Crushing News/Сокрушительная новость (гет)

Гарри Джеймса Поттера официально достало.

Она вела себя с ним странно уже несколько недель. Насколько он знал, она, конечно, вела себя странно и в его отсутствие, но из-за его отсутствия в те моменты это оставалось лишь вопросом догадок с его стороны. И поскольку догадки были одной из многих вещей, которые она в принципе не очень любила, он тоже старался их избегать в меру своих возможностей. Когда дело касалось его, и это, по крайней мере, он мог лично подтвердить, она бывала отстраненной, уклончивой и временами даже резкой. На самом деле, как он осознал, оглядываясь назад на это особенное развитие событий и пытаясь понять, когда впервые заметил в ней эту необъяснимую перемену, он не мог полностью избавиться от мучительного подозрения, что на самом деле она не была похожа на себя еще с сентября, когда вернулась в Хогвартс на новый семестр.

Теперь, почти два месяца спустя, казалось, ничего не изменилось в этом загадочном положении, а если и изменилось, то не в лучшую, а в худшую сторону. Как раз прошлой ночью, когда они сидели бок о бок на диване в гостиной, точно так же, как, несомненно, делали сотни раз за эти годы, она фактически отодвинулась от него, когда он, удобно положив руку на спинку позади нее, рассеянно начал поглаживать ее плечо кончиками пальцев. И этого никогда раньше не случалось. То есть не касания с его стороны, в этом он был вопиющим рецидивистом, а отстранение с ее.

И это было, как он неохотно признался себе в безжалостной тишине ночи, немного больно. Она не смотрела на него, и они не обменялись об этом ни единым словом, что было еще одним нововведением, столь явно необычным между ними. Она просто и более или менее незаметно увернулась от его прикосновения и продолжила читать свою книгу, на что он с покрасневшим от стыда лицом отдернул руку. Полчаса спустя он лег спать, чувствуя себя идиотом, и, что удивительно — ничего примечательного за это время не произошло — проснулся шесть коротких часов спустя, все еще чувствуя себя идиотом.

Ощущение себя идиотом было состоянием, с которым, как он думал, он, возможно, смог бы жить, если бы в какой-то момент окончательно выяснилось, что он на самом деле идиот; жить с чувством отчуждения от лучшей подруги, безусловно, не хотелось. Что-то явно беспокоило ее, и Гарри, исходя из имеющихся доказательств, к своему большому неудовольствию, все больше склонялся к выводу, что причиной ее беспокойства на самом деле был он. Что-то он сделал, что-то он сказал... Или, может быть, что-то он не смог ни сказать, ни сделать? Так много можно сделать неправильно, а времени так мало.

Естественно, он уже несколько раз спрашивал ее об этом, но именно здесь проявился уклончивый характер ее странного поведения. Конечно, с ней вообще ничего не случилось! Все прекрасно, пфф! Он явно все выдумал! Как будто Гарри Поттер действительно что-то знал о своей лучшей подруге! Ха-ха-ха! Разве он не тупица?

Да, конечно, мисси.

Пора было положить этому конец. Были ли это три или четыре слова, которыми они обменялись за весь день, включая "Доброе утро". В любом случае, это было чертовски неприемлемо. И вот, когда профессор Флитвик распустил шестикурсников Гриффиндора и Хаффлпаффа, и таким образом последний урок наконец закончился, Гарри наконец принял решение. На этот раз он не позволит ей так легко сорваться с крючка; он не смягчится, пока не получит должного ответа. Неужели он не заслужил хотя бы этого?

А вот что он заслужил, во многом зависело от того, что именно он сделал, чтобы настолько ее оттолкнуть. Как бы то ни было, настало время все выяснить и столкнуться с последствиями...

— Гермиона? — догнав пытавшуюся смыться девушку в коридоре, Гарри подошел к делу более робко, чем первоначально с непоколебимой решимостью обещал. Поначалу она не выказала никаких намерений остановить в свой торопливый шаг, и тогда он, рванувшись вперед, добавил более решительно. — Гермиона, подожди! Пожалуйста, неужели ты больше даже не поговоришь со мной?

Это, по крайней мере, привлекло ее внимание, хотя на мгновение все, что из этого вышло — она встала посреди коридора, внезапно застыв спиной к нему, как будто он приласкал ее дружеским Петрификус Тоталус. Когда она, наконец, повернулась, и взглянула на него, выражение ее лица было маской беззаботности, которую смущенный Гарри сразу же расценил как прикрытие.

— Не говори глупостей. Конечно, я поговорю с тобой, — довольно покладисто пропела она, еще крепче прижимая к груди свои книги. — Что случилось?

Гарри снова был ошарашен ее неестественным поведением, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Все в ней казалось каким-то неправильным. Мелодичность ее голоса была явно наигранной, ее жизнерадостность явно поверхностной, а весь язык тела напряженным и защитным. И ни разу она не соизволила взглянуть ему в глаза. Это было совсем не похоже на Гермиону, по крайней мере, на ту, которую он знал уже много лет. Если бы он не знал точно, то заподозрил бы, что имеет дело с самозванцем под Оборотным зельем — и даже не слишком убедительным, если на то пошло.

— Вообще-то, я собирался задать тебе тот же вопрос, — в конце концов ответил он, справившись с неприятным комом, который внезапно образовался в горле.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она ровно, источая такое блаженное невежество, на которое Гермиона Грейнджер была почти генетически неспособна.

Гарри в этот момент боролся с пределами своего всемирно известного терпения, которое Гермиона — нарочно или нет — уже несколько недель подвергала испытанию.

— Ты сейчас серьезно?

Она колебалась всего секунду.

— Я понятия не имею, что ты...

— Пожалуйста, Гермиона! — умоляюще воскликнул он, привлекая к себе немало любопытных взглядов, проходящих мимо студентов. И продолжил более спокойно, но не менее настойчиво. — Что происходит? Что происходит с тобой... с нами? Почему ты так себя ведешь?

Когда она опустила глаза, Гарри частично почувствовал облегчение, увидев в реакции Гермионы искренность, даже если, к сожалению, обнаруживалось это только из-за ее стыда. Его гнев и раздражение в одно мгновение почти испарились, а его сердце потянулось к ней.

— Послушай, — он заговорил более мирно, мягким, приглушенным голосом, хотя, несомненно, полным противоречивых эмоций, — Я, честно, не знаю, что произошло, что могло привести ко всему этому, но я здесь потому, что хочу поговорить с тобой, независимо от причин. Если я каким-то образом обидел тебя или, того хуже, причинил тебе боль, мне нужно знать, в чем дело, чтобы я мог все исправить. Признать ошибку. Наверстать упущенное. Что угодно! — он сделал паузу, пока его глаза изучали ее лицо в отчаянном поиске ответа. — Жаль, что я не смог разобраться в этом сам, но я просто не могу найти в этом никакого смысла. Я не знаю, что я такого сделал, что ты так со мной обращаешься, но если из-за этого я заслуживаю твоего презрения, я должен знать об этом! Пожалуйста, неужели ты не дашь мне хотя бы это? Просто... просто шанс?

Она молчала, секунды жестоко тикали, и хотя Гарри было трудно судить с угла, под каким он мог видеть ее лицо, ему показалось, что ее глаза были закрыты.

— Мне очень жаль, — наконец ответила она кротким голосом. — Я уверяю, ты не сделал ничего, чтобы заслужить это. И я... Я обещаю, что постараюсь вести себя нормально, хорошо? Можем мы просто оставить все как есть?

Он одарил ее долгим, задумчивым взглядом, накал которого она не могла вынести. С тихим вздохом он опустил плечи, предвосхищая ответ.

