и переворачивает ее. Вот, на четвертом из его ловких пальцев фокусника — тонкая золотая полоска. Достаточно тонкая, чтобы ее было незаметно под перчатками.

— Я готова придушить тебя, Каз Бреккер, — шепчет она и благоговейно прикасается одним пальцем. — Ты вообще не собирался говорить мне? Или Джесперу и Уайлену, коли на то пошло?

— Я… — он прочищает горло, нахмурившись, глядя поверх ее плеча. — Сначала я должен был показать тебе кое-что еще.

Инеж смотрит на него сквозь ресницы — на своего мальчика из черного стекла. Весь резкие линии и острые края, даже полураздетый. На его щеках красные пятна.

Святые, она любит его, даже когда он бесит ее.

— Тогда покажи мне. Или ты всё еще планируешь спать в нашу брачную ночь?

Он показывает ей.

IV

В первое утро возвращения в Кеттердам после третьего плавания как замужней женщины Инеж просыпается на заре. Это происходит моментально — в одно мгновение она спит, а в другое уже полностью проснулась, — и хотя окружающее далеко от типичного, она сразу понимает, где находится. Это не дезориентирует, нет. Это правильно, это дом.

Она лежит лицом к Казу на его узкой кровати в Клепке, сквозь дверь едва виднеется его старый стол. Обстановка аскетичная, прямо как он. Матрас жесткий, белые простыни истончились от времени. Пол нелакированный, а на окне нет занавесок. Инеж знает, это выбор. Его восхождение к не имеющей равных власти свершилось уже давно, но Каз Бреккер никогда не позволяет себе устроиться удобно — в прямом и переносном смысле.

Разве что, возможно, с ней.

Видеть его спящим, получить доверие в этой последней слабости — по-прежнему привилегия. Инеж тут единственная. И хотя это не первый раз, далеко не первый, у нее всегда перехватывает дыхание — нечто нежное сжимается под ребрами.

Это так избито, но во сне он в самом деле выглядит моложе. Черные, как вороново крыло, волосы беспорядочно рассыпаны по подушке, ресницы смягчают острые углы его скул, губы слегка приоткрыты. Однако он немного хмурится, как если бы что-то во сне не подчинялось (пока еще) его желанию.

Инеж перемещается, камень на ее пальце ловит свет и отбрасывает поток синих лучей на открытое горло Каза. Она взяла за правило носить кольцо на руке, когда возвращается в Кеттердам, а не на обычной цепочке на шее. Каз никогда не просил ее об этом, но Инеж видит, каким голодным взглядом его глаза обращаются на ее безымянный палец, снова и снова, и она знает, это якорь для него. Доказательство, что она всё еще (всегда) выбирает его; доказательство, что она всё еще (всегда) собирается вернуться к нему.

Собственная рука Каза, лежащая между ними на подушке, голая — без перчатки, но и без кольца. Он редко носит его. Инеж подозревает, его приводит в замешательство размытие границ между личностями: ощущение обручального кольца Каза Бреккера (или даже Ритвельда), мужа и любимого, под запачканной кровью кожей перчаток, которые являются символом и визитной карточкой чудовища по имени Грязные Руки, просто создает слишком сильный когнитивный диссонанс, чтобы чувствовать себя комфортно в повседневной работе.

Инеж не возражает. Его кольцо в любом случае всегда было второстепенным. Каз носит другой символ своей преданности, который гораздо более наполнен смыслом для них обоих.

Их друзья поначалу ставили ему это в укор. Они не могли понять, как он может ожидать, чтобы Инеж носила кольцо, при том что сам его не носит. Особенно учитывая, что Инеж из них двоих обладает гораздо большим багажом в отношении самого понятия обязательств и принадлежности, которое подразумевает брак. Каз, будучи Казом, не соизволил спорить на эту тему, что естественно сделало всё только хуже. Инеж подозревает, Джеспер до сих пор не простил его, но он смирился — в конце концов, бессердечие более чем свойственно характеру Каза. Им это могло не нравиться, но они все к этому привыкли.

