Сошедшие с орбиты (гет)

Опять этот сон... Габриель стиснул зубы, чтобы не застонать, тихо встал и, стараясь не разбудить Эмили, выскользнул из комнаты в ванную. Включил воду, до боли в пальцах сжал край столешницы и замер, не решаясь поднять глаза и взглянуть в зеркало. Словно боялся увидеть… Кого?

Это началось давно, но раньше сны были нечастыми, и Габриель списывал их на постоянную усталость и измотанность, на проблемы с сыном, на охлаждение отношений с женой и даже на политическую ситуацию в стране. Кто бы мог подумать, что в Париже могут быть такие погромы, что люди будут крушить центр города и некому будет их остановить? Да, конечно, дело было в этом — в подспудном страхе за своё дело, за близких, в беспокойстве, в котором он решался себе признаться только ночью, на грани сна и яви.

Но сны становились всё чётче, всё реалистичнее и одновременно всё фантастичнее. В них он обладал невероятной магической силой и каждый раз использовал её для того, чтобы разрушить Париж. В этих обрывочных снах не было логики, и, стоило открыть глаза, как смысл ускользал, оставляя только сожаление… Сожаление о чём? Он не мог ответить.

Раз за разом, раз за разом... Сегодня ему снова снился Париж, почти полностью ушедший под воду, разрушенная Эйфелева башня и сошедшая с орбиты Луна.

— Что за чушь? — Габриель выключил воду. Сердце понемногу успокаивалось, и он опять смог убедить себя, что всё это — просто кошмар.

Он неслышно открыл дверь, вернулся в спальню, тихо скользнул под одеяло. Эмили заворочалась и вздохнула, сведя брови во сне.

Остаток ночи он пролежал в постели, пялясь в потолок и вспоминая, что предстоит сделать днём. Как всегда — работа в ателье, встречи в офисе и... Что еще? Натали, конечно, напомнит, но почему он сам забыл? Старость, как он надеялся, была ещё далеко, сорок шесть лет — отличный возраст: ещё полно сил, но уже есть мудрость, чтобы не кидаться в разнообразные омуты с головой. Жаль только, что страсти к работе стало меньше, зато вернее стал расчёт. Пусть он не достиг вершины, но всё-таки стал известным модельером, дом «Габриель» имел хорошую репутацию, денег на безбедную жизнь хватало с лихвой. Наверное, он мог бы достичь большего, но — чем выше взбираешься, тем выше риски. Лучше чуть умерить амбиции и получить если не желаемое, то хотя бы возможное.

Уже почти задремав, Габриель вспомнил — завтра он должен читать лекцию в Университете моды. Новый опыт, которого он не хотел, но на который всё-таки согласился.

* * *

У аудитории, куда его проводила куратор, стояла темнокожая девушка в ультракороткой юбке. Ждала, приняв завлекательную позу, и делала вид, что поглощена чем-то в своём смартфоне. Габриель даже не усмехнулся, вообще никак не отреагировал — годы в модной индустрии сделали его нечувствительным к таким явным попыткам завладеть его вниманием. Скольких моделей, о которых мечтали чуть ли не все мужчины мира, он видел едва одетыми за все эти годы? И не сосчитать! Тело — это всего лишь тело, даже самое прекрасное.

Девушка скользнула в аудиторию вслед за ним, явно разочарованная его безразличием.

Он представился студентам, хотя по их лицам было видно — узнали и взирают с явным благоговением. Хорошо — учить тех, кто готов учиться, всегда проще и интереснее, чем пытаться вбить знания в головы тем, кто в них не заинтересован. И опять укол в сердце — Адриан, их с Эмили провал как родителей.

Габриель вздохнул, вновь удивившись своему согласию повесить на себя преподавание, и начал лекцию.

— Сколько модельеров с мировым именем вы знаете? Начинаем с Шанель, меня можно не упоминать, — спросил он, обводя взглядом аудиторию.

Студенты наперебой стали называть имена. Габриель не прерывал, заложив руки за спину, расхаживал по аудитории и присматривался к ребятам. Только одна девушка молчала и как заворожённая глядела на него. Нет, в её голубых глазах не было и следа обожания или восхищения. Она смотрела с отчаяньем, прижимая к груди скетчбук и закусив губу так, что казалось — ещё чуть-чуть и пойдёт кровь.

Он резко развернулся и пошёл к лекторской кафедре.

— Достаточно. Всего имён сорок? Пятьдесят? Хорошо, для ровного счёта — сто. Сто известных модельеров. С тысяча девятьсот тридцать пятого года Марангони закончили более сорока тысяч человек. Пусть даже половина из них это другие специальности в мире моды, всё равно — двадцать тысяч. Плюс выпускники других институтов всего мира. Но у нас на слуху только сотня тех, кто находится на вершине.

В аудитории воцарилась тишина.

— Думаете, всех вас ждёт успех? — он сделал паузу. — Думаете, — он усмехнулся. — Даже если сейчас начнёте меня убеждать в обратном. Но реальность такова, большинство из вас останутся неизвестными. Вы готовы быть не первыми? И даже не вторыми? Вы готовы заниматься модой и оставаться в тени? Подумайте, потому что большинство из вас не смогут стать лучшими.

— Это не похоже на мотивационную речь! — выкрикнул с задней парты длинный парень, у которого одна половина волос была окрашена в фиолетовый, а другая в рыжий.

— Наверное. Но только если вы готовы посвятить всего себя моде, даже зная, что успех почти нереален, только тогда вы сделали верный выбор. Так вы готовы?

Все с энтузиазмом закивали. Все, кроме той самой голубоглазой девушки. Габриель чувствовал, что с ней что-то не так, очень сильно не так — почти так же, как с ним самим. Просто он умел это скрывать, а она — нет.

После занятия она задержалась и так долго копалась в сумке, что ему захотелось ей сказать: «Подойдите и скажите уже всё, что у вас на уме, я вижу ваши уловки и они не нужны». Но он ждал, с интересом гадая, когда она наберётся смелости. Ей потребовалось пять минут.

— Извините, месье Агрест, я… Я хотела спросить, понимаю, что это не очень удобно и может выглядеть глупо... — она отвела глаза в сторону, теребя ремень сумки.

— Вас зовут?..

— Маринетт. Маринетт Дюпэн-Чэн, — она только мельком взглянула на него и снова уставилась в пол. — Это прозвучит по-идиотски, но… у вас же есть сын?

Он испытал ужасное разочарование! Впрочем, а чего он ожидал? Что она скажет, что он, Габриель, любовь всей её жизни? Какая пошлость!

Он скривился и вздохнул:

— Какой банальный способ познакомиться с моим сыном. Адриан терпеть не может фанаток, и моя рекомендация не...

— Да нет же! — она внезапно изменилась в лице, глядя на Габриеля чуть ли не с яростью. — Я не хочу с ним знакомиться! Я не фанатка! Это не объяснить. Просто… скажите мне — с ним всё в порядке?

