Серебро и чешуя (гет)

Sex Tape — Swallow (Original Mix)

Эллисон никогда не была прилежной девочкой, и Клаус это прекрасно знал. Она скурила свой первый косяк с ним — смеялась до слёз и била его по рукам, чтобы прекратил смешить, а Клаус всё продолжал и продолжал заливать какую-то угарную херню, почему-то чувствуя себя восхитительно счастливым.

Дело было явно не в травке, но на подозрительный взгляд Бэна он только отмахивался и выпускал колечки сигаретного дыма, которые Эллисон ловила в свою ладонь. Её глаза загорелись огнём, и Клаус усмехнулся: «сестрёнка начинает выкупать».

— Хочу тоже.

— Возьми, — Клаус протянул ей пачку, но она качнула головой в сторону, и тут начало доходить до Клауса. Косяк всё ещё держал настроение на планке «лучше не бывает» и затуманивал сознание, поэтому ему показалось это забавным.

«Почему бы и нет?»

— Не втягивай всё, — предупредил Клаус и, набрав сигаретного дыма в лёгкие, потянулся к ней. Вишнёвый блеск для губ, который он вечно таскал из косметички Эллисон, сверкал и переливался на её губах, и сердце заколотилось в груди так быстро, что он сам едва не поперхнулся.

«Интересно».

Он притормозил в катастрофической близости и смело посмотрел в глаза напротив — по телу прошёл разряд тока, и мысли спутались окончательно.

— Ну же, — нетерпеливо прошептала Эллисон, и он сделал то, что она хотела. Дым плавно перетёк в её лёгкие, на губах Клауса застыл приторно-сладкий вкус блеска. Он отстранился и залип на ней, будто в жизни не видел ничего красивее этой картины — Эллисон, выдыхающая его дым, казалась произведением искусства. И как он раньше не замечал, что она настолько офигительна? Ответа не находилось, да Клаусу, по большому счёту, было плевать — хватало того, что он тонул и выплывать не планировал.

— Вау, — сказала Эллисон, и Клаус растянулся вишнёвые губы в улыбке. Затушил окурок в жестяной банке и когда вновь посмотрел на неё, понял очень ясно — этим дело не кончится. В её взгляде плясали черти, а Клаус вообще хреново умел сопротивляться всякой нечисти.

И в этот раз не вышло.

Кажется, она поцеловала первой. А, может быть, он сам потянулся — хоть убей, потом Клаус не мог вспомнить, как случилось на самом деле, но факт оставался фактом. Липкая вишня стёрлась, потому что они целовались вечность — глубоко, настойчиво и едва сохраняя хрупкий баланс, чтобы не перешагнуть черту бесповоротно. Стояк пробивал штаны, но Клаус упорно игнорировал призывы своего тела к действию — остатки призрачной морали в тот день всё ещё оставались при нём. Хотя, Эллисон так пошло выдыхала его имя, что крыша начинала ехать.

Клаус в жизни так не желал девчонку, которая, по закону подлости, являлась его сестрой. Спасало то, что хотя бы не по крови — так он себя успокаивал в редких моментах возвращения сознания. Боже, им было всего по шестнадцать — дико хотелось нарушать правила отца-социопата, напиваться и трахаться с кем попало. Клаусу хотелось трахнуть Эллисон, и он знал, что она хочет этого тоже, но тогда он смог себя остановить, каким-то чудом отстраниться и сообщить очевидное для них обоих:

— Пожалеешь ведь.

Эллисон тяжело дышала и держалась за его руку на своей шее. Отпускать не хотелось — так хорошо ей не было, быть может, никогда. В её взгляде сверкнул протест и вылился в едкую фразу:

— Ты ни хрена обо мне не знаешь.

Клаус грустно улыбнулся и мимолетно поцеловал её. Вечеринка должна закончиться сейчас, иначе они застрянут в ней надолго.

— Знаю.

— Придурок, — с обидой заключила Эллисон, и Клаус ощутил, что теряет что-то важное. Что ж, пускай — ей такого счастья не надо.

Эллисон ушла, а Клаус, снова накурившись, смеялся над иронией, понимая, что привкус грёбаного блеска будет преследовать его при каждой встречей с ней.

Так и случилось.