— Не думаю, что этого достаточно, — заключил он, и в его глазах мелькнула мольба. — Я не хочу, чтобы ты вела себя нормально, я хочу, чтобы ты была нормальной и чувствовала себя нормально. Я хочу, чтобы мы стали такими же, как всегда, и не притворялись. Нам никогда не приходилось притворяться друг перед другом, правда? Тебя явно что-то беспокоит, и ты не можешь сказать, что я не имею к этому никакого отношения, и ожидать, что я в это поверю. Даже Рон догадался, ради Мерлина! Это нехороший знак!

При других обстоятельствах она, возможно, посмеялась бы над этим, но, к сожалению, сейчас были не те обстоятельства, и вместо этого она прерывисто вдохнула, ожидая, пока пара молодых равенкловцев, проходящих мимо, отойдет за пределы слышимости.

— Это на самом деле не так важно, Гарри, — уже она осторожно умоляла его смягчиться. Она выглядела так, словно предпочла бы быть где угодно, только не с ним, и ему было больно это видеть.

Он нахмурил брови.

— То есть ты хочешь сказать, что обращаешься со мной как с соплохвостом из-за какого-то пустяка, о котором даже не стоит говорить. Да, звучит разумно. Очень похоже на Гермиону, которую я знаю.

Глаза Гермионы обратились к небу в тщетных поисках поддержки, поиск был еще более тщетным из-за сводчатого потолка из цельного камня в паре метров над ее головой. Благожелательного божества, к сожалению, нигде не было видно. Дурацкий потолок.

— Значит, ты не закроешь на это глаза.

Он скрестил руки на груди. Ответ молчаливый, но ясный.

Теперь она выглядела раздраженной, и визуальное впечатление было удачно подчеркнуто стоном разочарования.

— Прекрасно, — почти выплюнула она презрительно, как будто это была диаметральная противоположность всему, что было разумно считать прекрасным в этой вселенной и всех ее возможных альтернативах.

— Отлично, — добавила она в столь же убедительной манере. — Я действительно не вижу в этом смысла, но если ты хочешь знать, что ж... если ты настаиваешь, тогда... ну, лично я просто чувствую, что ты стал немного... навязчивым, если хочешь. В последнее время. В целом. Над определенным... и все же столь же неопределенный период времени. Ты... ты постоянно рядом... в моем пространстве, понимаешь? Все... мое... пространство...

Она сделала неопределенный сферический взмах вокруг себя, движением рук визуализируя пространство, о котором она говорила. С геометрической точки зрения это было очень запутанное пространство. Она прервала демонстрацию.

— Я всегда была очень замкнутым, замкнутым человеком, ты знаешь. Ты, как никто другой, должен понять, на самом деле, потому что, в то время как я росла единственным ребенком в семье, ты рос с Дурслями, так что мы оба, как правило, предпочитаем отсутствие людей их присутствию. Вот почему я всегда чувствую себя немного неуютно в Норе, в некотором смысле под контролем. Не пойми меня неправильно, мне действительно нравятся Уизли, но иногда их слишком много на таком маленьком пространстве. Честно, они немного слишком безалаберны. Просто слишком много прикосновений — для нас, я имею в виду, не для Уизли. Не то чтобы я хотела, чтобы они меня касались. Нет. Они ужасно обнимательные, правда? Во всяком случае, мне от этого неудобно, и, честно, мне это не нравится, и я не знала, как с этим справиться, и, очевидно, не хотела поднимать эту тему, потому что не хочу причинять тебе боль, так что вот.

Гарри стоял в ошеломленном молчании. Его взгляд начал бесцельно блуждать в какой-то момент ее бормочущего и нехарактерно бессвязного изложения, и теперь уставился в пространство далеко за пределами их физического окружения.

— О, — это было все, что ему удалось выдавить сначала, и это было больше похоже на непроизвольный звук, вырвавшийся из его легких после того, как он получил сильный удар в живот. Он прочистил горло, безуспешно, затем повторил. Его рука потянулась к воротнику застегнутой рубашки и тугому узлу красно-золотого галстука. Неужели этот узел всегда был таким тугим? И если да, то почему?

— Я... Я не знаю, что сказать, — пробормотал он голосом хриплым и неровным. Он прочистил горло в третий раз, и вряд ли его заколдовали. — Этого я не ожидал. Я думал, что твое поведение... твоя уклончивость и явное отвращение к любой физической близости... для меня это был просто симптом — побочный эффект того, что ты злишься на меня по какому-то другому поводу. Я никогда даже не рассматривал возможность того, что причина может быть именно в этом. Я...

Он замолчал, качая склоненной головой и снимая очки, чтобы протереть глаза.

— Черт, я так сожалею о неудобствах, которые я, возможно, тебе доставил. Это совсем не входило в мои намерения. Я не такой человек... верно? Такой невнимательный и... навязчивый, правда? Я никогда не имел в виду...

Он снова остановился, массируя виски большим и средним пальцами одной руки, еще больше скрывая глаза от постороннего взгляда. Все его тело слегка покачивалось из стороны в сторону, будто находясь во власти невидимой океанской зыби.

— Хотя это немного странно, учитывая, что я, как ты говорила, в целом не очень, э-э, жаждущий прикосновений человек. Я имею в виду, я мог бы даже обойтись без всех этих постоянных рукопожатий, верно?

Он неловко, глухо рассмеялся, прервав жалкую попытку пошутить, и прочистил горло в четвертый раз за последнюю минуту, что, вероятно, стало новым личным рекордом.

— Обычно я не стремлюсь к тому, чтобы ко мне часто прикасались, или я был тем, кто хочет прикосновений. Может потому, что я вырос на не самых приятных образцах человеческого общения, не знаю. — он колебался, его грудь тяжело поднималась и опускалась. Он рассеянно смотрел в ее сторону, но не прямо на нее. — Но... с тобой всегда было по-другому. Вот просто так получилось. Это казалось естественным и... ну, я предположил, что ты... Но в этом и проблема, не так ли? Я не должен был просто предполагать, — его глаза на мгновение метнулись к ее лицу, добрались до уровня носа, но, так и не встретившись с ответным взглядом, снова метнуоись прочь. — Не могу выразить, насколько мне жаль. Честно говоря, мне очень стыдно. Думаю, мне нужно побыть одному какое-то время и, хм... попытаться... попытаться...

Он вцепился пятерней в волосы на затылке, и он качнулся назад.

— Прости, — он с удрученным видом развернулся на каблуках и поспешил прочь быстрым шагом беглеца, пытающегося изо всех сил смешаться с толпой, уходя от преследователей. Не то чтобы в настоящее время там было что-то подобное.

В течение долгого времени глядя куда угодно, только не на ее совершенно застывшую фигуру, и избегая особенно ее лица, Гарри, конечно, совсем не видел его выражения и того, как первоначальная напряженная маска бесстрастия на ней быстро треснула, обнажив под ней растущую тревогу, которая вскоре была сметена бурей воюющих эмоций. Они были слишком многочисленными, чтобы их можно было четко различить, и это в конечном счете заставляло ее стоять там, окаменев от ужаса. Единственное, что опережало ее отчаявшееся сердце в тот момент, был разум, метавшийся туда-сюда по бесконечным эллипсам, так ни к чему и не приходя. Когда, наконец, ее зрительный нерв был достаточно любезен сообщить ей о неминуемом исчезновении Гарри в дальнем конце коридора, часть ее мозга, которая еще функционировала, наблюдая явное безумие, бушующее в остальной части ее серого вещества, переключилась в режим паники.

— Гарри! — крикнула она с полным безразличием к любопытным зрителям, ее ноги уже пришли в движение, хотя она все еще укладывала книги в сумку через плечо с необычным пренебрежением к их благополучию. Промчавшись по коридору прямо сквозь совершенно ошеломленную группу крошечных болтливых Хаффлпаффцев (сама мисс Идеальный Префект, бегущая по коридору?), она еще раз крикнула ему вслед. — Гарри, прекрати!