— То есть? — он действительно не понял, о чём идет речь. Или она знает, что Адриан то и дело балуется наркотиками? Но ей-то какое дело?

— Ему не снятся странные сны? Он ничего вам не говорил? Это долго объяснять. Нет, я не смогу это объяснить, но мне почему-то кажется, что мы… Нет, простите, — она выдохнула, видимо, решив, что продолжать разговор не стоит. — Извините. Забудем.

— Дайте ваш скетчбук, — потребовал Габриель, протягивая руку. Он привык командовать и привык, что ему подчиняются.

Она сжала сумку, в которую убрала скетчбук, но спустя пару секунд всё-таки вынула его и с явной неохотой отдала.

Габриель быстро пролистал альбом. У этой Дюпэн-Чэн определённо был талант. Что ж, хорошо… Он закрыл скетчбук, а потом открыл его с конца: всё самое интересное всегда пишется и рисуется на последних страницах, не предназначенных для чужих глаз.

Натянув на лицо привычную маску равнодушия, он опёрся бедром об угол стола, старясь дышать размеренно и спокойно — стоило увидеть её рисунки, как его ноги подкосились.

Париж из его сегодняшнего сна. Залитый водой Париж. На другой странице опять же его сон — только словно с другого ракурса. Ещё и ещё, всё, что ему снилось и в эту ночь, и раньше. Как она могла? Как она могла видеть его сны?

— Интересные рисунки. Я надеюсь… у нас получится плодотворное сотрудничество. А Адриан… Насколько я знаю, у него всё в порядке, но он давно живёт отдельно от нас, в Нью Йорке.

— От нас? — она поднесла руку ко лбу. — Ах да… У вас же есть жена.

Его словно окатило ледяной водой, и он внезапно вспомнил — там, в том мире, который ему снился, Эмили… что-то случилось с Эмили.

— Мне нужно идти, — Габриель откланялся и поспешно вышел.

* * *

На работе царил привычный хаос, в котором всегда зарождалось что-то новое, хаос, который Габриель обожал упорядочивать, хаос, над которым так заманчиво было властвовать.

— Натали, эта группа в Марангони, там человек двадцать?

Совещание подошло к концу, все разошлись, кроме его верной помощницы. Надо было подписать бумаги, сверить графики и пройтись по рутинным неинтересным вопросам.

— Восемнадцать, — сообщила Натали.

— Я хочу, чтобы у них были дополнительные занятия тут, по субботам. Надо выделить помещение, пусть поставят всё необходимое — столы, машинки. В общем, ты сама знаешь.

Натали очень красноречиво изогнула бровь, но комментировать его решение не стала.

— Хочу видеть, на что они способны! Договорись с их куратором или кто там у них главный. Дадим им возможность создать всю коллекцию. Восемнадцать моделей — вполне подъёмно.

— Можно объединить их в группы, пусть будет три коллекции. Лучшую продадим. Все прет-а-порте? — Натали быстро застучала стилусом по экрану планшета. — Это хороший инфоповод, поддержка молодых модельеров и прочее. В качестве приза…

— Натали, дай задачу пиар-отделу, мне только выжимку.

— Я всё поняла, я сделаю.

И она сделала. На Натали всегда можно было положиться.

Когда-то, лет десять назад, они чуть не стали любовниками, но всё-таки удержались. Золотое правило — никогда не трахай того, кто работает на тебя, особенно того, кто работает и на твою жену тоже, да ещё и живёт в твоём доме. А может, не так уж и хотелось? Тогда он всё ещё любил Эмили. И как так вышло, что эта любовь выцвела, как забытая на солнце ткань?

* * *

Новость о том, что они получат возможность работать в доме «Габриель», взбудоражила всю группу. Предсказуемо всех, кроме Маринетт Дюпэн-Чэн. И его это задело. Она вела себе неправильно. Откуда он знал, как она должна себя вести, Габриель предпочёл не думать, объяснив себе это просто — он всегда был чувствителен к чужой фальши. Но ведь и фальши в Маринетт тоже не было. Просто… Просто она должна была быть более озорной, весёлой и смелой, как все её наглые беспардонные ровесники.

На этот раз он сам попросил её задержаться. Бель — та самая мулатка с безупречной фигурой — сделала круглые глаза и тихо протянула: «Вау!», явно рассчитывая, что он услышит, но он её проигнорировал. Его репутация была настолько кристально чистой, что пять минут наедине со студенткой под прицелом камер наблюдения явно не могли её испортить.

— Мне показалось, или вы не рады, что будете работать у меня?

— Что вы, я просто не могу поверить. Это же… это не работа, — она улыбнулась, но сразу уставилась в пол. Ему захотелось поддеть её подбородок пальцем и заставить посмотреть ему в глаза. Но он только заложил руки за спину— полезная, отработанная годами привычка. Харассмент мог дорого обойтись, и Габриель приучил себя никого и никогда не касаться даже случайно.

— Не работа? А что же по-вашему?

— Это великолепный шанс. Я надеюсь его использовать.

— Вы врёте. И врёте неумело. Вы не хотите мне ничего рассказать? — спросил он её прямо.

— Я? Я не знаю… Это так глупо. Я хотела рассказать, но вам же не может быть это интересно. Недавно я очнулась на крыше. И… нет, я помнила, что я на неё лезла, но зачем? Простите, я опять несу чушь. Может, стоит сдаться психиатрам?

— Повремените, — ответил он ей серьёзно. — Только после того, как сделаете улётную коллекцию под моим патронажем. Не раньше, — и он улыбнулся ей, как он надеялся, ободряюще.

Маринетт смутилась и, что-то пробормотав, поспешно ушла.

А он с трудом дождался субботы.

* * *

В эти дни сны его не беспокоили. Вернулось вдохновение, а он уже и не помнил, каково это — рисовать с упоением, забывая про сон и еду. В ночь с четверга на пятницу он засиделся допоздна, уснул в домашней мастерской на диване и проснулся около девяти утра. Это он-то, привыкший вскакивать не позже шести? Он наскоро принял душ и направился на кухню, но остановился перед закрытой дверью, услышав негромкий голос Натали.

— Это у него просто кризис среднего возраста, — говорила она успокаивающе. — Помнишь, мы обсуждали? У мужчин сплошь и рядом бывает. Он работал спустя рукава последние несколько месяцев, а сейчас ожил! У него появилось вдохновение.

— Думаю, что у его вдохновения есть конкретное имя, и ей не больше двадцати пяти, — ответила Эмили. — Впрочем… я тут поняла, что готова на что угодно, только бы он перестал быть таким хмурым и тоскливым. Пусть любовница, если только это вернёт прежнего Габриеля. С тем, в кого он превратился, жить просто невыносимо.

— У него никого нет, — бросилась на его защиту Натали. — Я знаю его расписание вдоль и поперёк. Это просто физически невозможно.

