Живые истории. Березовая роща (джен)

Старенький грузовик притормозил у развилки. Костя спрыгнул на землю с высокой ступеньки кузова, подняв облачко дорожной пыли, осевшей на высоких ботинках. Он коротко поблагодарил водителя и захлопнул жалобно скрипнувшую пассажирскую дверцу. Машина потихоньку тронулась с места и поехала дальше. А Костя закинул увесистый рюкзак на плечо и неторопливым шагом двинул в сторону видневшегося вдалеке села.

В родных краях он побывал в последний раз не так уж давно. Вообще, за прошедшие с начала самостоятельной жизни семь лет Костя приезжал около десятка раз, однако все эти разы получались загульными и пьяными и пролетали в безумной круговерти как один миг: первые сутки по приезду он отсыпался в родительском доме, а все оставшиеся дни пил и гулял с дружками, да так, что односельчане носа на улицу старались не казать, чтобы, не дай бог, не попасться на глаза лихой компании. Что поделать, прекрасная и бесшабашная юность требовала ни в чем себе не отказывать. Пока есть возможность, нужно брать от жизни все ее удовольствия, легальные или запретные — без разницы.

И Костя брал, никогда не задумываясь о последствиях своих поступков. Совесть, если она у него была, послушно почивала где-то глубоко внутри, иногда ворочаясь, чтобы улечься поудобнее, словно медведь, впавший в беспробудную зимнюю спячку.

Лишь изредка, в очередном пьяном угаре, словно наваждение или галлюцинации, подступившие к спутанному алкоголем сознанию, он вдруг ясно видел Тимкины глаза, ставшие огромными от боли предательства, наполненные горькими слезами, которых Костя не видел и не хотел видеть.

Тимка. Самая большая Костина ошибка. Самый тяжкий грех.

Сколько бы ни было у него одноразовых партнеров, девушек или парней, которых он бессовестно использовал и бросал, тоненького и хрупкого, как молодая березка, синеглазого соседского мальчишку Косте суждено помнить всю жизнь.

Тимофей жил в доме напротив и был на год младше Кости. Невысокий и довольно щуплый на вид, он постоянно приклеивался к компании старших ребят, как банный лист, и всюду за ними таскался. Впрочем, проблем особо не доставлял, хоть и слыл слабаком и заучкой, но нытиком и ябедой не был. А когда стал постарше, зачастую делал домашку за соседа, любившего гулять допоздна. Наверное, это давалось ему непросто, ведь нужно было опережать программу своего класса, но Костяна это не особо парило. Да и сам Тимка никогда не роптал. Он отдавал Косте тетрадки с исправно выполненными заданиями и смотрел на него преданными глазами, полными обожания. А в ответ получал в лучшем случае одобрительное хмыканье и небрежное похлопывание по плечу. Конкурентам Тимки в лице симпатичных девчонок, готовых на все, лишь бы угодить одному из самых красивых парней в школе, оставалось лишь тихонько посмеиваться над наивностью парнишки.

Костя действительно был звездой школы и чуть ли не первым парнем на селе. Жгучий брюнет с непроницаемыми черными глазами, высокий, ладный, широкоплечий, первый на всех соревнованиях, местных гулянках и дискотеках. Таким обычно легко сходят с рук разного рода «шалости» типа невыученного урока, разбитого окна, курения за углом школы. Или измены. Стоило Косте включить свое природное обаяние и мужскую притягательность, и особы женского пола, не исключая учителей, тут же млели и прощали ему все — случайный секс на стороне или принесенный на школьную дискотеку алкоголь.

Костян делал вид, что в упор не замечал влюбленных взглядов Тимы, его залитых ярким румянцем щек, тонких рук, подрагивавших в присутствии предмета обожания, но на самом деле трепетная несмелая влюбленность парня не раз становилась объектом грязных шуточек в Костиной разнузданной компании.