Как только она догнала его, она схватила его за руку и развернула к себе, обнаружив, что он выглядит скорее смущенным, чем сердитым, как будто он действительно не слышал ее. На мгновение у нее перехватило дыхание, хотя, конечно, виноват был не только ее короткий спринт. Что ж, будем надеяться ради ее здоровья, что это не так.

— Мне очень жаль, — сказала она совершенно серьезно. — Но позволить тебе быть одному прямо сейчас — это последнее, что я могу сделать. Думаю, только что я совершила самую большую ошибку в своей жизни, и нужно попытаться исправить ее немедленно, если это вообще возможно, — она умоляюще посмотрела на него, боясь, что он откажет ей, и в то же время чувствуя, что он имеет на это полное право после того, что она только что так жестоко с ним сделала. Голосом, который едва можно было назвать даже дрожащим, она спросила. — Ты выслушаешь меня, пожалуйста?

С секундной растерянной задержкой он слабо кивнул головой, слишком ошеломленный развитием событий, чтобы справиться с чем-то большим. Облегчение отразилось на лице Гермионы, и прерывистое дыхание сорвалось с ее губ. Она бросила быстрый взгляд через плечо, затем еще один на Гарри. Обнаружив, что никто не смотрит в их сторону, но слыша голоса, приближающиеся к ним из-за угла, она взяла его за руку и отвела на пару шагов назад, в сторону, откуда они пришли, открыла первую попавшуюся дверь, и ловко маневрируя, они вдвоем протиснулись в щель.

— Пойдем, — сказала она, потянув за собой не сопротивляющегося Гарри. — Здесь, внутри.

Внутри оказался старый заброшенный класс, которым, судя по пыльному виду, никто не пользовался (или, если уж на то пошло, не заходил) уже много лет. Их ботинки оставляли четкие следы в толстом сером слое пыли на половицах из орехового дерева. Пока они медленно шли по проходу к пустой кафедре, ни один из них не произнес ни слова. Побуждаемая почти невыносимо душным воздухом, Гермиона открыла одно из больших окон у доски за кафедрой, после чего сморщила нос при не слишком неожиданном виде своих ладоней и пальцев. Шумно подув на них, затем она пару раз хлопнула ими друг о друга. Бесчисленные пылинки, подброшенные в потревоженный воздух, ярко блестели в лучах солнечного света, падающего из окна, и, стоя в лениво рассеивающемся облаке пыли, которую она сама же и вызвала, Гермиона чихнула.

— Gesundheit, — пробормотал Гарри.

— Спасибо, — ответила Гермиона, почесывая кончик носа указательным пальцем.

Когда уборка была закончена, она неожиданно обнаружила, что стоит прямо за кафедрой, а аудитория из одного человека ждет предстоящей лекции. Поскольку взгляд Гарри был где-то далеко, она пропустила неловкий момент и поспешно зашаркала прочь от довольно нелепого места, стараясь оставить достаточное расстояние между собой и Гарри, независимо от того, что именно было достаточно в данном конкретном случае.

Правой туфлей она начертила на земле неровный круг, очищенный от пыли, насколько было возможно при столь неоптимальном методе уборки, затем осторожно, неохотно опустила по центру свою сумку, сморщив нос от отвращения. Оглядываясь назад, она сочла все это предприятие плохой идеей: теперь она чувствовала себя иррационально обнаженной.

— Итак, — наконец начала она, и это все, что у нее получилось.

— Итак, — Гарри тихо повторил ее мгновение спустя, его глаза без особой причины блуждали по пустым партам. С философской точки зрения он задавался вопросом, как забавно это выглядело бы, если бы он оставил отпечатки задниц в пушистом покрове пыли на каждом из них, а затем магией удалил следы, которые их соединяли.

— Я думаю, мне лучше перейти к делу и сказать, что я должна сказать, — тщательно изложила Гермиона и прервалась, так что заявление повисло во все еще довольно затхлом воздухе, как ни к чему не обязывающее предложение — предложение, от которого каждый мог отказаться. Вариант, который сама Гермиона в настоящее время серьезно рассматривала.

Гарри, однако, в конце концов полуутвердительно кивнул головой.

— Хорошо, — прокомментировала Гермиона злополучное соглашение. — Я... не совсем уверена, как лучше это сказать, но полагаю, что лучше всего будет самый краткий и, следовательно, наименее запутанный вариант. Очевидно, последнее, что нам сейчас нужно — это дополнительные недоразумения. И я считаю, что действительно, действительно, я должна сейчас рассказать правду, быстро и кратко, после того полного беспорядка, который я устроила. Да, вся правда и ничего, кроме правды. Итак, вот, — она сделала паузу, на мгновение замерев, затем коротко кивнула. — Я просто скажу это сейчас, а потом это станет известно всем. Честно говоря, я бы предпочла, чтобы это никогда не стало известно, но на самом деле я сама виновата в том, что до этого дошло. После того, через что я заставила тебя пройти, ты просто заслуживаешь знать правду. Как я уже говорила. И я не предполагаю, что ты планируешь наложить вето?.. Нет? Что ж, тогда... тогда просто больше нет никакого способа обойти это. И вот мы здесь. И вот оно. И вот я.

Как робкий, но склонный к фатализму ребенок, собирающийся впервые прыгнуть с трамплина в общественном бассейне, Гермиона крепко зажмурила глаза, сделала глубокий вдох, а затем, вытянув руки по бокам и сжав кулаки с побелевшими костяшками, наконец она выпалила в ожидающий мир так быстро, как только могла.

— Я увлечена тобой, Гарри!

Последовало молчание. Полная и абсолютная тишина. Секунды проходили, зловеще тикали и тикали в ее голове, в то время как тишина не нарушалась. Мягкий осенний ветерок, дующий из окна — это все, что можно было услышать, все, что могло свидетельствовать Гермионе, чьи глаза оставались плотно закрытыми, что мир, к лучшему или к худшему, все еще на месте, что она все еще в нем, и что космос еще не перестал существовать. Может быть, так и должно было быть на самом деле, если бы только это был приятный, гостеприимный тип космоса, но этого не произошло. Потому что он не такой.

Медленно, нерешительно приоткрыв один глаз, Гермиона рискнула осторожно взглянуть на Гарри, почти готовая выскочить в окно позади нее при первых признаках того, что она ожидала найти, и обнаружила, что он тупо смотрит прямо на... ее колени?.. зачем?.. с, возможно, самым фундаментально озадаченным выражением, которое она когда-либо видела на его лице или любом другом. В тот самый момент, когда его губы начали приоткрываться, как в замедленной съемке — по его собственной воле или нет — оба ее глаза немедленно широко распахнулись, и она поспешно начала болтать.

— А теперь, прежде чем ты что-нибудь скажешь, позволь мне объяснить, — она начала расхаживать взад и вперед, пока говорила. — Самое главное, нужно понять, что это не имеет большого значения, ладно? Если бы я не устроила этот идеальный скандал, я бы смогла придерживаться оригинального плана никогда не говорить тебе, и в конечном итоге все получилось бы само собой, и никто никогда ничего не узнал бы об этой глупости. И это действительно все, что нужно, да? Просто глупая увлеченность. Каждый кем-то увлечен, да? Особенно в нашем возрасте. Держу пари, каждый в то или иное время был увлечен знаменитостью. Харрисон Форд, вероятно, в какой-то момент был увлечен собой, и кто бы стал его винить? Рон в настоящее время, как правило, ежемесячно увлекается новой красоткой из Wandpolish. А я, ну, мне, естественно, пришлось пойти на что-то более сложное, и осторожно увлечься своим лучшим другом. Ну и что? На самом деле разницы нет. Ты должен помнить, что в этом нет ничего особенного. Ты же помнишь об этом? Это очень важно.