— Совсем не обязательно спать с кем-то, достаточно просто влюбиться…

— Я, конечно, в его голову залезть не могу, но я убеждена, что он верен тебе во всех смыслах.

Габриель тихо отступил назад. Кризис среднего возраста? Возможно, почему бы и нет. Влюбленность? Ему давно не хотелось никого любить. Ему всегда было достаточно Эмили — она была лучше всех на свете, и он всегда помнил, чем ей обязан. Кем бы он был без неё? Габи Грассеттом, наследником крошечной забегаловки на окраине Парижа, где подают дрянной фаст-фуд? Он бы никогда не выбился в люди, если бы не Эмили, не её деньги, не её связи и не её любовь.

Он специально громко кашлянул, чтобы они услышали, и только потом вошёл в кухню.

* * *

Помещение, выделенное для студентов, было оборудовано по высшему разряду. Сами студенты стояли на пороге и не решались пройти и потрогать всё это великолепие.

— Чтоб я сдох! — выдохнул Ник, самый рисковый и креативный из них. Сегодня он щеголял фиолетово-рыжими дредами.

— А вот этого не надо, — Габриель вышел из другой двери, сделал приглашающий жест. — Проходите, выбирайте места. У всех вас теперь есть пропуска. Как видите — вход в эту мастерскую отдельный, так я буду спокоен, что вы не донимаете других моих работников и не пытаетесь украсть информацию. Через вот эту дверь, — он махнул за спину, — могу пройти только я. Вы может приходить в мастерскую, когда считаете нужным, рамок по времени нет, хотя, я надеюсь, ночевать вы всё же будете дома. Да! И не в ущерб основным занятиям! Это раз. Два — я не потерплю здесь свинарника. Тут должно быть чисто всегда. Никаких коробок из-под еды. Мусорный бак у пожарной лестницы. И никакого алкоголя без моего ведома. Наркотики, даже травка — однозначно нет. Учую — вылетите отсюда и из университета, можете мне поверить.

Все кивали, ловя каждое его слово.

День выдался плодотворный. Габриель планировал потратить на подопечных пару часов от силы, а в итоге позвонил Эмили, предупредил, что задержится, и просидел на работе до самого вечера.

Около семи Натали привезла для всех пиццу и увела Габриеля в его кабинет.

— Дракула или царь Давид? — спросила она деловито.

— Прости, не понял, — он упал в кресло и блаженно вытянул ноги.

— Думаю, с кем тебя лучше сравнить. Давид спал с девственницами, не трахал их, нет, но спал, считая, что это даёт силы. Ну а Дракула просто пил кровь юных. Это вроде как даровало вечную жизнь.

Он рассмеялся.

— Это слишком, хотя отрицать не буду — работать бок о бок с молодыми и ещё такими воодушевлёнными — круто, это заряжает. Они пока верят, что каждый из них особенный и в состоянии перевернуть мир.

— Ты собираешься домой?

— Позже. Мне сейчас рисуется, боюсь спугнуть. Если так пойдёт дальше, следующая коллекция будет грандиозной.

— Ого, даже так? — Натали позволила себе скупую улыбку. — Эмили переживает.

— Я позвонил и предупредил, что задержусь, — буркнул он. — Кстати, что с новым поставщиком фурнитуры? Юристы вынесли свой вердикт? — он сознательно переменил тему, не желая обсуждать свою личную жизнь.

Когда Натали ушла, он вернулся к эскизам и очнулся, когда за окном совсем стемнело. Начался дождь, ветки то и дело стучали в окно, сгибаясь под порывами ветра. Габриель посмотрел на часы — половина десятого! Пора было домой, и хотя он готов был снова сидеть до утра, ему не хотелось без надобности волновать Эмили.

Уже направляясь к выходу, он решил проверить, в каком стоянии студенты оставили рабочие места, и, войдя в их мастерскую, обнаружил, что Маринетт ещё не ушла. Она сидела, поджав под себя одну ногу и что-то рисовала, от усердия высунув язык. И даже не заметила его появления.

— Вам не пора домой? — спросил Габриель.

— А вам? Ой, — она дёрнулась, вскочила и зажала рот рукой. — Я не хотела. Простите, у меня иногда бывает. Я… Извините.

— Мне пора, и вам тоже, — он на всякий случай сдвинул брови. — Так почему вы не ушли? Почти десять.

— Мне… мне дома не очень… — она села обратно в кресло и потёрла плечи. — Я не знаю, как объяснить. Мне везде неуютно, я словно выпадаю из этой реальности. Глупо, да?

— А тут? Уютно? — он сделал пару шагов к ней, по привычке убирая руки за спину.

— Тут? — она блаженно закрыла глаза. — Тут мне очень хорошо, очень. Жаль, что надо уходить.

— Вас отвезти? Погода испортилась.

— Это удобно?

— Вполне. Спускайтесь, я распоряжусь, чтобы шофёр вас отвёз, а потом вернулся за мной. Я ещё поработаю.

Он подумал, что возить с собой студентку — не самая лучшая идея.

— Нет, тогда я тоже останусь, — ответила она твёрдо. — Ну или сама доберусь.

Она хотела остаться с ним наедине. Это было ясно как дважды два, и как дважды два было ясно, что он этого не допустит.

— Я ваш босс, и вам лучше меня послушаться. Езжайте домой. Отдохните как следует. В понедельник приедете, если хотите.

— А если мне опять будет сниться Париж в руинах? — пробормотала она себе под нос, но он ничего не ответил. Он не знал, что ей на это сказать.

* * *

Габриель привык по вечерам заходить в студенческую мастерскую, в которой теперь не только по субботам царил весёлый кавардак и тот дух творчества, который так характерен для молодых и ещё не битых. Ему нравилось сидеть на принесённых кем-то огромных подушках, рисовать, слушая разговоры, спорить, давать советы, рассматривать эскизы или просто наблюдать за тем, как его подопечные работают.

Маринетт изменилась. По крайней мере, всё чаще он слышал её смех, а её глаза искрились настоящим весельем. Он старался не задерживать на ней взгляд чаще и дольше, чем на ком-то другом. И откуда-то он знал, был уверен — ей, как и ему, странные сны стали сниться реже.

— Месье Агрест, а мы готовим вам подарок, — однажды заложил всех Ник. — К Новому году. В общем, для вашего подарка нам от вас будет кое-что нужно.

— Значит, вам будет что-то нужно от меня для моего подарка, я вас правильно понял? — он с трудом выдержал серьёзный тон.

— Нам будет нужно ваше разрешение, — Ник и глазом не моргнул. — Но вы не будете знать, что нам позволяете.

— Заманчивое предложение! — Габриель всё-таки рассмеялся. — Я готов рискнуть. Скажу Натали, чтобы она вам содействовала, но не слишком-то увлекайтесь.

В этот вечер середины ноября погода снова показала свой норов, и вновь, когда все разошлись, в мастерской осталась одна Маринетт.