В общем, Костя жил и развлекался на полную катушку. После окончания школы учиться дальше он не планировал, дождался повестки в армию и приготовился сначала отдать долг Родине, а уже потом думать о будущем.

На проводы пришла половина села, в том числе и соседи из дома напротив. Выпивка лилась рекой. Односельчане постарше, посидев чуток за столом, расходились, но молодежь продолжала праздновать. Шутка ли, Костян уедет на целый год! Надо как следует дорожку обмыть, выпить за легкую службу, понимающих командиров и благополучное возвращение домой. Тосты следовали, один за другим.

Все гости были уже изрядно пьяны, а Тимка все сидел в сторонке со стаканом, наполовину наполненным водкой. Он никогда еще не пробовал алкоголя, поэтому пить не стал, лишь пригубил выпивку. В отличие от всей честной компании, ему совсем не было радостно. Костя уедет, и он не увидит его целый год! Тима поглядывал на шумную веселую компанию, восседавшую за столом, снова опускал глаза вниз и грустно вздыхал. Он не увидел, как друзья что-то нашептывали Косте на ухо и пьяно улыбались, кивая в сторону сидящего в сторонке соседского паренька.

Что произошло потом, в подробностях Костя запомнил нечетко, все-таки уже был порядком нетрезв. Но и то основное, что навсегда врезалось в его память, словно выжженное каленым железом, он предпочел бы забыть навсегда.

…Березовая роща на окраине улицы, сразу за домами. Время за полночь или около того. Жарко, на дворе почти середина июля. Свет от домов сюда не доходит, но глаза быстро привыкают к темноте.

Он порывисто обнимает Тимку. Худое тело кажется особенно маленьким и хрупким в его руках. Паренек мелко трясется и цепляется за его футболку, словно боится лишиться опоры.

Впивается в мягкие, податливые губы. Целует — глубоко, мокро, грубо. Обдает лицо парами алкоголя и шепчет свою грязную ложь. Что любит. Всегда любил, но стыдливо скрывал от него, от всех. Когда вернется, они будут вместе. Уедут вдвоем куда-нибудь. Но кое-что ему нужно прямо сейчас. Доказательство ответной любви. Подтверждение, что Тима будет ждать…

Его ладони ложатся на узкие Тимкины плечи. Бледное лицо плывет перед нечетким от выпитого взором. Ширинка расстегнута, белье приспущено. Тима сам опускается перед ним на колени…

Движения неловкие, но уверенные. И явно где-то подсмотренные, заученные. Он сжимает в кулаке короткие русые волосы на затылке Тимы все сильнее, направляет, ощущая подступающую разрядку…

Проглотить все у Тимы не получается, остатки стекают по подбородку. Сдерживая рвотный позыв, Тима вытирает лицо тыльной стороной ладони. Пытается улыбнуться.

А он вовсю ухмыляется — довольно, пьяно, весело. Возвращает на место одежду, вытирает выпачканные в собственной сперме пальцы о рубашку парня. Стискивает острый подбородок и заставляет Тимкк поднять голову вверх…

Мельком смотрит в широко распахнутые синие озерца глаз. В них одновременно все — непонимание, обида, боль. И готовые пролиться слезы. Но он их не замечает. «Молодец, Тимон, далеко пойдешь. Тренируйся больше» — окончательно добивает и отводит взгляд в сторону…

Подняться не помогает. Не маленький, сам справится…

Пошатываясь, Костя выбрался из рощицы и вновь присоединился к продолжавшим отмечать его отъезд дружкам, с которыми тут же поделился своим маленьким пикантным приключением. Гогот пьяной братии слышала вся улица.

А на следующее утро едва продравшего глаза и не успевшего толком протрезветь Костяна с двумя сотоварищами закинули в кузов газика и увезли на призывной пункт…

За год службы он почти не вспоминал о Тиме, не до того было. А, вернувшись следующим летом, среди прочих сельских новостей узнал, что Тимофей окончил школу с золотой медалью и поступил в городе в медицинский. Костя покуражничал с месяц, отмечая дембель, потом собрал рюкзак и укатил на заработки.