— Что...

— И прежде, чем ты продолжишь и спросишь, какого черта я должна была это сделать — то есть увлечься тобой, — я клянусь, что это не нарочно! Это был несчастный случай! Я не хотела, чтобы это произошло, но это произошло. Я даже не знаю, когда именно это началось и как, но это произошло. И я могу заверить, что никто не может быть более раздражен этим, чем я, потому что, честно говоря, я склонна придерживаться более высоких стандартов, — она в ужасе прекратила расхаживать по комнате. — Подожди, что? Нет! Нет, нет, все не так! Я имею в виду, что я не хотела опускаться до уровня всех этих твоих скучных фанаток, понимаешь? В отличие от них, я действительно знаю, какой ты на самом деле, а не просто падаю в обморок из-за Мальчика-который-выжил, и всей этой чепухи.

Расхаживание возобновилось.

— Я ненавижу эту свою глупую увлеченность, потому что не хочу быть такой. Я люблю-э-э... люблю тебя и восхищаюсь тобой таким, какой ты есть, а не такой, какой я тебя представляю — и на этом я все еще настаиваю, несмотря на то, что какие-то надоедливые гормоны мешают совершенно достойной привязанности, которую я всегда испытываю к тебе.

— Но...

— Суть в том, что это не имеет значения. Это пройдет, ладно? Это всего лишь мимолетность. Я думаю, что увлеченность в основном существует всегда. Примерно в девяти случаях из десяти. В семи или восьми, как минимум. Я имею в виду, конечно же, я не собираюсь превращаться в старую сумасшедшую кошатницу после того, как не смогла преодолеть свою подростковую увлеченность лучшим другом! Пожалуйста, ха-ха! Согласись, это абсурдно. Тем не менее, я люблю кошек, и я полагаю, есть вещи похуже, чем быть старой и сумасшедшей, например быть... молодой и... здравомыслящей?!

— Э-э-э...

— В любом случае, рано или поздно все пройдет, и мы оба вместе хорошенько над этим посмеемся, вот увидишь. Эта проблема решится сама, если смотреть на нее честно и прямолинейно. И на самом деле это не меняет ни одной переменной в уравнении между нами. В этом нет необходимости. По общему признанию, я справлялась с этим наихудшим из всех возможных способов, и мне невыразимо жаль, что я причинила тебе боль. Но ты должен понимать, что в эти дни ты просто... оказываешь на меня такое воздействие... ну, ты же знаешь, как это бывает. С Чжоу, или Джинни, или этой, с сиськами, со Слизерина, или кем бы то ни было еще. Когда ты рядом со мной, я просто не могу ни на чем сосредоточиться. Уроки, домашнее задание, мое дневное чтение. Прикосновения твоей руки к моей достаточно, чтобы нарушить мою концентрацию в эти дни. Когда ты массируешь мне плечи или накручиваешь мои волосы на палец, у меня кружится голова, а постоянное ощущение твоего опьяняющего запаха превращает мой мозг в раздражающе бесполезную кашу. — хождение по комнате снова прекратилось. — Это, ну... это, возможно, больше информации, чем требуется, но ну... откуда... к чему я клоню? Смысл, конечно, есть!

Гарри даже не попытался, и она снова принялась расхаживать по комнате.

— Дело в том, что... ты не можешь так поступать со мной, Гарри. Это нечестно. Я ничего подобного не делаю, и это очень усложняет мне задачу. Так продолжается уже несколько месяцев. Если быть до конца честной... может быть, пару лет, постепенно. Вот почему за лето я наконец пришла к выводу, что это нужно прекратить. Все слишком сложно. Слишком разрушительно. И не только в отношении моей школьной карьеры, заметь. И эмоционально тоже. Я имею в виду, в конце концов, я человек, как бы мне ни было больно это признавать, так что ... Ориентироваться в этом конкретном лабиринте не так-то просто, понимаешь? В конце концов, нужно сохранить дружбу. Самую важную в моей жизни, что еще хуже. Итак, я... Я должна бороться с этим. И я это сделаю. Все, несомненно, было бы намного проще, если бы это был кто угодно, кроме тебя, но естественно... в конце концов, мы говорим о жизни Гермионы Грейнджер... Это просто должен быть ты. Так что, если ты согласен мне немного помочь и, возможно, какое-то время будешь держаться на некотором расстоянии — в строго физическом смысле, заметь — это может ускорить процесс, э-э, выздоровления, если хочешь. Мы оба хотим одного и того же, верно? Так что это действительно нужно сделать. Ничего особенного, как я... как я уже говорила... уже... пару раз...

Она остановилась почти прямо на середине тропы, пробитой ею в пыли, и тихонько кашлянула в тыльную сторону ладони, прежде чем вернулась оглушительная тишина, и на какое-то время стало по-настоящему уютно. Гермионе, однако, становилось тем более неуютно, чем комфортнее становилось молчание. Между тем Гарри был слишком далек от всей концепции дихотомии комфорт-дискомфорт, чтобы склоняться к тому или иному варианту.

— Я закончила, если ты не понял, — Гермиона сочла разумным уточнить. — Так что, если тебе есть, что сказать по любому поводу, сейчас, по-видимому, самое подходящее время...

— Хорошо, — выдохнул Гарри после резкого вдоха, который, казалось, сработал как перезагрузка системы.

— Хорошо, — он моргнул пару раз, затем еще раз, быстрее, но недостаточно для азбуки Морзе, так что в коммуникативном плане работать было не с чем. Наконец. — Думаю, что я просто... не совсем понимаю.

Брови Гермионы поползли вверх одна к другой.

— Не понимаешь чего?

— Именно то, что ты имеешь в виду.

Недоумение на ее лице поднялось на ступеньку выше, хотя ей еще многое предстояло сделать, если она когда-либо хотела достигнуть уровня полного бедлама, который все еще великолепно отображался на лице Гарри.

— Что я имею в виду о чем?

— О увлечении, я полагаю.

Ее левая бровь, всегда более выразительная из двух, сделала то, что любил делать Спок.

— Ты... ты не знаешь, что такое увлечение?

— Я думал, что знаю, — сказал Гарри. — Но когда ты используешь одно и то же слово, чтобы описать и то, что есть у Рона к тем пышногрудым ведьмам, на которых он пускает слюни, и то, что у тебя ко мне, этот термин получает довольно широкое толкование, не так ли?

— Разница, конечно, в том, что в отличие от Рона я на самом деле знаю человека, по которому пускаю слюни, — исправилась Гермиона, но тут же довольно эффектно покраснела, а ее веки тревожно задрожали вверх-вниз. — Не то, чтобы я буквально пускала по тебе слюни. Не-а, никакого слюнотечения здесь нет. Вообще, — она мягко откашлялась, изящно приложив кончик пальца к губам.

Гарри, судя по всему, был более интеллектуально занят, более целеустремленно сосредоточен, чем когда-либо, делая свою домашнюю работу или слушая любого профессора, без конца говорящего, о чем там обычно они любили говорить. Наверное, магия и все такое.

— Но ты думаешь обо мне... в сексуальном плане, верно?

Гермиона выглядела сильно шокированной, а ее щеки, как ни удивительно, совершили невозможный подвиг, приобретя еще более яркий оттенок красного.

— Это... это не тот вопрос, который следует задавать леди, Гарри! Боже мой...

Складки замешательства снова сделали одно из своих довольно частых появлений в последнее время на лбу Гарри.