— Опять? — он вошёл в комнату. — Все ушли, а вы остались…

— И вы опять задержались... Вас же ждут! — она встала спиной к столу. Габриель видел, как дрожат её руки.

— Жена привыкла, что если я готовлю новую коллекцию, то работаю иногда до утра. А вот ваши родители… — он сделал шаг к ней и остановился, не зная, стоит ли ещё сокращать дистанцию.

— Я живу одна, — сказала она поспешно. — Дедушка умер летом, я переехала в его квартиру. Она небольшая, но хорошая…. Господи, — она закрыла лицо руками. — Что я несу?

Он сделал ещё шаг.

— О чём вы хотели рассказать на самом деле?

— Нет, я не смогу… Иногда я думаю, что вы, именно вы меня можете понять. С чего я так решила? Вы не представляете, как мне надоело ощущение полного одиночества.

— Странно, мне казалось, в последнее время от одиночества вы явно не страдаете. Разве вам не стало веселее, и разве не Ник тому причина?

— Что? Ник? — она замотала головой. — Нет! Он хороший и всё такое, но — нет.

— Точно? Не из-за него вы смеётесь? Не из-за него вы похорошели? — ещё шаг. Оставалось сделать всего один, и он встал бы к ней вплотную. — Не для него?

— Нет, — она подняла на него глаза. — Не для него.

— Впрочем, не моё дело, — Габриель испугался того, что она может сказать, и отступил. Она сникла, а он попрощался и малодушно сбежал в свой кабинет, закрыв наглухо дверь.

* * *

Маринетт была в него влюблена — надо было быть слепым, чтобы этого не заметить. Такое бывало и раньше, только вот раньше чужая влюбленность его не волновала. А Маринетт, худенькая, с огромными глазами и смущённой улыбкой Маринетт — волновала. Но он не подавал вида, просто стал работать в десять раз больше, чем раньше, заезжая домой лишь для того чтобы поговорить с Эмили и переодеться. Но и в мастерскую он теперь заходил только тогда, когда там был кто-нибудь, кроме Маринетт.

— Всё-таки Давид, — заключила Натали, когда он показывал ей наброски новой коллекции. — Давид и девственницы. Неплохое название для коллекции?

— Не думаю, что среди молодёжи к двадцати годам найдётся хоть один девственник, — проворчал он, разглядывая последний набросок. — Вот этот надо всё-таки переделать.

— Покажи эскизы Эмили, — Натали забрала из его рук планшет и ещё раз пролистала все рисунки. — Она обрадуется. Вы в последнее время редко общаетесь. Что происходит, Габриель? — она отложила планшет в сторону. — Только не ври мне.

— Ты считаешь, меня есть в чём заподозрить? — он спокойно посмотрел ей в глаза.

— Я считаю, такая одержимость работой — не случайна. От чего ты бежишь?

— Я творческий человек, у нас всегда так — то одержимость, то пустота, иначе не выходит. Это пройдёт. Эмили не о чем беспокоиться.

Натали ему не поверила — он это видел.

Но до Нового года он продержался, даже решил, что со стороны Маринетт если и были чувства, то остыли. Она проводила почти всё время с Ником, а тот, глядя на неё, разве что слюни до пола не пускал. Впрочем, они работали споро, да и Габриель ничего против романов среди студентов не имел. По крайне мере, себе он об этом напоминал регулярно.

* * *

На Новый год Адриан не прилетел — сослался на неотложные дела, неискренне извинился и пообещал вырваться при первой же возможности. Эмили расстроилась, но нашла в себе силы скрыть печаль и приехать на празднование Нового Года в «Габриель». Её ждали: она уже несколько раз приходила в офис и раньше, познакомилась с ребятами и с ходу влюбила в себя всех мальчишек.

Праздник, как обычно, проходил в зале, в котором устраивались предварительные прогоны коллекций. Сюрпризом, который готовили специально для него, оказался импровизированный показ мод по мотивам его собственных коллекций, только «прочитанных заново», как объявила с подиума темнокожая Белль. Каждый выбрал себе какой-то образ из его коллекций и переработал.

Маринетт вышла в платье сине-зелёного цвета. Коллекция «Райские птицы» 2012 года, машинально отметил Габриэль, а ещё то, что он не видел до этого Маринетт в юбке — она всё время ходила в этих дурацких джинсах.

Маринетт прошла по подиуму легко и спокойно, словно только этим и занималась, остановилась, крутанулась на месте, и юбка раскрылась ярким веером, как перья в хвосте павлина, резанув по глазам бирюзовым и изумрудным. Если бы рядом не было Эмили, на руку которой Габриель рефлекторно опёрся, он бы наверное, просто рухнул. И насмешил бы всех собравшихся. Эмилии даже в лице не изменилась, только крепче сжала его ладонь. Очередные куски воспоминаний, обрывочные, но такие яркие и настоящие: мельтешение веера перед глазами, летящее по небу перо, меняющее цвет с белого на чёрный, чувство тревоги и обречённости…

— Ты хочешь допрыгаться до инфаркта? — набросилась на него Эмили, стоило им остаться наедине. — Мечтаешь загнать себя в могилу? Да что с тобой? Признайся, сердце? Да?

— Со мной всё в порядке, Эмили. Я просто устал и мне стало душно. Ерунда, не переживай. Я клянусь тебе, всё хорошо, — он обнял её, прижимая к себе. Что бы ни происходило, Эмили всё равно оставалась для него самым близким и родным человеком. Их любовь изменилась — но разве иначе бывает?

— Габриель... — она обняла его и едва слышно всхлипнула. Ей не надо было ему ничего говорить. Он и так знал все печали, которые лежали на её душе. Они так хотели быть счастливыми, они так надеялись, что всё делают правильно, и что Адриан ни в чём не будет нуждаться — ни в деньгах, ни в их любви, и всё равно что-то не учли, что-то упустили, и их сын предпочёл катиться на самое дно, а чтобы родители не мешали — сбежал на другой континент. А их любовь поистрепалась и больше не грела, как старое пальто.

— Всё будет хорошо, милая, — тихо прошептал Габриель, едва касаясь губами волос жены.

* * *

На следующий день Габриель приехал в офис в полной уверенности, что будет единственным человеком на работе, но рядом со входом уже стояла Маринетт.

— Я велел пропускать их когда угодно. — Габриель прошёл мимо охранника, даже не взглянув в его сторону.

— Ну, это ж, месье Агрест… — промямлил охранник, открывая Маринетт проход. — Новый год и всё такое!

— И всё такое, — пробормотал Габриель, придерживая для Маринетт створку лифта. — Почему вы не дома? Сегодня законный выходной. Завтра Новый год.

— А почему вы тут?

— Вы опять забываетесь, — сказал он как можно холоднее. Не стоит дарить пустые надежды. Ни ей, ни себе.

