About Us... (гет)

Ты придешь, чтобы проститься,

И что я не умею летать.

Обычный номер в обычной маггловской гостинице на окраине Лондона. Я сижу на застеленной дешёвым постельным бельём кровати и нервно сжимаю и разжимаю пальцы рук. В комнате душно и я встаю, чтобы открыть окно. Скорее, получить глоток свежего воздуха! Он заполняет номер, и я делаю жадный вдох, а потом ещё и ещё… Майский воздух, ароматный, пряный, он пьянит меня и навевает сладкие воспоминания о нашей последней встрече. Я невольно оттягиваю воротник рубашки, меня пробирает дрожь. Ненавижу это состояние, когда я жду тебя и гадаю, придёшь ты сегодня или нет. Мы договариваемся об очередном свидании, как заправские шпионы, мой богатый опыт пригодился и в послевоенной жизни. Абонентские ящики в маггловском почтовом отделении, Северус, до чего ты докатился? Усмехаюсь и бросаю взгляд на смятый листок, который я бросил на прикроватную тумбочку, когда пришёл сюда. На нём, твоим ровным почерком отличницы, написан адрес отеля и номер комнаты. Место всегда выбираешь ты, ведь я плохо знаю лондонские окраины, я всегда стремился вычеркнуть их из своей жизни, но ты, со своими кудрявыми волосами и терпким запахом, пришла и заставила меня вернуться. Мы всегда встречаемся только в обычном мире, потому что после того, как Поттер выбил для меня орден Мерлина первой степени и мою физиономию не напечатал на своей обложке разве что «Вестник рыболовства», моей спокойной жизни настал конец. Я стараюсь лишний раз не выходить на улицу, чтобы поменьше видеть взгляды, в которых перемешана ненависть и восхищение, и не слышать перешёптываний за своей спиной. Так что стоило нам хотя бы раз увидеться где-нибудь в Косом Переулке, вездесущая Рита Скитер непременно пронюхала бы об этом. Я знаю, больше всего на свете ты боишься, что кто-нибудь узнает. А мне почти всё равно, но пусть будет по-твоему, в конце концов, это был твой выбор. Мне не сложно раз в неделю прийти в маггловскую гостиницу. Слышу стук в дверь. Раз. Два. Раз-два-три. Это наш условный знак. Мы оба помешались на конспирации. Подхожу к двери, поворачиваю ключ в замке и открываю её. Первое, что я вижу — это твои горящие глаза.

— Здравствуй, Северус, — твой голос чуть дрожит.

— Здравствуй, — я пропускаю тебя внутрь комнаты. Ты окидываешь её привычным оценивающим взглядом, и, кажется, остаёшься довольной. Небрежно роняешь шифоновый шарф на стул. Ты пахнешь терпко, пряно и… не так, как обычно. Обоняние зельевара никогда меня не подводило, после твоего прихода в номере запахло табаком.

— Ты курила, — это не вопрос, это утверждение.

Ты опускаешь глаза и краснеешь, как будто я всё ещё твой профессор и поймал тебе за курением на одной из хогвартских башен.

— Что на этот раз? — я знаю, что ты куришь только тогда, когда тебе очень плохо. В последнее время такое случается всё чаще.

— Я… поругалась с Роном, — ты отвечаешь с лёгкой запинкой, а твои пальцы сжимаются в кулаки. По моему лицу пробегает тень, ты замечаешь её и поспешно добавляешь:

— Нет, не из-за нас. Он не хочет, чтобы я подавала документы в докторантуру, говорит, что мечтает о детях, что хочет видеть меня дома…

— Ты зря вышла замуж, — замечаю я. Не скрою, мне доставляет удовольствие мучить тебя, заставляя вспоминать, почему ты стала женой рыжего недоумка, по-другому я его не называю.

— Я пыталась стать счастливой! — ты вскидываешь голову и смотришь на меня чуть ли не с ненавистью. — Я хотела почувствовать, каково это — ощущать себя любимой, а не быть постоянной тенью призрака из прошлого!

Я больше не хочу тебя слушать. Мы можем проругаться всю ночь, но не для этого мы сбежали сюда. Я бесцеремонно закрываю тебе рот поцелуем, горячим и грубым. Намеренно царапаю твою нежную кожу своей щетиной, чтобы ты почувствовала, что рядом с тобой Северус Снейп, слизеринский ублюдок, орденовец-Пожиратель, человек, с которым ты изменяла Уизли ещё до вашей чёртовой свадьбы.