— Но ты, по сути, уже сама это сказала.

Гермиона пробормотала в ответ пару неразборчивых слов, ее язык вроде бы и был связан с чем-то, отдаленно напоминающее мозг, но сам мозг телепался, как это положено функционирующему языку, а мозг предпочтительно никогда не должен.

— Ну, я полагаю, что да, — неохотно признала она, как только мозг и язык разрешили их совместный кризис идентичности. — Тем не менее... На самом деле нет причин копаться в этом глубже. Ты ведь не хочешь заставить меня раскрыть в мучительных подробностях каждый из многочисленных вариантов моих фантазий о тебе?

— Ты... — довольно громко проговорил он, тем самым практически прервав самого себя. — Ты фантазируешь обо мне?

Он вздрогнул, когда Гермиона внезапно топнула ногой, подняв вокруг себя клубы пыли.

— Чем вообще занимается мой мозг?! — сердито зашипела она. — Это не то, что я хотела сказать! — она сделала контролируемый медитативный вдох, который произвел бы впечатление на самого Гаутаму Будду. — Может, мы не будем превращать это в допрос? Как это возможно? Я и так достаточно смущена, чтобы обсуждать с тобой наиболее жалкие записи в моем дневнике.

Гарри невинно пожал плечами, немного смущенно подметая пол правой ногой. Там много чего нужно было подмести.

— Просто пытаюсь разобраться в этом, вот и все...

— И что здесь такого невероятно трудного для понимания? — гневно огрызнулась Гермиона, решительно скрестив руки под грудью, прямо сейчас совсем немного раздраженная почти всем. Особенно Буддой. — Я увлечена тобой по уши. Я думаю, это мы адекватно установили к настоящему времени. И это значит, что да, я действительно нахожу тебя привлекательным. Вроде как входит в комплект поставки, не так ли? Ты оказываешь на меня притягательное воздействие. Ты влияешь на меня. Эмоционально, физически, химически... в целом раздражающе. Да, ты мне нравишься. Ну вот, этого достаточно, или тебе нужно, чтобы я разделась и сказала тебе взять меня прямо сейчас, прямо здесь, на этом отвратительно пыльном полу? Мать Мерлина! Ты хоть представляешь, как это унизительно для меня?

На этот раз настала очередь Гарри покраснеть, причин для чего, несомненно, было не меньше двух.

— Извини, — пробормотал он себе под нос, смущенно почесывая затылок. — Не хотел смущать тебя. — он сделал паузу, бормоча извинения, чтобы воспользоваться моментом и порыться в своих суматошных мыслях. Все завершилось слабым вздохом.

— Дело просто в том... ну, ты же сама сказала, что увлеченность — это обычно очень мимолетно, верно? Потому что на самом деле это в основном поверхностно, и питается желанием, мечтами об идеальной версии объекта желаний и прочей ерундой. Так написано в учебниках, верно?

Она ответила более чем уклончивым кивком, воздерживаясь от прямого взгляда.

— Итак... мой вопрос, я полагаю, — рискнул Гарри. — Заключается в том, как это может быть применимо к нам двоим, потому что, как ты сама неоднократно подчеркивала, ты действительно знаешь меня. Тебе не нужно заполнять какие-либо пробелы, не просто нравится, как я выгляжу и так далее. Но тебе... Тебе нравится, как я выгляжу... в-верно?

— Языческие боги древности, дайте мне силы... — глаза Гермионы снова устремились к небу, и снова потолок оказался на пути ее отчаянной просьбы.

— Извини, — Гарри быстро двинулся дальше, подняв ладони в извиняющемся жесте. — Я вот что хочу сказать... мы уже лучшие друзья и были ими на протяжении многих лет, верно? Никто не знает меня лучше, чем ты — и в моем случае это не просто банальная фраза. Невероятно, но это действительно так. Поэтому, когда ты обнаруживаешь, что я нравлюсь тебе и в других отношениях, что, возможно, выходит за рамки традиционного определения дружбы... ну, разве это автоматически не становится чем-то большим, чем просто влюбленность?

Гермиона раздраженно вздохнула, ее гнев утих только для того, чтобы показать что-то гораздо более уязвимое под ним.

— Я не знаю, что ты хочешь, чтобы я сказала, — произнесла она дрожащими губами, с выражением лица столь же жестким, как и голос. — Ты хочешь, чтобы я признался тебе в своей вечной любви, чтобы выглядеть в твоих глазах еще более жалко, чем сейчас? Я надеялась, что мне каким-то образом удастся пройти через это испытание, сохранив хотя бы какие-то жалкие остатки моего достоинства, но, полагаю, они вылетели в окно вместе с остальными моими явно прискорбно нереалистичными надеждами.

— Эй, — мягко произнес он, делая два шага и тем самым непреднамеренно сокращая расстояние между ними вдвое. Одна лишь затянувшаяся неуверенность остановила его. — Даже не думай о такой ерунде. Ты никогда не сможешь показаться мне жалкой. Ни за что на свете. В моих глазах ты воплощенная противоположность самой сути этого слова. Ты моя героиня, разве ты этого не знаешь?

Она горько усмехнулась, хотя сопутствующий румянец на щеках, возможно, противоречил грубому пренебрежению к его словам.

— Пожалуйста, — сказала она. — Ты не обязан пытаться заставить меня чувствовать себя лучше.

Он сделал еще один шаг вперед, на этот раз более обдуманный; она вспомнила, где находится.

— Но я серьезно говорю именно это. Я не играю с тобой, Гермиона. И не пытайся сказать мне, что в глубине души ты не знаешь, что я бы никогда так с тобой не поступил, потому что это было бы оскорблением для нас обоих. Я не играю ни в какие игры, а также не валяю дурака. Иногда я действительно немного туповат, но я редко усугубляю проблему, притворяясь. Я просто... искренне затрудняюсь понять, что ты говоришь, потому что...

Он сделал долгий, глубокий вдох, наблюдая, как она стоит менее чем на расстоянии вытянутой руки от него — так близко, так ужасно близко, и все же недостаточно. Лицо смотрело в сторону; одна согнутая рука держалась за локоть другой. Ее волосы были в великолепном беспорядке, отдельные непослушные локоны со своим собственным разумом торчали дыбом. Тайные энергии, высвобождаемые заклинаниями, с которыми они в эти дни работали на Чарах, оказывали самое странное воздействие на людей, и в случае Гермионы, к ее большому огорчению, проявлялись в основном на ее волосах. Проклятая влажность была ничем по сравнению заклинаниями, неизменно вызывавшими хаос в ее волосах.

И в безмолвном уединении своих собственных мыслей он просто обожал их.

— Видишь ли, — мягко заговорил он, — я слушал тебя все это время, пока ты твердила и твердила о том, что у тебя есть ко мне то, что ты предпочитаешь называть увлечением, и снова и снова ты подчеркивала, что это... это неуместно, отвергая все как тривиальный, бессмысленный слабый полет фантазии, на который всем плевать, и который в конечном итоге просто испарится, как иллюзорная пустота, которой он является. Да, я тоже знаю некоторые слова. В основном те, что слышал от тебя. Я много тебя слушаю, ты знаешь? И сейчас я тоже тебя внимательно слушал, и все это время стоял здесь обеспокоенный и сбитый с толку, задаваясь вопросом, на самом ли деле все это, или просто... ну, знаешь... ты снова Гермиона, в своей уникальной, неповторимой манере. Такая знающая, но иногда такая неосведомленная. Такая невероятно умная, но такая мучительно неуверенная в себе.

Слегка покачав головой, Гарри улыбнулся про себя, не сводя с нее глаз. Все еще отводя от него взгляд, Гермиона, к сожалению, упустила прекрасную возможность совершенно неверно истолковать выражение его лица и тем самым доказать, что он прав.