— Простите, я всё время говорю что-то не то. Мне… просто мне тут лучше, чем дома. Завтра поеду к родителям, но сегодня им не до меня, они пекари, перед Новым Годом всегда прорва работы, а я не самый лучший помощник. Так можно я останусь и порисую?

— Само собой.

Она в самом деле думала, что он её выгонит после того, как сам позволил войти?

Лифт звякнул, оповещая, что они прибыли на нужный этаж, и каждый пошёл в свою сторону — Габриель к себе, Маринетт — в мастерскую.

Но, зная, что она сидит одна, он решительно не мог сосредоточиться на работе, промаялся пару часов и сам пришёл к ней.

— Покажите ваши рисунки.

Она протянула планшет.

— Не эти, другие.

Она замешкалась на секунду, а потом вытащила из-под вороха бумаг свой скетчбук.

Он открыл его на последних страницах и, сев рядом с Маринетт, стал просматривать рисунки, не быстро и бегло, как в Университете, а внимательно, подолгу задерживаясь на каждом. Ему казалось, что он чувствует запах ветра над Парижем, слышит голоса и крики — чужие голоса и крики, и что стоит только захотеть — усилием воли можно будет оказаться в этом нарисованном, но таком настоящем мире.

— Не сердитесь, но Адриан… он тоже с этим как-то связан, — пробормотала она тихо, словно боясь его спугнуть. — Я понимаю, это звучит странно и… я не знаю. Мне вот тут вспомнилось, что мы вместе учились, но этого…

— Он обучался дома, — перебил её Габриель. Ему сейчас не хотелось вспоминать об Адриане, и не только потому, что сын не оправдал его надежд, а потому что незримо был тут и вставал между ним и Маринетт.

— Я пойду, — Габриель отложил её скетчбук, ничего так и не сказав.

— Не уходите, — она поймала его за руку и тут же, словно испугавшись, отпустила.

— Хорошо, — он сдался. — Сделайте кофе. Я принесу свой планшет. Поработаю тут, а заодно посмотрю ваши эскизы.

— Это нечестно. У других такой возможности не будет.

— Всё честно, — он улыбнулся. — Пока они бездельничают — вы работаете.

Всё шло отлично: они пили кофе, он просматривал её эскизы на планшете, делал замечания, вносил коррективы.

— Вы талантливы. Без дураков. Если захотите, ворвётесь на Олимп и станете второй Шанель.

— Вряд ли, — она покачала головой. — У меня не хватит для этого… смелости? Я же не дура и могу оценивать себя адекватно. Мир моды, наверное, самый жестокий, слабости не терпит. А я совершенно не хочу идти по головам. Меня затопчут.

— Не утрируйте. Вы попали на стажировку ко мне, а это уже немало. Немного удачи, много работы — и всё получится даже без убийства конкурентов. Или… вы не стремитесь к успеху?

Она пожала плечами.

— Я иногда словно забываю, чего именно я хочу. Будто хотеть быть модельером я… должна? То есть, мне нравится рисовать, но иногда я смотрю на то, что вышло, и думаю — это сделала я? А рисунки Парижа... вам понравились? — пробормотала она тихо, будто надеялась, что он не расслышит.

— Я не говорил? Мне снилось всё это. Или… Да нет, просто снилось, — он встал, прошёлся, разминая мышцы, остановился у окна подальше от неё. — Пора домой, Маринетт. Не стоит сегодня засиживаться до ночи.

— Да, я понимаю и сейчас пойду… Вы разрешите? — она тоже вскочила, сжала кулаки и вытянулась в струну. — Можно вас поздравить? С наступающим праздником?

— Почем бы и нет? — он уже понимал, откуда-то знал, что будет дальше, но на этот раз ничего не предпринял — просто смотрел, не шевелясь, как она смело идёт к нему. Он позволил ей положить руки на свою шею и требовательно притянуть к себе. Маринетт поцеловала его целомудренно сомкнутыми губами и, отклонившись, но не разрывая объятий, прошептала:

— С Рождеством и Новым годом, Габриель, — и тут же отступила, убирая руки, словно одумавшись.

— Хотела, чтобы чары спали? — он поймал её за руку. — Тогда надо было иначе.

Теперь поцеловал он. Медленно, прикусывая губу, втягивал Маринетт в глубокий и страстный поцелуй. Может, тоже наделся, что они внезапно окажутся в общем на двоих сне? Но они по-прежнему стояли посреди мастерской, и он всё длил и длил поцелуй. Вожделение прошило от загривка до паха, с каждой секундой, с каждым мгновением было всё сложнее и сложнее заставить себя её отпустить. Маринетт гладила его по плечам, проводила дрожащими пальцами по волосам, стонала едва слышно. И он подумал, что, вполне возможно, попался в капкан, что она только с виду такая невинная, а завтра выкатит список требований за домогательства на рабочем месте, но тут же следом пришло осознание — он выполнит любые её требования, даже не будет пытаться оспорить, только бы она продолжала его так целовать.

Он был почти готов наплевать на всё, даже на то, что кто-нибудь забредёт в офис в эту минуту. И всё же — заниматься сексом на рабочем столе в мастерской ему всегда представлялось чем-то вульгарным.

— Маринетт, — он отстранился, схватил её за плечи и посмотрел в глаза. Вид у неё был совсем осоловелый. — Так нельзя. Я не имею права. Последствия… их придётся расхлёбывать, а я не хочу, чтобы ты пострадала. Уходи прямо сейчас, пока мы… Уходи.

— Ты…

— Не здесь и не сейчас, — ухватился он за лучшую из возможных формулировок. Нельзя отталкивать женщину в такой момент, даже если требуют обстоятельства.

— Да… — она встрепенулась, приходя в себя. Повернулась к столу и быстро написала что-то на бумажке, подхватила пальто и вихрем вылетела из мастерской.

Габриель взял оставленную ею записку. Адрес. Вполне приличный район Парижа — он знал эту улицу и запросто мог найти её дом. Но, придя в себя, он поехал домой, повторяя раз за разом, что поступил осмотрительно, не побежав за ней сломя голову.

* * *

В первый рабочий день Маринетт не появилась, и на следующий день, и через день, и через два. В субботу Габриель устроил всем выволочку и пригрозил страшными карами тем, кто смеет не появляться в мастерской и на его лекциях в Университете.

— Маринетт не отвечает на звонки, — сказала Бель с вызовом. — Мы не знаем, что случилось.

Он был обязан узнать, что с ней. Разве нет?

Габриель вызвал такси, решив, что шофёру совсем не всегда надо знать, куда ездит его шеф.

Маринетт открыла сразу. В растянутом свитере, доходящим ей до колен, и в шерстяных носках она была… милой и, слава богу, сейчас не будила в нём и десятой доли того вожделения, которые он к ней испытывал ещё неделю назад. И это всё значительно упрощало.

— Добрый день. Вас не было на моих лекциях, — заявил он с порога. — Что с вами, мадмуазель Дюпэн-Чэн?