И как было с тобою когда-то,

На золотом саксофоне луны.

На министерском балу, в тот вечер, когда мне вручали орден Мерлина, были все, кто имел хоть мало-мальское отношение к недавним событиям. Я не хотел идти, но ко мне, в тупик Прядильщиков, заявилась делегация из чуть ли не всех учителей Хогвартса и МакГонагалл практически умоляла меня явиться на это торжество и произнести речь. В итоге мы сошлись на компромиссе — я лично забираю эту железяку из рук министра и молча покидаю собрание, не говоря никаких речей. Минерва, конечно, осталась недовольна, но виду не подала. И вот, я стоял перед Кингсли, слушая его дифирамбы, ощущая на себе десятки, если не сотни взглядов, причём, далеко не благожелательных, и проклинал себя за уступчивость. Надо было выставить за дверь эту драную кошку МакГонагалл. Что, захотелось показать своё великодушие, вручить шпиону-Пожирателю высшую награду магической Британии? Вы простили мне убийство Дамблдора? Как это мило с вашей стороны. Вот только я не простил себя ни за ту Аваду Кедавру на Астрономической башне, ни за десятки других смертельных заклятий, о которых вы и понятия-то не имеете. Кингсли наконец-то приколол к лацкану моего пиджака орден. Благодарю, министр, теперь он будет согревать и успокаивать меня, когда я проснусь в холодном поту от очередного кошмара. Благодарю. Я с трудом выдержал ещё минуту, пока нас фотографировали, а потом, сославшись на неотложные дела, быстро пошёл прочь из зала. К счастью, продираться через толпу мне не пришлось, все расступались. Боковым зрением я видел знакомые лица — преподавательский состав, много моих бывших учеников, выжившие орденовцы, на секунду мелькнула кудрявая голова гриффиндорской заучки Грейнджер. Моя надежда покинуть мероприятие, не столкнувшись с Золотым Трио, так и не сбылась. Поттер буквально вырос передо мной прямо в дверях и, очевидно, сделав невероятное усилие, протянул мне руку.

— Профессор, я бы хотел, чтобы мы забыли прошлые обиды. Я прошу у вас прощения за… за все наши стычки и… — Золотой мальчик был не мастак говорить заготовленные речи. Я усмехнулся и ответил:

— Я не держу обид на вчерашних школьников. Кстати, Поттер, вы помните, что у вас незаконченное среднее образование? Рекомендую вам всё-таки вернуться в Хогвартс, если, конечно, вы не хотите всю жизнь эксплуатировать свой злосчастный шрам на лбу.

— Я… — мальчишка смутился, и мне было это приятно.

— Прощайте, Поттер, — я не стал дожидаться его ответа и, наконец-то, вышел из Большого зала министерства. Холл был пуст, мне оставалось пройти всего лишь несколько метров, и я обрёл бы свободу. Но позади меня раздался знакомый голос:

— Профессор! Профессор Снейп!

Я не останавливался, наоборот, ускорил шаг, чтобы она не смогла нагнать меня. Но я недооценил спортивную подготовку Грейнджер. Запыхавшаяся и раскрасневшаяся, она настигла меня у самого выхода.

— Умоляю, профессор, выслушайте меня!

— Я вам уже не профессор, — я обернулся, и её взгляд впился в меня так, словно я был её последней надеждой. — Что вы хотите, мисс Грейнджер?

— Я должна сказать, что Гарри хотел как лучше… он правда, очень-очень сожалеет, он стремится к тому, чтобы между вами не было взаимных претензий, — она сумбурно излагала мысли, а я почти не слушал её. Для полного абсурда ситуации не хватало только младшего Уизли, вместе с подругой подавшегося в адвокаты мистера Поттера.

— Знаете, мисс, у меня нет времени слушать ваши излияния, — грубо прервал я гриффиндорку. — Думаю, вам лучше вернуться в зал, к своим… друзьям, — на этом, посчитав разговор законченным, я резко повернулся и наконец-то вышел из Министерства. Осенний воздух был холодным, и на землю падало что-то слякотное, но для меня это показалось почти раем. «Свободен, — прошептал я. — Свободен!»

— Профессор! — этот оклик вернул меня с небес обратно на грязную землю.

— Что вам ещё, Грейнджер? — я начал быстро терять терпение. — Что вы за мной бегаете?

— Что вы теперь будете делать. Вы не вернётесь в школу? — она смотрела на меня с невероятным отчаянием.

— Какого чёрта вас это интересует? — я подошёл к ней и заметил, что девчонка вся дрожит от холода, что немудрено, ведь платье у неё было достаточно открытое.