Ее мысли будто притянули его — Инеж вздрагивает от неожиданного звука знакомой развязанной походки Джеспера в коридоре снаружи.

— КАЗ! — весело орет он. — Пора вставать! Я знаю, она вернулась, не думай, что сможешь на этот раз приберечь ее только для себя!

Инеж хихикает, чувствуя себя немного виноватой при воспоминании о своем последнем коротком визите. Она не нашла времени заглянуть в особняк Ван Эков, и даже время с Казом было скоротечным. Но она не подозревала, что на нее за это обижены, хотя и не может утверждать, что удивлена.

Она выскальзывает из кровати, когда Каз открывает глаза и раздраженно ворчит. Инеж сдергивает свободную простыню, заворачивается в нее, как в импровизированную мантию и направляется в другую комнату. Джеспер уже прямо за дверью, и она знает, через мгновение он начнет барабанить в дверь, крича, чтобы Каз открыл замки. Инеж собирается удивить его, но вместо этого удивлена она, поскольку дверь распахивается внутрь как раз в ту секунду, когда она доходит до нее, и они смотрят друг на друга через порог расширившимися глазами.

Джеспер первым приходит в себя, на его лице расплывается широчайшая ухмылка, когда он осознает нехарактерную небрежность Каза и ее неодетый вид.

— Хорошая ночка, а? — подмигнув, спрашивает он абсолютно восхищенным тоном. — Достаточно хорошая, чтобы лишить вас обоих ваших далеко не незначительных мозгов? Достаточно хорошая, чтобы Каз всё еще был в постели в абсолютно развращенный час восьмого колокола? — он пинком закрывает за собой дверь и раскрывает объятия. — Брак разнеживает тебя, Инеж.

Она смеется, счастливо шагая в его объятия.

— Я тоже рада видеть тебя, Джеспер.

Он стискивает ее — достаточно, чтобы дать понять, что он не всерьез, — а потом отпускает и падает в кресло перед столом, перекинув одну ногу через подлокотник и наклонив его назад, чтобы балансировать на двух ножках.

— Но серьезно, где старик? Он же не спит до сих пор в самом деле?

— Уж точно не после такого шума, — раздается рычание от дверного проема.

И без того грубый голос Каза, звучит еще более хрипло от сна и раздражения. Джеспер живо поворачивает к нему голову. И Инеж видит точный момент, когда он полностью осознает вид Каза, поскольку он открывает и закрывает рот, размахивая руками, и теряет равновесие, в результате чего кресло с грохотом падает.

Поскольку Каз — который никогда не упустит возможность драматического выхода — в куда более растрепанном состоянии, чем кто-либо, кроме самой Инеж, когда-нибудь его видел. Он натянул свободные льняные пижамные штаны — черные, низко сидящие на бедрах, полоска темных волос исчезает из вида под пупком, — но он подчеркнуто остался босиком и взъерошенным. Он прислонился плечом к дверному косяку, скрестив руки и перенеся вес на здоровую ногу.

И его грудь обнажена.

Инеж сомневается, что Джеспер хоть когда-нибудь имел возможность изучить бледные грани тела Каза — с переплетением мышц и шрамов — возможно, лишь проблески, когда Каз переодевался в маскировочный наряд, или перевязывал рану, или раздевался в Ледовом Дворе. Он мог видеть чашу и ворона Отбросов на предплечье Каза, но она сомневается, что он знает о букве «Р» на его бицепсе, или о том (по всей вероятности), что она означает. И Джеспер точно никогда не видел третью и последнюю татуировку Каза: стилизованные черные линии кинжала в натуральный размер, который располагается прямо над его сердцем.

Всё еще растянувшийся на полу Джеспер распахивает глаза и прижимает ладонь ко рту, бешено тыкая другой рукой.

