Джулиан Полосатый Зуб (джен)

— Тогда-то жена Рейнара Высокого и сказала тому цыгану: не бывать у нас на престоле ни одному правителю, имя которого начиналось бы на Ю! — бабка Тонико сплюнула в ладонь до сухого изжеванный последними зубами табак и подслеповато прищурилась на слушателей. — Вот так проклятие и обманули. Да не совсем!

Верные зрители полусумасшедшей старухи, соседские и окрестные дети с двух ближайших улиц Небочесов слушали, распахнув рты. Истории бабки Тонико с течением времени обросли подробностями и деталями, да такими кружевными и необыкновенными, что под их весом сложно было на старости лет некогда королевской фрейлины распознать правду или ложь. Как под гнетом мишуры и стеклянных шариков вместо пушистой елки порой скрывается осыпавшийся остов, так и за сказками Тонико прятался порой нелицеприятный вид задника сцены королевской жизни, оборотная жизнь дворца, такая же чуждая зрителю, как деревянные необточенные подпорки декораций, поддерживающие со стороны кулис картонные деревья и улицы в постановках бродячих островных театров.

— Но Рейнар Высокий назвал сына Юлиан! — в нетерпении выкрикнул один из детей.

Все они наизусть знали истории старухи, но с радостью убегали от домашних дел, родительских взглядов да и просто солнцепека, скрываясь на раскидистом подгнившем крыльце Тонико.

Бабка величественно кивнула:

— Юлиан Рыжий — назвал сам Рейнар наследника. Мальчишка казался проклят от рождения — мало ему имени на запретную букву, так еще и волосы будущего короля отливали с младенчества медью. А у нас в королевстве рыжих-то не любят... за что ж их любить? Рыжий, как лис. Как пламень. Как закат, который предвещает ночные заморозки. Как чистотел, который портит огороды. Как лесной фомор, — добавила бабка шепотом и специально замолчала, якобы занятая разглаживанием складок на линялой юбке.

Лис-фоморов боялись испокон веков. Никто не мог объяснить этого отношения к самому странному племени лесных оборотней королевства. То ли в древние времена они вместе с курами воровали детей, то ли портили хлеб, то ли хитроглазые их юноши и златогривые девушки крали сердца островитян, оставляя тех с разбитой дырой в груди — то ли на самом деле, то ли нет. Никто не знал. И, как обычно бывало со всеми старыми легендами, в каждом городе, на каждой улице и в каждой семье рассказывали свои истории и пугали младшее поколения своими версиями о окаянном лесном народе.

Так или иначе, рыжий правитель считался большой бедой. Рыжий, румяный и крепкий — это в королевской семье Киррен, где дети рождались темноглазыми и бледными, со смоляными волосами и тонкими, вороньими косточками.

— Король Рейнар был велик, — бабка Тонико покачала головой, — и не суеверен. Назвать сына — рыжего! — Юлианом! Мудрецы при дворе говорили, мол, клин клином вышибает, проклятый цвет волос проклятой первой буквой имени. Да только вряд ли Рейнар об этих всех проклятиях вообще думал. В те времена было, чем правителю заняться, и помимо выбора имен и шептаний оберегов на младенцев. А вот женам их не было чем. Подгадала королева-мать время, когда король ускакал в Тенистый Лес на охоту, да пошла с младенцем к монахам Триединого. Раньше ж как — пока они имя не подтвердят, ребенок ходит богами незамеченный, без охраны, без незримого талисмана, что дается при наречении. Долго думала королева, как обхитрить проклятия, что сделать так, чтобы обойти проклятую букву и исправить у сына страшный, неверный цвет волос, что обрекал на беду все королевство. Нельзя было давать ребенку имя не то, что выбрал Рейнар — осерчал бы король. Так она и решила, что сменит только первую букву, которая не меняла бы само имя. На северный манер, где в деревнях у холодного моря мягкие буквы покрывались солью и обветривали, где Ян звали Джоанами, Жень — Юджинами, Иванов — Джонами, назвала она старейшинам имя Юлиана — Джулиан. Так и нарекли королевича, избавив того от первого проклятия.

— А как же рыжие волосы? Он же рыжий! — не менее рыжая, как стародавний король

Джулиан, девочка с россыпью веснушек, похожей на пороховой взрыв, заломила пухлые ладони.