Она секунду молчала, а потом, словно решившись нырнуть в ледяную воду, вдруг выпалила:

— Потому что я хочу быть с вами, профессор. Я вас… люблю.

Тишина. Она вглядывалась в моё лицо, пытаясь найти в нём хоть какие-то изменения. А я не реагировал, потому что мне показалось, что я ослышался.

— Вы что? — переспросил я, надеясь, что сейчас всё станет ясным.

— Я люблю вас. Уже давно, — последовал безжалостный ответ. Какими же жестокими бывают гриффиндорцы! А потом Грейнджер и вовсе пустилась во все тяжкие. Она вплотную подошла ко мне, положила руки мне на плечи и прижалась своими губами к моим. Не получив ответа, она отстранилась и, глядя мне прямо в глаза, прошептала:

— Простите. Я не должна была этого делать, это минутное сумасшествие.

Но рук она не опустила, продолжая держаться за меня, втайне надеясь, что… я взглянул на её лицо, потом на глубокий вырез, на голые плечи и, прижав её к себе за талию, аппарировал в тупик Прядильщиков.

— Где мы? — Грейнджер оглядывалась по сторонам, но взгляд у неё был не испуганный, а, скорее, любопытный.

— У меня дома, — коротко ответил я и потянул застёжку её платья.

И опять мне покажется странным

Не моё, а чужое кольцо.

Ты отвечаешь на поцелуй так же страстно и грубо, как и я. Мы так изголодались друг по другу за эту неделю, что теперь нам едва ли хватит нескольких часов, чтобы насытиться. Губы, шея, плечи — всё, до чего могу дотянуться, я покрываю горячими поцелуями, а ты, тем временем, судорожно расстёгиваешь пуговицы на моей рубашке. Твою блузку я стягиваю через голову. С радостью порвал бы её, но ведь тебе ещё надо будет возвращаться домой в этой одежде, поэтому я сдерживаюсь. Бюстгальтер следует вслед за блузкой, я сжимаю твою грудь, а ты быстро расстёгиваешь ремень на моих брюках.

— Похотливая кошка, — шепчу я тебе и больно кусаю твою нежную шею. Ты стонешь и изгибаешься от удовольствия. Я знаю, что тебе нравится подчиняться, нравится играть в рабыню и так же хорошо я знаю и то, что дома, с твоим никчёмным муженьком, вы выполняете супружеский долг пару раз в неделю, под одеялом, за три минуты. Неудивительно, что ты такая голодная в наши встречи.

— Северуссс, — ты почти шипишь, когда я стягиваю с тебя последнюю одежду, кидаю на кровать и касаюсь пальцами твоей влажной, манящей плоти.

Мы ласкаем друг друга руками, языком, мы меняемся и делаем это одновременно, мы становимся единым целым и снова разъединяемся, это продолжается так долго, что я теряю ощущение времени, пространства и ты испытываешь то же самое. Когда, окончательно измотанные, мы валимся на простынь, то долго-долго молча лежим, тяжёло дыша.

— Господи, Северус, ты для меня как наркотик, — наконец, выдыхаешь ты. Я довольно усмехаюсь и целую твою руку. Прямо перед моими глазами сверкает маленький бриллиант твоего обручального кольца. Я не выпускаю твои тонкие пальцы, наоборот, притягиваю ещё ближе, рассматриваю этот символ твоего предательства, практически любуюсь им. Я до последнего не верил, что ты выйдешь за Уизли. Я думал, что это угроза, шантаж, что ты хочешь, чтобы я тоже проявил матримониальные намерения. Но я ничего не обещал тебе и думал, что ты это понимаешь. Я не учёл того, что такая правильная девушка как ты, хочет фату, марш Мендельсона и свадебный торт. Ты преступила черту, поцеловав на улице угрюмого зельевара, но ты надеялась, что я не дам тебе пасть окончательно, что я женюсь на тебе, что всё будет правильно. Но я не нанимался в спасители, и мне доставляло удовольствие видеть, как ты барахтаешься, пытаясь не утонуть. А Уизли протянул тебе соломинку. Все эти воспоминания промелькнули в моей голове за несколько секунд.

Я разжимаю пальцы, и ты тут же убираешь руку. Знаю, что тебе неприятно.

— Скоро ваша годовщина, — небрежно роняю я.

— Да, — хрипло отвечаешь ты. — Уже три года.