— Ты! Ты… ты… Святые, Каз, ты мелодраматичный поганец! Не мог сказать нам? За всё это время ты не мог выделить пяти минут, чтобы сказать: «Извините, ребята, я знаю, вы все думаете, что я бессердечный болван, который даже не носит обручальное кольцо ради Инеж после того, как имел наглость жениться на ней, но вообще-то это потому, что я выгравировал ее навечно прямо на сердце, словно безнадежный романтик, которым я определенно и являюсь? Надеюсь, вы согласитесь, что это приемлемая замена?» — Джеспер беспомощно жестикулирует. — Гезен, Каз, что я теперь должен делать с этой информацией?

Каз приподнимает темную бровь, но он явно позабавлен.

— Ничего?

Джеспер решительно мотает головой:

— Нет, определенно, нет. Не вариант. Попробуй еще раз.

Сжалившись над ним, Инеж протягивает руку.

— Завтрак? — улыбается она. — За вафлями ты можешь в свое удовольствие засыпать нас вопросами.

Джеспер тяжело поднимается на ноги и кивает:

— Вот это другое дело.

Каз ухмыляется:

— Отвечать не обещаю.

Джеспер закатывает глаза, махнув в сторону спальни в ясном приглашении одеться уже.

— Понятное дело. Я не вчера родился, босс.

И пока Каз тщательно запирает за ними дверь — сложный процесс, включающий четыре отмычки и двадцатизначный цифровой код, — Инеж гадает, когда Джеспер поймет, что вся ситуация, скорее всего спроектирована как очень казовское предложение мира.

Но, с другой стороны, он, вероятно, уже знает.

V

За неделю до свадьбы.

Шпект привязывает последний швартовый к тумбе на причале, когда его находит посыльный — парень с испачканным лицом, которому точно не больше шести лет.

— Послание для вас, сэр!

Шпект хмурится, потирая конверт мозолистыми пальцами. На письме нет имени, но эту черную печать он узнал бы где угодно.

— Уверен, что для меня, парень? Обычно они для капитана.

— Нетсэр! — посыльный энергично мотает головой. — Первый помощник, сказал он отдельно. Старик, который выполняет приказы капитана.

«Старик, — сварливо думает Шпект. — У Бреккера еще хватает наглости на такое начало, когда он чего-то хочет от меня». Вслух же он только вздыхает и говорит:

— Да, это я.

Он ломает ногтем печать и изучает записку. Приходится прищуриться, чтобы разобрать паучий почерк — Шпект редко его видел, даже когда работал с Отбросами, — но, по крайней мере, Бреккер приступает прямо к делу.

«Приходи сегодня в Клепку к десятому колоколу. Возьми свою сумку. КБ».

Шпект фыркает. Никаких «пожалуйста» от Бреккера, конечно же. Ни «когда тебе будет удобно». Ни даже «я в долгу не останусь». Шпекту очень хочется швырнуть записку в гавань, просто чтобы научить его не забывать о манерах. Может, он и был когда-то Отбросом, но он больше не выполняет приказы Грязных Рук, спасибо большое. Он поворачивается в поисках Инеж, чтобы поделиться этим мнением — и, возможно (уже не в первый раз), пожаловаться на ее вкус в отношении мужчин, — но она уже исчезла, легкая на ногу, как всегда. Вероятно, уже на полпути в объятия Бреккера. Шпект хмурится. Если он и отправится в Клепку сегодня вечером, то только из преданности ей и больше ничего. Он решает нарочно опоздать.

Приняв решение, Шпект распрямляет плечи и, засунув записку в карман, возвращается в последний раз проверить «Призрак» перед тем, как команда разойдется. Что-то трепещет у земли, привлекая его взгляд, и он прижимает это носком сапога, пока его не успел унести ветер.

Это банкнота в сто крюге, на которой по краю нацарапано тем же паучиным почерком: «За твои труды».

Что ж. Возможно, Инеж все-таки удалось научить его каким-то манерам.

* * *

Бреккер ждет его в бывшем кабинете Пера Хаскеля на первом этаже, хотя от прежнего владельца остались только крепкий дубовый стол и кресло с подголовником. Всё остальное было содрано со свойственной Бреккеру безжалостностью: мешанина графинов с виски, коробки сигар, перекрывающие друг друга коврики и зловещие картины в позолоченных рамах, которые помнит Шпект, заменены рядами полок, заставленными одинаковыми гроссбухами в черном переплете. Ни один из них не подписан.