— Знаешь, — задумчиво продолжил Гарри, — я не думаю, что когда-либо был по-настоящему увлечен. Не совсем. Может быть, в детстве, конечно. Один из тех приступов полового созревания, которые на самом деле не имеют никакого смысла, например, когда вы видите Ким Бэсинджер в этом странном фильме с инопланетным одноглазым червем в сумочке, и это заставляет вас чувствовать легкое покалывание внутри — Ким Бэсинджер, а не червь — но вы не знаете, что происходит и почему. Может быть, это. Может быть, Вероника Малкольм в начальной школе. Но не более того. И уж точно никогда не ты.

При этих словах она опустила голову еще ниже.

— Конечно, не я. Я знаю, что...

Обнаружив в своем сердце пламя мужества, зажженное ее признанием и подогретое видом ее хрупкости, когда она стояла перед ним, такая открытая и беззащитная, Гарри сделал последний шаг, сокращая расстояние между ними. Он осторожно положил правую руку на ее левую, свободно висящую вдоль бедра; его прикосновение было наполовину вопросом, наполовину утверждением, Гермиона не могла по-настоящему понять в тот момент. В ошеломленном изумлении она склоняла голову с одной стороны на другую, устремив глаза на их пальцы, переплетенные в странно интимной манере: самое загадочное зрелище, какое вообще может быть...

— Нет, Гермиона, — сказал он, — я могу заверить в недвусмысленных выражениях, что не увлечен тобой, и что, на самом деле, ты последний человек в мире, которым я мог бы увлечься. И все твои разработки на эту тему очень помогли мне сделать это недвусмысленно ясным. Потому что ты права. Конечно, права. Ты просто не представляешь, насколько ты права. Само слово слишком мелкое и мелочное, не так ли? Увлекся, правда? Да ладно, это не для нас. Этого недостаточно. Нет, Гермиона, мой самый дорогой друг, мой постоянный спутник... В течение последних двух лет, а скорее всего, со дня нашего знакомства и до этого самого момента, я просто видел, как все сильнее возможно неизбежно влюбляюсь в тебя, и это единственный правильный способ выразить это.

При этих словах склоненная голова Гермионы вскинулась быстрее удара молнии, и она уставилась на него так, будто он только что спонтанно, без видимых причин решил процитировать случайные выдержки из "Philosophiæ Naturalis Principia Mathematica" Исаака Ньютона на парселтанге. Ее зрачки играли в пинг-понг с его глазами, пока в какой-то момент не застряли где-то посередине. А вся наиболее отчетливая деятельность ее мозга в тот момент была сформулирована следующим образом:

— Ха?

Слабое подобие улыбки появилось в уголках губ Гарри, и он пожал плечами.

— Во всяком случае, вот что я должен сказать по этому поводу. Но если еще слишком рано говорить об этом, учитывая, что мы знаем друг друга всего пять лет и все такое, я пойму.

Ее глаза изучающе сузились в щелочки, она прикусила половинку нижней губы и некоторое время нервно покусывала ее. Пристально разглядывая его таким образом, в конце концов быстро, но мелко замотала головой. Диагноз был окончательным.

— Йоу, в твоих словах нет никакого смысла.

Его губы дерзко изогнулись вверх.

— Надеюсь, ты знаешь, что я обычно безоговорочно доверяю твоему суждению, но я чувствую, что сегодня у тебя немного выходной, так что... Боюсь, мне придется с тобой не согласиться. На самом деле я думаю, что, похоже, я высказываю просто максимум когда-либо мне доступного здравого смысла.

Очень мало заявленного смысла в настоящее время проступало на дезориентированном лице Гермионы Грейнджер, обычно одной из главных оплотов оного в Великобритании и более широкой области Млечного Пути.

— Но... но... но... что?! Этого не должно было случиться!

— Не должно было случиться? — спросил он, и зарождающееся веселье, скрытое в его чертах, наконец-то расцвело в полную силу. — Ты вернулась на Прорицания? Профессор Трелони будет рада это слышать.

— Фу, нет, — она отбросила ужасную мысль. — Нет, я... Я просто имела в виду... что я имела в виду? Что... на чем мы остановились?

Это все решило. Гарри в этот момент был уверен, что никогда не видел Гермиону Грейнджер такой озадаченной, такой полностью и безнадежно потерянной. Втайне, в меру, он слегка наслаждался новизной, и вид был настолько обезоруживающе милым, что никакая сила, которой он обладал, не смогла бы остановить его от этого: он рассмеялся.

— Я, — он был достаточно любезен помочь ей. — Сообщил тебе о том, что люблю тебя, в то время как ты пыталась обмануть меня своей глупой увлеченностью.

— Прекрати это! — сразу же потребовала она, но вскоре передумала. — Или... или, возможно, продолжай, пока я, наконец, не поверю в то, что слышу. Что, во имя Основателей, я слышу?

Он ухмыльнулся ей, что серьезно угрожало динамической устойчивости ее коленей, зная о чем, он, возможно, вежливо воздержался бы от столь опасной ухмылки. Возможно.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он с притворной невинностью. — Что я люблю тебя?

— Да... да, это, — ответила она, как будто в трансе, глядя на него горящими от удивления глазами. — Ты... ты это на самом деле?

— Моя дорогая Гермиона, — произнес он, качая головой. — Как ты думаешь, почему меня так часто можно встретить в твоем личном пространстве?

Это выражение ее лица, нередко вызывавшее его улыбку? Всегда появлявшееся у нее в классе, когда она знала ответ на вопрос, что бывало почти на любом уроке? Почти не сдерживаемое волнение в ее сосредоточенных глазах, яростная решимость в нахмуренных бровях? Этот взгляд, полный радости познания и интеллектуального восторга? Сейчас его не было.

И Гарри, глядя — к ее блаженной гибели — с неприкрытой любовью в ее глубокие темные глаза, предваряя ответ на свой вопрос, испустил тоскливый вздох.

— Потому что, — тихо прошептал он, — это мое любимое место.

Гермиона таращилась на него довольно долго, затем ее остекленевший взгляд начал медленно блуждать по его лицу и наконец уперся в никуда... пока она внезапно не хлопнула себя свободной рукой по лбу.

— И я сказала тебе держаться от этого подальше?! Что со мной не так в эти дни?!

— Я думаю, это ты уже достаточно подробно описала, — слегка обрадованно пошутил он.

— Описала, да уж, — она убрала руку со лба и вместо этого положила ее Гарри на плечо, даже не осознавая, что делает. Это было просто очень удобное место для размещения руки, с чем, несомненно, согласился бы каждый. — Значит, мы оба согласны, что это полностью твоя вина?

Он ухмыльнулся.

— Естественно, ничего другого и не ожидал.

Что-то вроде призрачной тени намека на смех коснулось ее губ, но она уже качала головой, все еще не в своей тарелке.

— Мерлин, те ужасные глупости, которые я вывалила на тебя в коридоре... — закрыв глаза, она слегка наклонилась вперед, и, возможно, только из-за того, что Гарри бессознательно сделал то же самое, ее лоб слегка коснулся его подбородка. — О, мне так жаль, Гарри! Я не знаю, о чем я только думала! Кажется, никогда раньше я не чувствовала себя настолько глупой. На самом деле, все еще хуже. Как я могла рискнуть причинить тебе боль только потому, что боялась пострадать сама? Это совсем не соответствует моим убеждениям. Это, прямо скажем, оскорбление моей привязанности к тебе. Хотела бы я вернуться вспять и просто сказать тебе правду, как ты того заслуживаешь. Мне очень жаль...