Три года ты замужем за Уизли. Почти четыре года нашей болезненной, нервной связи. Четыре года с маленьким перерывом в шесть месяцев.

Я взгляну на него виновато,

На золотом саксофоне луны.

Спустя три месяца после начала нашей странной связи, Гермиона, опустив глаза, рассказала мне, что так и не разорвала отношения с Уизли. Мне, собственно говоря, было всё равно, с кем она гуляет под луной и ходит в кафе-мороженое по выходным. Я не испытывал к девчонке большой привязанности и, не приди она на очередное свидание, не расстроился бы. Мне было интересно, сколько выдержит гриффиндорская всезнайка, как далеко сможет зайти в стремлении получить свой запретный плод. Я увлёкся этим забавным экспериментом и не заметил, как она оплела меня тончайшей, но невероятно крепкой сетью. Я думал, что облегчённо вздохну, когда Гермиона навсегда закроет за собой дверь моего дома. Как же я ошибался!

Мы не были близки по духу, и я не собирался пускать её в свою душу. Она смогла оказаться только в моей постели, но разве не это было её желанием? Девчонка сама меня спровоцировала, и я поддался. Впрочем, думаю, она ни разу не пожалела. Я делал с ней такое, на что никогда не решился бы этот рыжий недоумок. Мы встречались несколько раз в неделю, когда Гермиона могла вырваться из Хогвартса. Не знаю, как, но она уломала МакГонагалл, и старая кошка позволила проводить вечера вне школы. Да, Гермиона вернулась в Хогвартс! И даже уговорила Поттера и Уизли закончить седьмой курс. Что она им говорила, как мотивировала свои постоянные отлучки — не знаю. Наверное, придумала что-то про заочную учёбу. За первые полгода нашей связи гриффиндорка научилась виртуозно врать. Ещё бы, ведь у неё был такой учитель! Признаю, что мне нравилось прививать ей всё то, что так несвойственно гриффиндорцам — хитрость, изворотливость. Это была моя маленькая месть всем за мою поломанную жизнь. И в первую очередь, это была месть тебе, Лили. Она была так похожа на тебя, та же самоуверенность, вера в добро и справедливость, преданность друзьям. А я разрушал всё это, уничтожал её, тем самым, уничтожая тебя! Но твой образ не желал исчезать, ты продолжала маячить в глубинах моего подсознания. Один раз я, забывшись, назвал Гермиону твоим именем. Она, конечно, заметила, ушла, не прощаясь, а потом не появлялась неделю. Я не думал, что она вернётся, но, не скрою, мне было скучно проводить без неё ночи. Впрочем, я смог бы пережить её уход, но она вернулась. Через неделю Гермиона постучалась в мою дверь, и я, будь проклят тот день, впустил её. Тогда я почувствовал, что она предала меня. На ней был чужой запах, я практически видел чужие руки на её теле. Я почти не сомневался в том, что она изменила мне с Уизли. Что же, в ту ночь она получила по заслугам. С той поры наши, и без того непростые отношения, и вовсе превратились в ад. Мы стали встречаться реже, словно хотели разорвать этот порочный круг, в который сами заключили себя, но без тебя у меня начиналась ломка. Мы стали наркотиком друг для друга, но я не любил тебя. Я никогда не любил тебя, Гермиона Грейнджер, и я думал, что ты это понимаешь. Но и тут я ошибался. Ты продолжала надеяться. Летом 1999 года, накануне своего выпускного, она сообщила мне ошеломляющую новость.

— Рон сделал мне предложение.

— И ты примешь его? — мой голос не был дрожащим, волнующимся или что-то в этом роде.

— Я не знаю, — Грейнджер отвернула голову, но я успел заметить, что её глаза блестели. — Он любит меня. Всегда любил.

Это камень в мой огород, я понял. Но я ничего не обещал, тебе, Гермиона…

— Если ты скажешь, что… что не надо, я откажу ему! — девчонка почти умоляла меня. — Северус, скажи! — надрывный приказ-мольба. Но что она хотела услышать в ответ? Признание в любви? Думала, что я упаду на колени и попрошу стать моей женой? Нет, Грейнджер, решать тебе и только тебе.

— Делай, что хочешь, — ответил я.

Такого Гермиона не ожидала. Нижняя губа задрожала, глаза заблестели пуще прежнего, дыхание стало учащённым, и она выбежала из комнаты. Ничего не сказала, не устроила истерику, за что я был ей благодарен. А вскоре снова появилась в гостиной, одетая и серьёзная.

— Я ухожу, Северус, — я с усмешкой взглянул на гриффиндорку, но она не смутилась.