— Много есть колдовства, которое меняет внешность, — мальчишка с раскосыми карими глазами и маленькими рожками почесал копытца друг о друга и с совершенно сатирьим выражением лица прищурился на рыжую, — спрятать цвет волос ничего не стоит.

— Не в королевской семье, — одернула его бабка Тонико, — прятать что-то от подданных. Юный принц Джулиан носил рыжие волосы гордо, как будущую корону. И когда выходил на балкон башни Королевского замка, будто солнце вставало над болотами. Красивый, как юная девушка, тонкий, как липка, и звонкий, как песня, рыжий мальчик был счастьем и для королевы, и для короля, который, казалось, и не заметил, что имя сына не то, что он давал. До шестнадцати лет дожил Джулиан любимым сокровищем Королевства, не зная бед. Но в первый день семнадцатого своего года почувствовал, что будто зовет его кто со двора замка. Спустился он быстро, не беря с собой ничего в дорогу, так как и дороги не планировал: выучив замок наизусть, Джулиан собирался лишь узнать, кто посмел его тревожить в ночной час.

— И он пропал! — вскрикнула девочка, сжав в ладонях веснусчатые щеки.

— Да, милая, и принц Джулиан пропал.

Бабка Тонико помрачнела и отколупнула сухими пальцами очередную щепоть липкого табака, тут же отправив ту в давно уже безгубый рот. Старики поговаривали, что кто-то с болот увел королевича. Что фоморы забирали его себе. Что сам Триединый украл мальчика — ведь его пути всегда необъяснимы и нетолкуемы. Что призраки старых правителей хотели лишить правителей нынешних наследника.

Вот только принц Джулиан все равно вернулся.

— Вернулся принц через двадцать лет. Вернулся совсем не таким, каким уходил. И не туда, и не к тем, откуда и от кого уходил. Изъеденные горем родители почти и не управляли Королевством. Король Рейнар среди народа становился уже не Великим, а Оставленным. Замок Маел ветшал, и над болотами давно не вставало солнца — они разрастались, как черная плесень. Но принц вернулся.

Тонико покачала головой и задумалась. Старушечьи рефлексы были совсем уже не те, поэтому голова на тонкой шее так и продолжила медленно покачиваться, пока владелица ее вспоминала описания Джулиана и думала, что не нужно детям говорить всю правду о том, что стало с некогда красивым наследником престола.

— Красота мужчины — в его делах, — сказала она вместо всего, что вертелось на языке, — в храбром сердце, в поступках, в любви и мудрости. Рыжие волосы Джулиана стали, как лунь, белыми. Тонкая фигура его искривилась, но королевская мантия Киррен не смотрелась хуже на горбе или прикрывая хромую походку. Рябая кожа не казалась жителям островов смешной — поговаривали, без прежней красоты он стал даже больше нравиться простому люду. Вот только зубы Джулиана, когда-то жемчужинами украшавшие его улыбку, напоминали теперь скорее частокол брошенного дома. И ни один лекарь замка не мог с ними ничего поделать — торчащие, кривые, покрытые пятнами и сколами, они делали будущего Короля похожим на дикое животное, что случайно пробралось в покои и растерзало королевский шкаф, случайно нарядившись в убранства монархов.

Пара детей хихикнуло, но Тонико лишь с ласковой снисходительностью на них посмотрела.

— Не мало времени прошло с того момента, как Джулиан вернулся, до того, как жители островов приняли и полюбили его, а после и с радостью увидели на троне. Королем он был не менее великим, чем его отец, и мог бы заслужить подходящее своим делам имя. Вот только народ в своем суеверии не так просто отказывается от мнительного взгляда. Поэтому король Джулиан не стал Великим, не стал Освободителем или Большеземельным, не стал даже Храбрым или Великодушным, хоть и должен бы носить все эти имена. Он стал Джулианом Полосатым Зубом. И имя его до сих пор напоминает о том, что он необъяснимой магии, от наказания за неверие и от самонадеянных ошибок не сохранен в нашем Королевстве никто: ни королевский сын, ни дочь булочницы.

Тонико проглотила горький вкус табака, горячим комком обжегший старое горло. А вместе с ним проглотила и слова о том, что тот, кто звал юного принца Джулиана и увел его за собой на двадцать лет до сих пор ждет, зовет и забирает по одному ребенку семнадцати лет в год. И кроме принца еще никто не вернулся.