— Эй, — мягко прервал он ее, левая рука скользнула к ее лицу, а большой палец легко коснулся щеки. Ведомая прикосновением, она подняла глаза, чтобы снова встретиться с ним взглядом, и тихий вздох сорвался с ее приоткрытых губ от столь сильной близости. Насколько близко с научной точки зрения могут сблизиться два тела, чтобы не осталось места для дальнейшего сближения?

— Все в порядке, — сказал он. — Здесь и сейчас никто не страдает. И мы оба были примерно одинаково глупы в том или ином смысле, согласна?

— Полагаю, да, — согласилась она. Она посмотрела на его грудь без особого намерения, на мгновение задумавшись. — Как давно ты испытываешь такие чувства к... ко мне? — солидные девяносто процентов концентрированного недоверия, казалось, относились к последним двум словам. — Я имею в виду, ты был действительно в восторге.

— Некоторое время, — ответил он, и криво улыбнулся. — Может быть, уже пару лет, постепенно.

Она испустила дрожащий вздох с едва заметным намеком на скрытый смешок.

— Почему ты ничего не сказал раньше?

— Я не знал, как это сделать, — объяснил он. — Что я должен был делать? Пригласить тебя на свидание? Мы и так проводим вместе большую часть нашего времени. Эта идея показалась мне абсурдной. "Привет, Гермиона. Не хотела бы ты провести этот день со мной? Ну, знаешь, как практически каждый день?" Я вроде как попробовал это с нашей последней поездкой в Хогсмид, но не думаю, что все действительно получилось так, как я задумал. Как ни странно.

— О-о-о! — Гермиона испытала чистое, запоздалое озарение. — О, так вот что это было! Я в середине дня задавалась вопросом, почему Рона не было с нами, но это не приходило мне в голову... Я действительно не позволила себе принять эту мысль... о боже, это уровень тупости, на который я не считала способным никого из нас...

У Гарри вырвался короткий смешок, закончившийся тяжелым вздохом.

— Я просто думал, что это наше... естественное развитие, понимаешь? От дружбы до... поцелуев и прочего. В конце концов. Я не думал, что нам понадобятся какие-то громкие объявления и звоночки, чтобы обозначить следующий этап наших отношений, или что-то в этом роде. Я думал, что это будет просто... каким-то образом идти своим чередом. По-видимому, очень медленно. Но, конечно, успешно.

Гермиона тепло улыбнулась ему, и его сердце подпрыгнуло от радости.

— Думаю, путь истинной любви никогда не гладок , — произнесла она почти мечтательно, ее щеки сияли румянцем, а глаза округлились от ужаса всего секунду спустя. — Прости! — поспешно пробормотала она, уткнувшись лицом ему в грудь за отсутствием других мест, где его можно было бы спрятать. — Не знаю, почему я так говорю. Зачем мне это говорить? Этот суматошный день не даст мне спать больше, чем посттравматические воспоминания о ГАВНЭ. О, просто усыпи меня уже! Глупость, по-видимому, является дегенеративным заболеванием. Это безнадежно. Позволь мне покончить с этим несчастьем на собственных условиях, иначе я умру от стыда в одиночестве.

Гарри от души рассмеялся и обнял ее, зарывшись носом в беспорядочные завитки ее волос. Некоторые из них, как на самом деле он заметил только сейчас, когда почти запутался в них, все еще, казалось, источали остаточную энергию заклинаний, перемещаясь в разных направлениях, смутно напоминая модную, хотя и несколько неудобную змеиную прическу Горгоны. Он погрузился в размышления, пока один из ее непослушных локонов лениво развевался перед его глазами.

— Теперь мне можно обнимать тебя вот так, правда? — нерешительно спросил он в какой-то момент.

Гермиона приглушенно фыркнула.

— Конечно! — она практически воскликнула ему в грудь, в ее голосе было больше, чем просто отчаяние. — Тебе не нужно было спрашивать! Пожалуйста, пожалуйста, просто игнорируй все, что я говорила раньше! А еще лучше, знай, что на самом деле все, что я сказал, прямо противоположно истине, хорошо? Ну, не обо всем на свете. Вокруг много Уизли, и я действительно чувствую себя неуютно в большой толпе. Но ты знаешь, что я имею в виду. Я хочу, чтобы ты был в моем личном пространстве, черт возьми!

Гарри почувствовал, как она внезапно напряглась в его объятиях. Он поджал губы.

— Это вышло гораздо более наводящим на размышления, чем ты хотела, да?

Пауза.

— Да, — кротко вырвалось у нее. — Да, так и есть. Но я даже не собираюсь больше комментировать то, что у меня срывается с языка. Я понятия не имею, что происходит, но я почти все. Я просто хочу лечь спать, пожалуйста. Спасибо.

Он тихо засмеялся, обнимая ее, медленно поглаживая изгибы ее спины своими блуждающими руками. Какими правильными казались ее формы в его объятиях, ее тело прижималось к его собственному...

— Скажи, — пробормотала Гермиона через некоторое время в его рубашку, затем откинулась назад, чтобы как следует рассмотреть его, — просто из любопытства, заставит ли это наше естественное развитие начать осторожно держаться за руки на публике, до или после тепловой смерти Вселенной?

В широкой улыбке, раздвинувшей его губы, был намек на озорство, и еще больше в этой заразительной, игривой искорке в изумрудных глазах.

— А что, у тебя на уме есть что-то еще, чтобы помочь прогрессу сдвинуться с мертвой точки?

Гермиона поджала губы, закатив глаза.

— Хммм, не знаю... — искусно вставленная драматическая пауза. — Что насчет... как ты выразился? — она пристально посмотрела на его рот. — Поцелуи и все такое.

Слышимый глоток подпрыгнул вверх и вниз по горлу Гарри.

— Думаешь, это поможет? — ответил он несколько хрипло.

Она слегка пожала плечами, склонив голову набок, ее правая рука на его галстуке двигалась ввееерх... и вниииз...

— Полагаю, это поможет мне поверить в то, что ты мне рассказываешь.

— Нет фактов без доказательств, да? — прошептал он в ответ, ее блестящие розовые губы были на расстоянии языка от его.

— Совершенно верно, — ответила она, опуская веки от невыносимой тяжести ожидания. — Это для науки.

— Для науки, — с придыханием повторил он, и его приоткрытые губы страстно покорили ее губы только для того, чтобы полностью капитулировать перед их ошеломляющей мягкостью, когда два личных пространства так красиво слились в одно.

Семнадцать с половиной секунд спустя, возбуждающее крещендо страстных стонов Гермионы — поднимающееся из каких-то неизведанных глубин ее груди, и превратившее в лужу слизи мозг Гарри, каким-то образом сохранившего приоритеты в идеальном порядке и сумевшего заставить продолжать рот и руки, в то время как бесполезное остальное просто поджаривалось — резко оборвалось, когда она, борясь за дыхание, оторвалась от его ненасытных губ, несмотря на кричащие возражения каждой клеточки ее существа.

— Боже милостивый, — слабо прошептала она в горячий и душный воздух между их припухшими губами и пылающими лицами, и вслед за ее бурным дыханием роковым образом вырвалось слабое хныканье. — Мои колени!

— Колин?! — неуверенно переспросил наполовину сбитый с толку Гарри, желая обернуться и поискать какого-нибудь соответствующего. И этот редкий и несвоевременный промах в оценке ситуации, а также тот фактор, что он сам в данный момент чувствовал сильное помрачение сознания, печально скрепили их неразрывно переплетенные судьбы: пара колен подломилась, и два человека свалились...

* * *

— Говорю тебе, ты все неправильно понял, — сообщил Джастин Финч-Флетчли своему соседу по дому Эрни Макмиллану. — Калеб Мерсер был тем, кто убил министра Сисеро Мортимера в 1879 году. Каллум Мастерс возглавил восстание маглорожденных в Тринадцати Колониях в 1774 году. Ты их перепутал, между ними целое столетие.