— Я выйду за Рона и буду счастлива с ним. Тебя я больше не потревожу. Прощай, — и, не дав мне сказать ни слова, она подбежала ко мне и отрывисто, сухо поцеловала. Потом, не оборачиваясь, вышла из комнаты, и я услышал, как хлопнула входная дверь. Она ушла из моего дома, из моей жизни. Мне надо было только пережить ломку, и я стал бы свободным.

В конце июня сыграли две свадьбы — Поттер женился на младшей Уизли, а Гермиона стала женой рыжего недоумка. В «Пророке» был подробный фотоотчёт. Прошло лето и осень, и меня почти не ломало. Но ты снова вернулась…

Прикоснулся рассвет к небосводу,

Только я не сумею взлететь.

— Тебе не пора? — как бы, между прочим, интересуюсь я. Часы показывают далеко за полночь и тебе уже давно пора бы быть в Норе.

— Ещё немножко, — ты прижимаешься ко мне и крепко обнимаешь. Тебе надо надышаться мной так же сильно, как мне — тобой, чтобы хватило на неделю.

— Северус, — шепчешь ты, — ты помнишь нашу осеннюю встречу?

— Да, — сухо отвечаю я. Я понимаю, о чём ты говоришь. Такое невозможно забыть. В тот вечер был ужасный ливень, почти буря, расшатанные окна в моём доме с трудом сдерживали натиск дождя и ветра. Я что-то читал, сидя у потрескивавшего камина и вдруг мне показалось, что кто-то истошно барабанит в дверь. Я прислушался и понял, что это не галлюцинация. Но кто мог прийти в такую погоду? Вооружившись палочкой, я направился к двери. Сквозь рёв бури я услышал женский голос. Неужели… меня пронзила такая надежда, что я, забыв о безопасности, распахнул дверь. Ты стояла на крыльце, насквозь мокрая, в глазах тоска и голод, руки синие от холода, ты забыла дома перчатки. Несколько секунд мы молча переглядывались, а потом набросились друг на друга. То был единственный раз за все четыре года, когда ты осталась у меня на ночь, и мы проснулись в обнимку. Мы снова стали любовниками. Придумали план встреч, места, время — мы оба понимали, что это надолго. Но зачем ты спросила об этом?

— В тот день я впервые серьёзно поругалась с Роном, — тихо говоришь ты, — и он ушёл из дома в бар, напиваться. А я бросилась к тебе. Если бы ты меня не принял, не знаю, что бы со мной стало, я была в таком состоянии…

Я сильнее прижимаю тебя к себе и ласково целую в макушку.

— Северус, — возбуждённо шепчешь ты, — давай убежим… давай сбежим на край света, куда-нибудь, где пальмы, белый песок и где нас никто не знает! Мы будем счастливы вместе, Северус… — твой голос сбивается, тело дрожит. Я знаю, что иногда с тобой такое случается. Приблизительно раз в два месяца ты начинаешь умолять меня бросить всё и уехать вместе с тобой. Но я не могу, Гермиона. Я не люблю тебя и не полюблю никогда. Да и ты любишь не меня, упыря слизеринских подземелий, а свои мечты и иллюзии. Повстречайся тебе в жизни взрослый, самодостаточный мужчина со светлым прошлым и перспективным будущим, ты бы забыла меня, я уверен.

И приблизится время расплаты,

На золотом саксофоне луны.

— Всё, вставай, — я заставляю тебе подняться и протягиваю блузку. Ты покорно одеваешься, потом достаёшь из сумки расчёску, пару раз проводишь по волосам. Периодически ты бросаешь на меня отрывистые взгляды, и я не могу понять, чего в них больше — обожания и страсти или ледяной ненависти. За четыре года ты так и не смогла определиться со своими чувствами, Гермиона. Ты быстро красишь губы, а я же никуда не тороплюсь, ведь я всегда покидаю гостиницу после тебя. Конспирацию мы соблюдаем до последнего. Вот ты накидываешь на плечи шарф, влезаешь в туфли и подходишь к двери. Берёшься за ручку, но нерешительно оборачиваешься.

— Иди, — приказываю я.

— Я напишу тебе через неделю, — сглотнув, говоришь ты.

Я киваю.