Так и скитался по стране все эти семь лет, перебираясь с места на место в поисках легкой наживы и многочисленных приключений, в том числе любовных — разборчивым в интимных связях Костян никогда особо не был. Радовал стареющих родителей редкими визитами, а в остальном не парился над праздностью и бесцельностью своего существования. И не парился бы и дальше, если бы время от времени на него внезапно не накатывали тягостные воспоминания о той самой ночи перед уходом в армию. О березовой роще, деревьях, ласково шелестевших листвой над головами. О своем отвратительном поступке. И о влюбленном в него Тимке, над которым он тогда так жестоко подшутил.

И однажды Костя решил, что хватит ему испытывать свою никчемную судьбу: все равно ничего не добился и ничему не выучился, денег не скопил и семьей не обзавелся. Да что там семьей, даже в мало-мальски продолжительных отношениях он ни разу не был. Нужно было признаться хотя бы самому себе, что жизнь как-то изначально пошла не в ту сторону и с каждым новым шагом все больше под откос. Настала пора ему вернуться домой.

Размышляя о своем невеселом прошлом и неопределенном будущем, Костя наконец-то дошагал до села. Он брел по знакомым улочкам и кивал редким встречным прохожим. Разглядывал дома, которые не один год стояли заброшенными, а то и вовсе пребывали в плачевном состоянии — прохудившиеся крыши, стены, зиявшие дырами, поросшие травой и кустарником дворы. Думал о том, чем будет заниматься и где работать, если вообще получится найти здесь какую-то работу. Неторопливая сельская жизнь, которая раньше казалась ему невероятно скучной и однообразной, сейчас манила Костю долгожданным отдыхом от суеты городов и такой необходимой ему перезагрузкой собственной жизни.

Костя добрался до своей улицы, но не спешил заходить к себе во двор. Он перешел на другую сторону, прошел мимо Тимкиного дома и заглянул за невысокий новенький забор: на соседском дворе все было аккуратно прибрано.

Он вдруг осознал, что ни разу не был у Тимы дома, даже за калитку никогда не заходил. На то, как и чем живет паренек, который без преувеличения был готов ради него на всё, Косте было плевать, у него всегда находились дела гораздо важнее и интереснее соседа-ботана. Вряд ли Тимкина семья живет здесь до сих пор, подумал Костя. Если сам он перебрался в город, то мог со временем и родителей забрать.

Костя не заметил, как оказался в самом конце улицы, на опушке рощицы. Березки выросли и окрепли, а сентябрь уже успел окрасить их густую листву в нарядное золото. Листопад еще не начался, но под ногами уже лежали редкие опавшие листья, резко контрастируя с зеленью травы. Костя медленно брел среди белых стволов и касался ладонями их шершавой коры, пока не остановился. Он скинул рюкзак на землю, прислонился спиной к одному из деревьев и закрыл глаза…

— Костя?

Смутно знакомый голос вернул его из забытья. Костя обернулся и увидел молодого мужчину с медицинским саквояжем в руке. Он ни за что не узнал бы человека, который обратился к нему по имени, если бы не его глаза — все такие же синие, как и годы назад. Костя никогда раньше не замечал, какие они яркие, чистые, красивые. Как и их обладатель.

Тимофей больше не был тем робким невзрачным юношей, каким запомнился Косте. Он стал выше ростом и заметно окреп. От него веяло какой-то внутренней силой и абсолютной уверенностью в себе. Разве что стрижка была почти такой же, как в юности — с чуть длинноватой русой челкой, за которой раньше Тимка скрывал от всех свой влюбленный в Костю взгляд.