— Проходите, месье Агрест, хотите чаю или кофе? Здравствуйте, — она отступила в прихожую, позволяя ему войти.

— Чаю, — он кивнул, снимая пальто.

Кухня плавно перетекала в комнату. Мебели было немного и чувствовалось, что раньше тут всё было иначе. В воздухе витал запах старого дома, в углу стояло несколько нераспакованных коробок. Габриель осмотрелся и, подумав, устроился на стуле у барной стойки.

Маринетт включила чайник, достала чашки и сахарницу.

— Чёрный? Зелёный? Ройбуш? — она прошла мимо, едва задев его бедром.

— Почему ты не приходишь? — он поймал её за руку. — Чай подождёт.

— Заболела, — она пожала плечами и отвела глаза.

— Я думал, что ты смелее, чем кажешься. Ты должна быть смелее. Ты не заболела, я же вижу, знаю, — он едва-едва потянул её на себя. — Так почему ты прячешься?

— Я хотела, чтобы ты пришёл сам, — она посмотрела ему прямо в глаза, и его сердце ухнуло куда-то вниз. Не от её слов — от взгляда.

— Поцелуй меня, — потребовал Габриель, и голос его прозвучал хрипло и сдавленно.

Она провела ладонями по его скулам, сделала вдох, словно собиралась броситься с обрыва в воду, и поцеловала. Вот только поцелуев ему было уже недостаточно. Он стянул с Маринетт свитер, застонав только оттого, что на секунду выпустил её из объятий, подхватил на руки, донёс до дивана, опустил, разделся сам быстро и нервно, и замер, глядя ей в глаза.

Что он творит? Она же совсем девочка, ровесница сына! Надо бежать, бежать отсюда без оглядки!

Маринетт поняла и тут же вскочила ногами на диван, обхватила его за шею и потянула на себя. Они неловко упали, Габриель саданулся локтем о какой-то выступ, застонал от боли, но её губы уже накрыли его, вбирая стон. Она целовала его жарко, неистово, вкладывая в каждый поцелуй всю свою страсть. И кто он был такой, чтобы отказываться от неё?

Он хотел её, она была ему необходима, а всё прочее было неважно.

* * *

Само собой, раскаянье пришло почти сразу же. Маринетт свернулась калачиком, повернувшись к нему спиной, а он целовал её плечи и уже думал о том, что он — мерзавец, который воспользовался влюблённостью девочки.

— Маринетт…

Она повернулась к нему, порывисто обняла и уткнулась носом в шею.

— Ничего не изменилось, — проговорила она глухо.

— Я не принц.

— И я не Спящая красавица. Я и не думала, что наша близость нас куда-то там перенесёт. Это же идиотизм. Ничего не изменилось, всё будет, как прежде, я нас не выдам, — она прижалась к нему теснее. — Мне ничего от тебя не надо, — он с трудом разобрал, что она говорит. — Ничего. Я знаю, ты женат, и я не должна… Это ужасно, но я… я просто не могу без тебя. Мне иногда кажется, что кроме тебя в этом мире нет ничего настоящего. Просто позволь…

— Позволь? Это я должен просить позволения. Я старше, и я не должен был допускать… Впрочем, что толку теперь говорить об этом? Тебе всего двадцать…

— Двадцать один.

— Неважно. У тебя впереди вся жизнь.

— Ты не захочешь больше…

— Я буду приходить, пока ты хочешь меня видеть, — он поцеловал её в висок. — И никогда не буду удерживать. Хочешь, я поклянусь?

— Лучше просто приходи. — попросила она.

* * *

Он удивился тому, как она, оказывается, умеет при желании скрывать свои чувства. Работа над коллекциями шла своим чередом, ребята всем составом разве что не жили в мастерской, но Маринетт ни разу не выдала себя — ни жестом, ни взглядом. Он наделся, что и он не смотрит на неё как-то по-особенному. По крайней мере, он старался — изнывая от желания видеть её, держать в своих руках, вдыхать её чудесный аромат — не показывать своих чувств.

Он приезжал к ней домой пару раз в неделю. Они подолгу лежали, обессиленные после секса, переплетали пальцы, тихо разговаривали, но никогда не говорили о снах, которые совсем недавно изводили и его, и её, а теперь — словно по волшебству — прекратились. Чаще всего рассказывал Габриель — о других странах, о тех людях, с кем приходилось работать, обо всём на свете. Маринетт слушала, то и дело целуя его то в уголок рта, то в плечо. Она ластилась к нему и не хотела отпускать. Но он всегда уходил — он должен был возвращаться домой.

Эмили что-то чувствовала. И он не мог не понимать, что с каждым днём они с женой всё больше отдаляются друг от друга, но ничего не предпринимал. Не мог. Сам себе обещал прекратить встречи с Маринетт, как заправский алкоголик обещает начать новую жизнь когда-нибудь потом, когда это будет действительно нужно. И вопреки здравому смыслу надеялся, что этот день не настанет никогда, что всё это будет длиться и длиться, хотя прекрасно знал — это невозможно.

* * *

Всё произошло внезапно.

Накануне он приехал домой с работы, не заехав к Маринетт, и провёл вполне милый вечер с Эмили. Они даже позвонили Адриану по скайпу и мирно побеседовали. Адриан смеялся, выглядел, в общем, неплохо, и можно было даже уверить себя, что у сына налаживается жизнь.

Он не пил вина, не засиживался за работой, лёг спать, когда и двенадцати ещё не пробило и почти сразу же провалился в настоящее.

Воспоминания — настоящие воспоминания — обрушились на него лавиной, он закричал и проснулся.

— Габриель! — Эмили сжимала его руку и смотрела с ужасом, пока он, схватившись за сердце, сидел на кровати в тщетных попытках прийти в себя.

Он вспомнил, как стоял на Эйфелевой башне и держал в руках волшебные талисманы Леди Баг и Супер Кота. Всё, к чему он стремился — свершилось. Он смог! Его сын лежал у его ног — Адриан не решился нанести смертельный удар, не смог убить отца, а Бражник не сомневался, убивая сына, потому что знал — через секунду этот мир перестанет существовать, и смерть Адриана будет сметена, как и все прочие потери. Над руинами Парижа ревел ветер, Леди Баг из последних сил протягивала руку. Бражник усмехнулся, соединил талисманы и загадал желание.

Он хотел, чтобы его Эмили жила. Он хотел, чтобы в новой реальности его любимая никогда не впадала в магическую кому. Он хотел другую жизнь. И высшее Нечто услышало и послушалось, и дало ему то, что он просил — новый мир, без магии и волшебства. Эмили и Адриан были живы, но вот ирония — счастья это никому не принесло.

— Или ты едешь в больницу, или я тебя повезу туда силой. Подсыплю что-нибудь в еду и увезу! Габриель! — Эмили выпрямилась над ним во весь свой маленький рост и выглядела при этом весьма грозно.