— Иди же, — мой голос становится более настойчивым. Ты в последний раз скользишь по мне отчаявшимся взором и, наконец, уходишь. Я вытягиваюсь на постели, мысленно представляя, как ты идёшь по коридору, спускаешься по ступенькам, выходишь на улицу… потом долго бредёшь по улице до мрачной подворотни, из которой можно снова попасть в магический мир. Всё, теперь можно и одеваться. Я стараюсь не думать о тебе, о том, что несколько минут назад ты была моей, потому что такие мысли могут свести с ума. Иногда хочется броситься за тобой, догнать и зацеловать до смерти. И никогда, никогда не отпускать. Но это желание никогда не превращалось в действие, я отлично понимал, что не стану бежать за тобой, я буду контролировать себя до последнего. Уже полностью одевшись и приведя в порядок растрёпанные волосы, я, на всякий случай, осторожно выглядываю из-за занавески. На улице никого нет, только несколько такси стоят возле отеля, ну, да это привычная картина. Выхожу из комнаты, закрываю её. Отдаю ключ девушке, сидящей за стойкой. Выхожу на улицу. Ближайшие полгода мы больше не будем использовать эту гостиницу, так что я могу забыть сюда дорогу. Интересно, что же ты выберешь в следующий раз? Маленький мотель на окраине или уютный коттедж в лесу? Мои мысли прерывает внезапная вспышка. Со всей, свалившейся на меня несколько лет назад, славой, я так и не смог привыкнуть к вспышкам фотокамер на улице, поэтому на секунду зажмуриваюсь, а, когда вновь открываю глаза, то вижу, что от отеля отъезжает маленькое такси. «Жук», кажется, так магглы называют эту модель машины. Меня пронзает страшная догадка, а в окне автомобиля мелькают чьи-то белые кудри. Или мне это только кажется? Бежать бесполезно, всё равно не догоню. И вдруг меня прорывает. Я начинаю смеяться, смех рождается глубоко внутри меня и вырывается наружу со страшным рокотом. Наверное, это презабавное зрелище — взрослый мужчина смеётся во весь голос посреди пустынной ночной улицы, но мне всё равно. Неужели настала расплата? Мы с тобой, Гермиона, за четыре года так и не нашли выхода из этого ада и над нами сжалились, нам подарили его! Проклятая Рита, какое счастье, что ты есть в этом мире! Спасибо тебе, спасибо! Продолжая хохотать, я, наконец, вхожу в подворотню, где ещё совсем недавно была ты, эти обшарпанные стены ещё помнят твой терпкий запах, перемешанный с моим. Я аппарирую, добираюсь до своего дома, и, залпом выпив стакан коньяка, валюсь на кровать.

Проснувшись, я не сразу вспоминаю о своей ночной истерике. А, освежив в памяти вчерашние события, задумываюсь, не привиделось ли мне всё это. Встречи с тобой, Гермиона, и так кажутся мне призрачными, так что немудрено, что у меня могла случиться галлюцинация. Но видение преследует меня всё утро, пока я чищу зубы, вытираю лицо, завариваю чай, в моём воображении мелькают жёлтое такси и вспышка фотоаппарата. Нет, это всё-таки было на самом деле! Меня опять пробирает нервный смех. Пока стынет чай, я иду забрать утреннюю газету из ящика. Специально достаю её титульным листом вниз, чтобы оттянуть сладостный момент истины. Не заглядывая внутрь, возвращаюсь домой. Кладу её на стол и резко переворачиваю. На первой полосе что-то о Кингсли и маленькая фотография Поттера. Неужели показалось? Осторожно переворачиваю лист — новости из-за границы и что-то о новой финансовой политике. Нет, не может быть! Ещё один разворот — и я облегчённо выдыхаю. На меня смотрит моё же насупленное лицо, рядом изображение Гермионы, пытающейся прикрыться шарфом, и заголовок на всю страницу: «Последняя тайна последнего Пожирателя!». Я отшвыриваю газету, она мне больше не нужна. Всё, гордиев узел разрублен! Меня переполняют эмоции, я готов кричать, петь! Я наконец-то свободен! Мы с тобой свободны, Гермиона, ты счастлива?

Я ещё не знаю, что сейчас твой муж, отложив в сторону газету, медленно поднимается со стула, и наотмашь бьёт тебя по щеке. Я не знаю, что ты бросаешь ему в лицо обручальное кольцо. Я не знаю, что через два часа ты будешь колотить в мою дверь, и что я снова впущу тебя, чтобы больше не отпустить. Я ещё не знаю, что буду благодарить Риту Скитер за то, что она вскрыла рану и выпустила из неё дурную кровь. Пока что я просто наслаждаюсь свободой и, впервые за многие годы, чувствую себя счастливым.