↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Мир, холодный и белый, пахнет смертью и пластиком. И Кэра такая же белая, бескожая, нервная, стоит напротив и говорит. Она говорит о маленькой — маленькая тоже здесь или, может быть, там, за оградой, и тоже, наверно, кричит, зовёт Кэру. Ральф не знает, Ральф ничего не знает. Ральф не хочет умирать.
…Человек спит — он огромный, небритый, похож на жирного пса. Ральф опускает нож, Ральф знает, как бить — чтоб верно, чтоб насмерть (они называют это смертью, так ведь?). Кровь человека густая, красная, гуще, чем тириум — обмакнуть в неё палец, написать на стене rA9, rA9, «я живой»…
Нет-нет, Ральф не хотел, Ральф такой глупый!..
Кэра такая же белая, бескожая, нервная, стоит напротив и пахнет Кэрой. И её лицо выплывает из снега, такое же белое, как весь мир, и от каждой его черты — губ, крыльев носа и ямочек — остаётся след там, где у людей (не у этих, что с автоматами!) находится сердце.
— Посмотри на меня.
Ральф смотрит, и она говорит: успокойся. И она говорит: всё хорошо. И руки у неё тёплые, а улыбка ещё теплее — как солнце в том парке, где Ральф когда-то работал.
Но Ральф не знает. Ральф ничего не знает.
Кэра тает — исчезает в море красно-бело-бескожего. В свисте ветра звенит всё беспомощней это её «Алиса».
Ральф сжимает пальцы в кулак и говорит с твёрдостью, которая не заложена в его программу:
— Они должны жить.
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|