Господи, он действительно любил её настолько, что без раздумий уничтожил ради неё мир? Тогда почему же теперь смотрит на неё и испытывает только раздражение и желание оттолкнуть с дороги?

— Хорошо, хорошо, я пойду к врачу, — хрипло пообещал он, с трудом поднимаясь с постели и отмахиваясь от помощи Эмили. Он снова ушёл в ванную, закрылся, сел прямо на пол и сжал руками голову. О, он отдал бы немало за то, чтобы всё забыть или чтобы стать… Кем? Кем он был на самом деле? Безумным Бражником или разочаровавшимся во всём Габриелем Агрестом? Он не знал ответа на этот вопрос.

* * *

Он смог заставить себя приехать к Маринетт только через три дня. За это время он как-то примирился с вновь обретёнными воспоминаниями и теперь надеялся только на то, что Маринетт ничего не вспомнит. Не вспомнит, что она была Леди Баг и несколько лет они противостояли друг другу, будучи злейшими врагами. Не вспомнит, что была влюблена в его сына. Но, видимо, своей встречей они запустили процессы, которые были им неподвластны.

Прошло ещё пару недель. Он был у Маринетт и всё никак не мог заставить себя встать и уйти. Уже стемнело, она задремала на его плече, а он лежал, снова и снова прокручивая в голове свои воспоминания о жизни Бражника, когда Маринетт дёрнулась, как от удара, и застонала, выгибаясь дугой.

— Нет, нет, нет, нет, — зачастила она, и он сразу понял — вспоминает. Он тряхнул её за плечи, в тщетной надежде разбудить её до того, как она вспомнит всё окончательно, но было поздно. Маринетт распахнула глаза и шарахнулась от него.

Они застыли, глядя друг на друга.

— Вспомнила, — он устало потёр лицо ладонями, — что ж… — Габриель встал и стал одеваться, отвернувшись от неё, чтобы она не видела, как трясутся его руки.

— Подожди, — она подползла к нему по кровати и дёрнула на себя. — Не уходи вот так! — она вцепилась в его плечо, не желая отпускать. — Ты что… помнишь тоже? Да? Когда вспомнил ты? Не сейчас же, нет? Когда?

— Недели две назад, — он стряхнул её руки, снова встал, накинул рубашку, проклиная мелкие пуговицы, которые никак не хотели попадать в петли.

— И ты молчал?

Габриель собирался ей соврать, придумать какое-то нелепое объяснение, но вместо этого, перестав застегивать рубашку, посмотрел ей прямо в глаза:

— Я знал, что ты меня бросишь. И я не хотел этого.

И сразу стало легче.

Маринетт спрыгнула с постели и обняла его за плечи, уткнувшись лицом ему между лопаток. Он снова высвободился из её объятий.

— Я знаю тебя тут другим, я люблю тебя — тут, сейчас, такого, какой ты есть. Те-бя! — она встала перед ним, пытаясь заглянуть в глаза.

Габриель только вздохнул, отводя взгляд, и не стал говорить, что это — пока, пока не прошёл первый шок и пока воспоминания, когда-то утерянные, не прижились окончательно. Он знал — она больше не будет с ним. Теперь точно не будет.

— Я приду, но только если ты позовёшь, — сказал он, через силу улыбаясь. — А сейчас я пойду.

— Не уходи. Не сейчас, — она потянулась к его губам и поцеловала с таким отчаяньем, что он застонал — от боли и от бессилия хоть что-то изменить.

— Мы не сможем туда вернуться, тут не было и нет ни магии, ни талисманов, — прошептала она. — И можно сделать вид, что это всё — наш общий бред на двоих.

— Так уже не получится, Маринетт.

Она отпустила его, позволяя уйти.

* * *

Она больше не позвала его. Он думал, что сойдёт с ума, что не выдержит этого двойного груза — её отсутствия в своей жизни (и что толку видеть её на работе чуть ли не каждый день?) и воспоминаний о своих злодеяниях. И ещё зависть! Вопреки здравому смыслу, он ощущал зависть к себе прошлому, к Бражнику, который плевать хотел на всех, который ради достижения цели был готов на всё. В той, прошлой жизни, он был не просто одним из двадцатки известных модельеров, он был почти что богом, он смог создать корпорацию, которая занималась не только модой. Влияние, связи, деньги, огромные деньги, свой личный самолёт, парк самых новых и дорогих электромобилей, штаб-квартиры почти по всем континентам — разве что на Северном полюсе не развевался флаг с его именем. Это впечатляло, ведь здесь ему такие успехи и не снились. Но ещё больше он завидовал той лёгкости, с которой Бражник от всего этого отказался ради любви.

Габриель маялся, считая дни до показа студенческой коллекции. Он надеялся, что перестанет видеть Маринетт и излечится от своей тоски.

Стараниями Натали и PR-отдела проект получил широкое освещение в прессе и, задуманный как развлечение, стал поглощать почти всё его время: требовалось сделать очень многое. У него минуты свободной не было — и слава богу.

Маринетт держалась молодцом. Будто ничего и не случилось, будто они и не были никогда близки, будто и не было воспоминаний о другой жизни. Она всё так же задерживалась в мастерской, когда все остальные уходили, но теперь Габриель не рисковал туда заходить. Ему нечего было ей сказать, а она с ним говорить не хотела.

* * *

До показа оставалось чуть больше недели. Он обсуждал с Натали технические подробности, из мастерской доносился дружный хохот.

— Ты хорошо поработал, — сказала Натали, когда все основные вопросы они обсудили. — Я не ожидала, если честно. Ребята сделали коллекцию, которая точно станет событием. Это прорыв, Габриель! Новое дыхание! И твоя последняя коллекция… Это действительно, как ты говорил, грандиозно.

— Спасибо, лестно такое слышать от тебя, — он снял очки, которые стал носить совсем недавно, словно вспомнил, что в той жизни был близорук.

— Может, стоит сделать паузу? Взять отпуск, ухать с Эмили…

— Я настолько погано выгляжу?

— Посмотрел бы ты на себя со стороны. У тебя за неделю виски поседели, ты не заметил?

Заметил, конечно, заметил, но что он мог сделать? Седина? Да и чёрт с ней... И чёрт с ней — с его такой тоскливой жизнью.

Он едва не силой выставил Натали, планируя ещё поработать, но не смог. Вышел из офиса, отпустил водителя и пошагал домой, хотя идти было прилично.

У них не было шанса вернуться в другую реальность — Маринетт была права. Значит, оставалось жить так, как живётся. Но он не хотел, не хотел, не хотел — так! И ничего не мог поделать. Он остановился на мосту через Сену, поднял воротник плаща. Что-то же он мог сделать? Ладно, пусть ему самому теперь не надо того, что он так страстно желал, но совесть — данная в этом мире ему явно в наказание — зудела, что он виноват перед другими, что как минимум двое — его собственный сын и Маринетт — несчастны по его вине.

Решение пришло моментально, и Габриель едва ли не бегом бросился домой.