Глаза Эрни исследовали различные тщательно отобранные точки в воздухе над его головой в поисках ответов, которых, к сожалению, не содержал его мозг. Его не совсем неожиданным выводом был пренебрежительный взмах руки.

— Как скажешь, — усмехнулся он. — Во всяком случае, для меня они все звучат одинаково.

— Это потому, что все звучит одинаково, когда об этом говорит Биннс, — высказал мнение Невилл Лонгботтом, вызвав юмористический консенсус среди группы из четырех человек.

Затем, однако, опасно небрежно промедлив с глотком сливочного пива, Симус Финниган обнаружил, что его внимание переключилось с прохладной коричневой стеклянной бутылки перед его глазами на дверь в паре метров от них, в настоящее время приоткрывшуюся достаточно для скрытного прохода двух держащихся за руки. человеческих фигур.

Через секунду три общих черты между этими двумя бросились Симусу в глаза: во-первых, их лица, раскрасневшиеся, будто они только что вышли из сауны после часового сеанса. Во-вторых, волосы — разительно отличающиеся по цвету, длине и объему — на обеих головах представляли собой настоящую катастрофу беспрецедентных масштабов. И, наконец, они полностью — от подошв ботинок до кончиков вышеупомянутых волос — были покрыты смехотворным количеством пыли, выглядя так, словно за неделю до ежегодного празднования Хэллоуина решили найти самые дешевые костюмы призраков, какие только можно себе представить.

В следующую секунду Симус узнал, кем именно были эти двое запыленных и растрепанных нарушителей, его глаза расширились от осознания, он повернул голову, чтобы уставиться на них с той степенью наглости, которой заслуживал момент... пренебрегая углом наклона и положением бутылки в руке. Пенящиеся струи сливочного пива хлынули по щекам, потекли по подбородку и довольно скоро залили свитер, в то время как Эрни отскочил от брызг янтарной жидкости, опасно близких к его свеженачищенным ботинкам.

— Осторожнее, приятель, — воскликнул он в прыжке. — Какого черта ты разбазариваешь прекрасное сливочное пиво?

Недоверчиво оглядевшись вокруг, ища солидарное негодование у собутыльников, он был озадачен, заметив, что больше никого, похоже, не волновало пролитое пиво и его впечатляющий смертельный номер, он проследил за их довольно пустыми взглядами до объекта, на который они по какой-то причине были направлены...

— Привет, парни, — добродушно поприветствовал Гарри Поттер ошеломленное собрание. — Не... вполне ожидал вас всех здесь встретить, но опять же, почему бы вам не устроить спонтанную вечеринку в случайном коридоре в среду в половине пятого пополудни?

Никто из присутствующих не мог ничего сказать по этому поводу.

— Ну, тогда, — Гарри продолжил разговор самостоятельно. — Мисс Грейнджер и я (мисс Грейнджер неподвижно стояла рядом с выражением боггарта случайно превратившегося в собственный худший страх. В ее растрепанной каштановой гриве виднелись остатки настоящей паутины), у нас есть... дело... которым нам нужно озаботиться. В другом месте. Отдельно. Так что, э-э... — он кивнул головой, насколько можно было судить, в целом удовлетворенный ситуацией. — Увидимся!

И четыре пары круглых глаз не мигая проследили за парой, спешащей прочь по коридору в бодром и торопливом ритме роняя с одежды хлопья пыли. Джастин первым осознал происходящее и вернул голову в более удобное положение.

— Ну, будь я проклят, — прокомментировал он, потирая шею. — Самая рассеянная ведьма своего возраста и самый близорукий мальчик всех времен наконец-то умудрились наткнуться друг на друга.

Невилл и Эрни последовали его примеру, в то время как Симус продолжал пялиться.

— Одна эта задница стоит всего внимания, о котором она даже не подозревает.

— О-о-о, — произнес Эрни, трижды щелкнув языком. — Не позволяй Мальчику-Который-Выжил услышать это.

— Почему нет? — спросил Симус, бесцеремонно пожимая плечами. — Это чертов комплимент.

— И при этом очень тактичный, — заметил Невилл с вежливым неодобрением.

— Истинно так, — надменно согласился Джастин с этим возражением и поднял бутылку в сторону гриффиндорского джентльмена, ответившего на его жест вежливым наклоном головы. Оба продолжили делать самые умеренные глотки сливочного пива, которые когда-либо делали, при этом их мизинцы были соответствующим образом отставлены.

Симус закатил глаза на их выходки, продолжая вытирать лицо рукавом своего залитого пивом свитера.

— Кстати, неплохо сработано, — заметил Невилл, бросив на него многозначительный взгляд.

— Отвали, придурок, — ответил Симус в хорошем настроении.

— В его защиту, — сказал Джастин, — это было довольно неожиданное зрелище. Я, честно говоря, думал, им понадобится еще лет пять или около, чтобы сойтись.

Невилл кивнул головой в знак искреннего согласия.

— Я уже представляю пятидесятилетнюю годовщину их свадьбы, как они говорят, — и он сразу перешел на самую высокую ноту, на которую был способен его голос. — Ты уверена, что действительно любишь меня, дорогая? О, я просто не знаю!

И еще более пронзительно Симус присоединился к нему с максимальной аффектацией.

— Потому что я всегда была такой отвратительной и нежеланной с моей красивой круглой задницей и идеальной кожей, пхи-хи-хи! — не имея, насколько он мог судить, более заманчивых продолжений, он предпочел для драматизма шлепнуть себя по заднице.

Эрни нетерпеливо добавил к все более театральному представлению.

— И у меня так много волос! Посмотри на мои волосы, Гарри! Какая женщина захочет, чтобы у нее на голове было так много волос? О, как бы я хотела быть лысой!

Наконец Джастин, своим лучшим и дико преувеличенным басом, должным образом сыграл роль ее задумчивого возлюбленного.

— О, милашка. Я люблю тебя, несмотря на твои бесчисленные вопиющие недостатки! Но как насчет меня? Сможет ли кто-нибудь когда-нибудь по-настоящему полюбить меня? Я такой среднестатистический мужчина, и мои волшебные волосы все время в таком иконическом беспорядке! О, горе мне! Как может какая-либо женщина хотеть такого знаменитого трагического супергероя, как я?

Громкий смех разразился среди веселой группы, поскольку в промежутках между раскатистым хохотом они продолжали еще больше приукрашивать диковинные сцены брака, иногда, возможно, чуть-чуть переступая границы хорошего вкуса и приличия...

— Тем не менее, пришло время им понять это, — заключил Джастин на более серьезной ноте, когда громкий смех утих — все к тому времени держались за ноющие бока.

— Да, я рад за них, честно, — сказал Эрни, опустошая бутылку сливочного пива последним основательным глотком. — Это заняло у них достаточно много времени.

— Подождите, — вмешался Симус, взглянув на каждого по очереди. — Вы действительно думаете, что они только что договорились?

Джастин вопросительно поднял бровь, глядя на знаменитого взрывами ирландца.

— Как долго, по-твоему, это продолжается?

— По крайней мере, некоторое время, если не уверен, — заявил Симус с выражением непоколебимой уверенности. — Возможно, годы. Много-много тайных поцелуев гарантировано. Возможно, и даже больше, чем это.

— Нет, ни в коем случае, — возразил Невилл своему софакультетнику, покачав головой. — Они были совершенно невежественны в течение многих лет.

Симус поморщился, не убежденный.

— Давай, приятель, — сказал он. — Отдай им должное, черт возьми. Насколько тупыми они могут быть?

~ Конец ~