*

Клаус никогда не был хорошим мальчиком, и Эллисон прекрасно об этом знала. В двадцать лет он припёрся к ней домой с пакетиком молли в кармане и с фиолетовым боа на шее, и Эллисон не смогла выставить его за дверь. Та история с поцелуем позабылась за пылью времени и вереницы — зачастую — печальных событий, и она не сразу поняла, что они, кажется, впервые с того момента, остались наедине. Она попыталась вызвать в себе отвращение к Клаусу, но его грёбаная улыбка — светящаяся, искренняя, светлая — зарубила всё на корню.

— Ложись спать, — настоятельно попросила она, когда он врубил музыкальный центр и начал кружиться по комнате в такт музыке и затягивать её с собой.

— Ты охренеть какая напряжённая, — надул губы Клаус и, порывшись в кармане, выудил оттуда две жёлтые таблетки. — Прошёл слух, что тебе нужно расслабиться.

— Я не в настроении, — Эллисон начинала закипать, а Клаус же распалялся ещё больше. — В постель, Клаус.

— Заманчиво, — он подмигнул и снова крутанул звук на колонках. — Давай хотя бы потанцуем, м?

Эллисон ничего не ответила, лишь развернулась к мини-бару, выудив оттуда бутылку виски и два бокала. Добрую порцию на три пальца влила в себя залпом и, поморщившись, всё-таки сдалась:

— Хрен с тобой, Клаус. Пляши, сколько влезет.

— А ты?

— А я посмотрю.

Клаус остановился, что-то прикинул в голове и через секунду оказался перед ней, расширенными зрачками умоляя — танцуй, танцуй, танцуй!

— Что мне сделать, чтобы ты выкинула всю дрянь из своей головы и расшевелилась? Обещаю, сделаю всё, что угодно. Всё, что захочешь. Ну же!

Было чертовски сложно оставаться серьёзной и напыщенной, когда этот несносный человек, имеющий за собой бесконечную трассу земных пороков вкупе с безгранично добрым сердцем, смотрел своими бездонными глазами и слезливо умолял её сдаться. Эллисон не могла злиться на него — Клаус был чем-то из ряда вон выходящим в её жизни, и рядом с ним она всегда ловила себя на мысли, что ощущает свободу от всего на свете. Именно это позабытое ощущение и врубило в ней азарт и желание послать всё к чёрту хотя бы сегодня.

— Ты меня достал, — прошипела Эллисон, и с распахнутой ладони, где большими буквами чернела вытатуированная «YES», схватила таблетку. Клаус распахнул глаза в восхищении, и этого хватило, чтобы экстази провалилась внутрь вместе с очередной порцией виски.

— Богиня! — заверещал он на весь дом и закинул таблетку следом, отпив из бутылки и даже не поморщившись.

— Я запомнила то, что ты сказал, так что не расслабляйся.

— Любое желание, Эллисон, — Клаус смачно поцеловал её в щеку, и на момент Эллисон провалилась куда-то за пару лет «до». Наваждение ушло, Клаус остался, и спустя двадцать минут мир поплыл, взорвавшись тысячей галактик в ней самой.

— Клаус, — позвала она, схватившись за столешницу руками. Тот не услышал и продолжал кружиться под какой-то бесконечный минимал, который начинал стучать в ней самой эйфорией и лёгким приступом страха. Эллисон пришлось закричать: — Клаус, твою мать!

— Да, детка, я здесь, здесь, — он проплыл к ней — весь такой красивый, красочный, солнечный — и мягко коснулся лица вспотевшей ладошкой, которую Эллисон сжала с такой силой, что показалось, будто она треснула.

— Мне нехорошо, — выдохнула куда-то ему в ключицы и попыталась взять себя в руки, но стало только хуже — сердце громыхало, громыхало в ушах вместе с музыкой, унося сознание в какие-то сладкие дали.

Вспомнились косяк, сигаретный дым, вишнёвый блеск для губ. Внутри Эллисон всё задрожало, и расширило эйфорическим, ни с чем не сравнимым счастьем, зрачки.

— Тебе хорошо, — Клаус оторвал её от себя, гладя по щекам и успокаивая. — Всё хорошо, я рядом. Это просто приход.

«Господи боже, какой же ты нереальный!»

— Охренеть… как сильно, — только и смогла вымолвить Эллисон, вновь прижимаясь всем телом к Клаусу и чувствуя, что если отпустит его, то умрёт на этом же месте.

— Да, обнимашки это всё, что нам нужно. Всё, что нам нужно… — мантрой затянул он ей на ухо и начал медленно двигаться под музыку. Эллисон подхватила темп, и сознание ослепило ясностью и всепоглощающей любовью ко всему.