— Я лечу в Нью-Йорк, — сообщил он Эмили, набирая номер аэропорта. Пусть своего самолёта у него не было, но снять джет он мог себе позволить.

— Что-то с Адрианом? — она прижала руку к груди, оседая на стул.

— Нет, дела фирмы. На пару дней максимум.

Он договорился о вылете и сразу подошёл к Эмили.

— Если получится, навещу Адриана. Мы позвоним, то есть я, но… я не обещаю.

— Я и не рассчитываю, спасибо, — она улыбнулась и погладила его по щеке. — Я люблю тебя, Габриель.

— И я тебя. Ты даже не представляешь, насколько сильно, — он вспомнил о Луне, сошедшей из-за этой любви с орбиты.

* * *

В Нью-Йорке он сразу позвонил сыну. Тот вяло отнекивался, ссылаясь на миллион важных дел, и Габриель, выслушав отговорки сына, сказал:

— Париж, разрушенный и затопленный водой до крыш. Тебе снилось это? И девушка с голубыми глазами?

Адриан молчал слишком долго, Габриель даже проверил, не сорвался ли звонок.

— Приезжай, папа, — наконец выдавил Адриан. Надо же — папа!

От аэропорта Джона Кеннеди до центра Нью-Йорка, к Пен Стейшен, пришлось тащиться около часа. Габриель рассматривал пейзажи и даже не думал, как построить разговор.

Адриан исхудал, стал ещё бледнее. С грязными волосами, одетый в драную майку, он производил самое плачевное впечатление, но Габриель смолчал, недоумевая, как Адриана ещё кто-то хочет снимать в качестве модели?

— Вернись со мной в Париж.

— Откуда ты узнал, что мне снится? — Адриан стоял возле окна, скрестив руки, такой родной и такой далекий. Габриель не сделал попытки подойти к сыну, остановился в дверях, оперевшись о косяк.

— Полетели. Я клянусь — если захочешь, я лично затолкаю тебя на обратный самолёт. Оплачу ещё один борт. Я даже не буду просить тебя зайти домой к матери. Мне надо тебя познакомить с… У меня работают студенты, твои ровесники. Ты должен с ними познакомиться.

— Должен? — Адриан потёр лоб. — Зачем? Это ловушка? Дурацкая какая-то… Вы что, хотите запихать меня в рехаб? Так не поможет. А-а… — он махнул рукой. — Разве может стать хуже? Я полечу, раз уж ты сам за мной явился… Наверное, мне надо в душ?

— Не торопись, я подожду.

Адриан принял душ на удивление быстро, вышел уже в чистых джинсах и майке, впихнул в рюкзак телефон, наушники и зарядку, прихватил ветровку.

— Ты расскажешь мне, откуда узнал... ну... о снах? — спросил Адриан уже в дверях.

— Мне тоже они снятся. А всё остальное ты однажды поймёшь сам.

* * *

К студентам Адриана отвела Натали, Габриель остался за дверью, через стекло наблюдая за их встречей. Адриан улыбался, жал руки, его наперебой расспрашивали — надолго ли он в Париже и будет ли он участвовать в показе мужской коллекции, он стеснительно пожимал плечами. Маринетт стояла чуть поодаль и кусала губы. Габриель видел, как она волнуется. Наконец она оттолкнулась от стенки, которую подпирала, решительно пересекла комнату и протянула руку Адриану.

Если бы Габриель не верил до этого в чудеса, то поверил бы сейчас, глядя, как его сын меняется, как расцветает на его лице улыбка — солнечная и яркая, как вспыхивают узнаванием его глаза. Маринетт и Адриан замерли на секунду и стало ясно — эти двое больше не расстанутся никогда.

Габриель опёрся рукой о стену, отвернулся и ушёл в кабинет.

«Только бы он не потащил её к нам домой», — подумал он, уже зная наперёд — так и будет.

* * *

Так и случилось. После триумфального показа коллекции «Поколение Альфа», представленной студентами месье Агреста, Габриель всё-таки взял заслуженный отпуск — целую неделю! Эмили была счастлива: муж дома, сын в Париже, пусть и пропадает с новыми друзьями где-то дни напролёт. О том, где и с кем проводит время Адриан, Габриель старался не думать. Он читал, хватаясь за книги, надеясь выдуманными историями хоть ненадолго заглушить пустоту в душе.

Эмили возилась в саду, Габриель, сидя рядом с ней в кресле, пытался разобраться в хитросплетениях сюжета очередного бестселлера, когда эти двое появились на подъездной дорожке. Шли, взявшись за руки. Маринетт смущённо молчала, Адриан ей что-то нашёптывал. Габриель смотрел на них и знал, что они собираются сообщить.

Эмили новость о помолвке искренне обрадовала. Конечно, ведь Адриан рядом с Маринетт изменился, стал таким, каким они с Габриелем мечтали видеть его когда-то, был готов остаться в Париже и уже подписал контракты на работу. И — никаких наркотиков.

Молодые люди остались на ужин. Эмили с Маринетт приготовили лёгкую закуску, мужчины принесли из погреба вино.

Вечер шёл своим чередом, и никто не замечал, чего стоит Габриелю сидеть за общим столом и непринуждённо шутить, улыбаться, общаться со всеми. Ему выть хотелось от тоски, но он только шире растягивал губы в улыбке.

Чай накрыли в саду. Тёплый вечер пах розами, играла тихая музыка, и Адриан пригласил танцевать Эмили.

— Он ещё не вспомнил? — проговорил Габриель, словно спрашивал, понравился ли Маринетт ужин.

— Нет. Он видит сны, он говорит, что я ему снилась всегда, что он меня всегда любил… но он ещё не вспомнил.

— Я потеряю сына во второй раз, — не удержался Габриель. Только с Маринетт он мог поделиться своими страхами.

— Я клянусь, ты его не потеряешь. И… спасибо.

— Не думаю, что тебе есть за что меня благодарить. Это я виноват, что ваша жизнь сложилась так.

— Мы с Адрианом снова вместе. Мне есть за что тебя благодарить. И… Эмили же жива, ты мечтал об этом.

— Только не спрашивай, стоило ли оно того, — грустно улыбнулся Габриэль. — Они идут к нам, пора сменить тему. — Он протянул руки к жене, она счастливо рассмеялась и села к нему на колени.

Прощаясь, на правах будущего родственника он позволил себе поцеловать Маринетт в щёку, и сердце снова защемило от тоски по невозможности продолжения.

Маринетт будет приходить в его дом, она будет женой его сына и матерью его внуков. И, дай бог, они все смогут стать счастливыми. Разве можно желать большего?

И рядом с ним будет Эмили, которая любит его и которую он когда-то любил так, что заставил мир вывернуться наизнанку.

Он вздохнул и крепче прижал Эмили к себе.

— Неужели всё будет хорошо? — спросила она его тихонько.

— Обязательно, — пообещал он.