Он стоял чуть поодаль, положив руку на ствол березки, и смотрел на Костю спокойно и немного задумчиво, но совершенно беззлобно, даже как-то тепло, отчего Косте вдруг захотелось провалиться сквозь землю. Чтобы прямо тут в него ударила молния среди бела дня, чтобы ближайшая березка рухнула на его грешную голову…

Или сам Тима отомстил бы ему как-нибудь за давнее унижение.

— В гости? Или совсем вернуться решил? — спросил его Тима.

— Совсем. Хватит, нагулялся. — Голос предательски сорвался на хрип, и Костя откашлялся, потупив взгляд. — Слышал, ты тоже уехал.

— Уехал. Через год после того, как тебя забрали.

— Тим, я только нескольким сказал. — Костя посмотрел на Тиму.

В этот странный, неожиданный момент истины он понял, что снова, уже по привычке, попытался избежать ответственности за то, что сделал. И возненавидел себя еще больше.

— Но узнали все.

Костя удивился, когда не услышал в тихом ответе Тимы ни тени обвинения или злобы.

— Представляю, каково тебе пришлось…

— Нет, не представляешь, — мягко перебил его Тимофей. — Невозможно такое представить.

— Но ведь ты уехал. Почему вернулся?

— Мама сильно болеет. После того, как отца не стало, она очень сдала, давление, сердце. А в город переезжать не хочет, говорит: не брошу папку, рядышком с ним меня и положишь. — Тима тяжело вздохнул. — Молодым специалистам и в городе мало платят, а здесь от меня пользы в разы больше. В общем, как говорится — где родился, там и пригодился. У нас хоть фельдшерский пункт есть, в отличие от соседних сел, там еще пару-тройку лет назад все закрыли, потому что работать некому. Вот все и едут сюда.

— Как же ты… — начал было Костя, но замолчал.

Он так и не смог произнести то, что вертелось на языке: как Тима общается с односельчанами, с теми, кто наверняка тайно или открыто насмехался над ним после того случая, причем наверняка не единожды? Это в городе посудачили, перемыли косточки и вскорости забыли. В селе все по-другому.

— Нормально, уже не вспоминают, по крайней мере, делают вид. И на том спасибо. — Тима добродушно улыбнулся.

От его открытой улыбки Костя почувствовал такой болезненный укол совести, каких до этого никогда не испытывал. Ощутил его почти реальной давящей болью где-то в самой середине грудной клетки, словно сердечный приступ. От сковавшего грудь спазма дыхание перехватило, все тело охватила внезапная слабость, а мысли испарились из Костиной головы. Из последних сил он шагнул к Тимофею, упал около него на землю и, крепко обхватив руками его колени, прижался лицом к ногам. От неожиданности Тима выронил саквояж, который приземлился на траву с характерным звоном содержимого.

— Прости меня, Тимка, прости, прости… — Слова лились безудержным потоком. — Я так виноват перед тобой. Вел себя, как последнее дерьмо, всю свою дерьмовую жизнь. А чего добился? Ни-че-го. Самому помирать в пору…

Костя вдруг замолчал, захлебнувшись слезами. Глаза его немилосердно щипало от соленой влаги, а тонкая ткань Тимкиных брюк уже успела промокнуть в том месте, где Костя прижимался к ним щекой.

— Ну, что ты, все хорошо. Твои родители живы-здоровы, ты тоже. Все образуется, — произнес в ответ Тимофей.

Костя почувствовал, как Тимка коснулся ладонями его волос и легонько погладил по голове, успокаивая. Потом взял за плечи, мягко отстранил от себя и провел пальцами по влажным Костиным щекам, заросшим колючей щетиной. От этого наполненного невысказанной нежностью прикосновения Костя вздрогнул, словно от хлесткой пощечины, и поднял покрасневшие от первых, по-настоящему искренних слез глаза на Тимку.

А тот вдруг опустился рядом с Костей на колени, продолжая удерживать его лицо в своих теплых ладонях, улыбнулся и тихо сказал:

— Кость, я давно тебя простил. Иначе просто не смог бы жить дальше.