— Я улетаю, Клаус, — она вела рукой по его худым оголённым плечам и не могла поверить, что так бывает. Совершенство, магия, космос, и всё это — в нём одном.

— Да, мы улетаем, — мягко согласился он и улыбнулся так чисто, что захотелось плакать. — Что ты чувствуешь?

— Серебро и чешуя, — он удивился, огромные зрачки поглотили весь мир, и Эллисон звонко рассмеялась, пытаясь объяснить то, что вряд ли возможно рассказать словами. — Я веду рукой по твоей руке вверх, и чувствую серебро. Веду вниз, и это — чешуя… Понимаешь?

— Да. Это так... чудесно, — в его голосе отголоски рассветов и закатов, в глазах — биение всех сердец сразу. Прекраснее не бывает. Точно нет.

Она начала танцевать и не заметила. Просто закрыла глаза и оказалась в другой вселенной, в тех мирах, где любовь побеждает и не бывает слёз. Эллисон хотелось остаться там навсегда.

С Клаусом. С ним и только.

— Клаус, — страх резко сковал сердце, но тут же отпустил, когда она увидела его прямо перед собой. Ей показалось, что он исчез, и чувство потери прибило к земле.

— Не хотел тебе мешать, — протянул он с тягучей улыбкой и сделал шаг навстречу, но всё ещё слишком далеко, чтобы она пришла в себя. — Ты красиво танцевала — как богиня.

— Пожалуйста, иди ко мне.

— Иду, — он сковал её в объятиях, и галактика вновь обрела все цвета радуги. — Я с тобой.

Эллисон положила голову на его плечо, и вопрос из глубин подсознания — скрытый, спрятанный за семью замками — вылетел из неё, словно стрела:

— Ты помнишь, как мы целовались?

Музыка будто стихла, и вновь разорвала мир на части, когда он тихо ответил:

— Никогда не забывал.

И его сердце — так ясно и сильно — забилось в её груди.

— Никогда не забуду, — почему-то в его голосе Эллисон услышала отчаяние и, отстранившись, посмотрела в его двоящиеся глаза, чтобы понять, почему. И поняла слишком многое — и о Клаусе, и о себе самой.

— Вишня, — мягко улыбнулась она, и Клаус кивнул, беззвучно повторив: «вишня».

У неё был пушистый белый ковер, и она потянула Клауса вниз, а он и не противился, только продолжал смотреть, смотреть, смотреть в её душу, будто надеялся сделать их единым целым.

Легли напротив друг друга и гладили руки, лицо, сковывали в замок пальцы и улетали от музыки, от эйфории, от такой любви, которой ни бывало никогда и ни с кем кроме них двоих.

— Хорошо, что ты пришёл, — у них осталась ослепительная честность, и Эллисон открыла сердце нараспашку.

«Забирай. Оно — твоё».

— Моё самое лучшее решение, — Клаус рассмеялся, и расстояние между ними, наконец-то, исчезло.

Он поцеловал первым. В этот раз они оба запомнили. Целовались лениво, долго, иногда отстраняясь лишь для того, чтобы сделать глоток воды и вдохнуть воздуха, который друг у друга забирали с отчаянной надеждой, что это всё не кончится, когда их отпустит.

— Ты сказал, любое желание.

— Что угодно на свете, — подтвердил Клаус, очерчивая контур её губ большим пальцем и зачарованно смотря на них, будто они самое прекрасное, что он видел.

— Тогда останься, — Эллисон затаила дыхание и ждала. Сердце гулко стучало, а, может, музыка продолжала сводить с ума. Рука Клауса поднялась, и Эллисон прочла:

«YES».

— Пожалеешь ведь, — Клаус поднялся на ноги и заставил Эллисон встать вместе с ним. Фиолетовое боа легло на её шею, а он сам вновь задвигался, не отводя глаз и поглощая её в самые бездны галактик.

— А ты всё такой же придурок, — Эллисон выкрутила звук на максимум и, распустив волосы, начала танцевать вместе с ним. Обвила руками, затащила во влажный поцелуй и решила остаться пронзительно-счастливой на вечность.

Часа в четыре ночи их отпустило, но ничего не поменялось. Кроме того, что стояк, наконец-то, дал о себе знать, и в этот раз Клаус не стал себя сдерживать.

Эллисон пошло стонала его имя, и мир — вечно тёмный, угрюмый и чокнутый — обрёл яркие краски даже без разноцветных таблеток и прочей дряни.

*

На этой вечеринке они застряли надолго.