Сам Бреккер почти не изменился за те пять лет, что Шпект не видел его: от сурового черного костюма до аккуратных кожаных перчаток и трости с головой ворона, небрежно прислоненной к ручке кресла. Если и есть какое-то изменение, так это то, что размытая граница между мальчиком и мужчиной полностью исчезла. Бреккер в принципе никогда не выглядел на свой возраст, но сейчас широкие плечи и жесткая челюсть могут принадлежать только взрослому мужчине.

— Закрой дверь, — скрежещет его голос.

Никакого приветствия. Шпект хмурится, но подчиняется. Не дожидаясь приглашения, он садится в кресло напротив.

— Чего ты хочешь?

— Сразу к делу, как посмотрю, — замечает Бреккер, сверкнув глазами. — Прекрасно мне подходит. Я хочу, чтобы ты сделал мне татуировку.

Шпект не сумел до конца скрыть удивление. Чего угодно он мог ожидать, но не этого. Он думал, наверняка дело связано с Инеж — что-нибудь, что Бреккер хотел знать, а она не говорила ему, или что-нибудь, что он хотел тайком пронести на «Призрак», чтобы она не знала. Это… Это удивляет. Много лет назад именно Шпект сделал ему татуировку ворона и чаши, когда тот был еще мальчишкой — мальчишкой, который чуть не сломал ему руку, когда он собрался начать без перчаток, но тем не менее мальчишкой. Но Шпект не художник, он старый моряк, который ловко управляется с иглой, а в Кеттердаме полно татуировщиков.

Он так и говорит.

— Зачем ждать меня? Есть множество ателье, которые будут в восторге от возможности облегчить твой кошелек.

— Я предпочитаю, чтобы об этом не знали.

— И ты доверяешь мне? Я больше не обязан верностью тебе, Грязные Руки, как ты прекрасно знаешь.

— Мне не надо, чтобы ты был верен мне. Я готов поставить на твою верность Инеж.

А, вот оно. Каким-то образом всё в итоге вернулось к Инеж. Бреккер наблюдает, как он обдумывает предложение, выражение его лица не выдает ничего. Шпект внутренне пожимает плечами.

— Я хочу оплату, — говорит он.

— Сто крюге сверх той сотни, что привела тебя сюда.

Это сумасшедшая сумма — гораздо больше, чем может стоить работа. Шпект это знает. Но также он знает, что Бреккер очень богатый человек.

— Две сотни, — пытается он.

Не срабатывает. Бреккер просто пристально смотрит на него, удерживая его взгляд этими своими акульими глазами, пока Шпект не отводит взгляд.

— Одна сотня, — наконец повторяет Бреккер, — и ты сделаешь это сегодня.

— Сегодня? — выпаливает Шпект. — Но мне сначала надо проработать дизайн, и свет…

— Сегодня, — твердо произносит Бреккер, вставая. — И дизайн не представит проблемы, этот предмет ты должен хорошо знать.

Он толкает через стол лист бумаги. На нем грубый набросок — явно не рукой художника, но тем не менее узнаваемый. Санкт Петр, любимый кинжал Инеж. Шпект смутно осознает, что у него отвисла челюсть.

— Надеюсь, у тебя хорошая память, — продолжает Бреккер, бросая галстук на стол. — Я хочу более точное изображение, чем это, чтобы не была упущена ни одна деталь. Будь уверен, твоя работа будет сравниваться с оригиналом.

— Ты… она не знает об этом?!

— Шпект, — говорит Бреккер, прервавшись в расстегивании рубашки, чтобы обратить на него волчью улыбку, — ты производишь на меня впечатление романтика. Скажем, если сделаешь всё правильно, можешь заработать приглашение на свадьбу.

Шпект работает всю ночь. И когда он на рассвете покидает Клепку с двумястами крюге в кармане, он неохотно признает, что, вероятно, потерял право жаловаться на вкус Инеж в отношении мужчин.