Взмах крыльев бабочки (джен)

— Нет, нет, нет, нет, — повторяет про себя Дёма, ритмично нажимая на кнопку и просматривая фотографии за долю секунды. Иногда он останавливается на секунду, две, всматривается, вздыхает, закрывает глаза, повторяет «нет» и щёлкает дальше.

Нет. Так же «ииэ». Самое частое слово в его лексиконе.

— Ничего, — говорит он, когда заканчивает и убирает фотоаппарат от лица. А на лице безразличие. Будто ему неважно, станет ли «нет» «да». Превратится ли «ииэ» в «хаи». Скажет ли он «вот оно».

Но это его «ничего» — субъективная точка зрения. Для меня все его фотографии находятся на уровне «ничего себе». Так же «сугои». Но Дёма не видит того, что вижу я. И я никак не могу передать ему то, что вижу и ощущаю я. Того, что есть у меня, недостаточно, чтобы изменить его мнение. Потому что его мнение совсем не то, что зиждется на мнении других.

Это и плохо, и хорошо.

Он может быть чрезмерно субъективен и прямолинеен, но так же он может быть верен своим убеждениям. То же, что и «шиндзитэ».

Сам вздыхаю и смотрю в потолок.

Хотел бы я поделиться тем, что есть во мне — этими ощущениями и мыслями.

— Ты не устал? — спрашиваю его.

— От чего?

— Ну, от того, что всё не то?

Всё — фотографии с бабочками. Сейчас Дёма снимает только их. Говорит, хочет поймать момент полёта. Хочет найти какую-нибудь особенную, уникальную, красивую, чтобы дух захватывало. Хочет, чтобы его фотография выделялась. Хочет «чего-то», но не чего-то конкретного.

— Устал, — вздыхает он. — Но что поделаешь? Если хочешь результата, надо пытаться, — «пытаться», а не «стараться».

Дёма смотрит в потухший экран фотоаппарата. Он не звучит как коуч, который горит идеей «результата», он звучит как человек, которого сама идея «достижения результата» уже забила до смерти.

Ему нужно отдохнуть. Убрать фотик подальше, не видеть бабочек и не пытаться их поймать. Это всё. Но это самое сложное. Оно же «мудзукаши».

Так же мне сложно отдохнуть от японского и не думать о словах и их переводе. Я знаю немного, но это «немного» влезает везде где можно. И где нельзя тоже. Где не стоит — тем более.

Мы оба зациклены и ничего не можем с этим поделать. Мы беспомощны. Но, если смотреть со стороны, то никакой трагедии тут нет. Все залипают. Все бывают чем-то сильно одержимы. Все, хотя бы изредка, но не могут контролировать себя. Со стороны, это даже не проблемы, так, мелочи, которые можно проскочить, но, когда живёшь в этих мелочах и эти мелочи становятся определённо чем-то большим, то подкрадывается сомнение, что проблемы нет. На самом-то деле проблема есть, только она медленно взрастает. Пока ещё она даже не «проблема», но скоро будет. И будет понятно, откуда она такая взялась, но, пока это ещё не прошлое, разглядеть зачаток трудно. Все эти зачатки вначале не кажутся чем-то значимым, все они мелочи, а потом эти мелочи растут, увеличиваются и захватывают то, до чего не должны были дотянуться, но как-то всё-таки дотянулись. Достали.

Смотрю на люстру. Замечаю на ней пыль. Моргаю. В комнате темно, но никто не включает свет. Оба сидим в тишине и темноте. Ждём, когда заговорит другой.

Дёма не отпускает свой «Фуджи», сидит с ним и смотрит в чёрный экран. Его это успокаивает. Может, он сам себя успокаивает лживой мантрой «в следующий раз всё получится». Я же себя не успокаиваю. Не завёл такой привычки. Поэтому много думаю и продолжаю зацикливаться — мусолить одну тему день изо дня, ничего не делая с зачатками и проблемами. Иногда кажется, что их обмусоливание поможет в будущем спокойно принять их.

Ни разу ещё не получалось.

Снова моргаю. В этот медленнее. Тяжелее.

Так-то мы живём спокойной жизнью: работаем в меру, отдыхаем достаточно, не загоняемся бытовыми проблемами, встречаемся с друзьями и знакомыми, не сидим в квартире дни напролёт, иногда ходим по кафе и в кино, иногда гуляем в парках и катаемся на лодках, а иногда позволяем себе ничего не делать и нас, вроде бы, всё устраивает, но что-то внутри, постепенно, в этой равномерной идиллии разрушается. Трескается, но помаленьку, незаметно. Кажется, что даже не ломается, кажется, что выдержишь, но я уже чувствую, что скоро не выдержу. Чувствую, как незаметная трещина обратится проломом, который невозможно будет залатать подручными средствами. Примерно в таком состоянии я был, когда увидел клип и понял, что песня «Barbie Girl» вовсе не о Барби.

Вздыхаю. Как Дёма. Он может за день раз пятьдесят вздохнуть и на следующий день в два раза больше.

О чём я только думаю?

Надо тормознуть и успокоиться.

Вдох. Выдох. А, и, у, э, о…

* * *

День пасмурный. С утра в квартире темно, но никто опять не включает свет. Так привычно. Так экономим электричество. Шутка. «Дзёдан». И мне, и Дёме комфортно, поэтому не включаем. Но при такой погоде гулять мы не пойдём, Дёма не будет фотографировать и, быть может, отдохнёт. Я надеюсь на это. На счёт себя ни на что не надеюсь.

— Съездим на следующих выходных за город? — предлагает Дёма.

— Ладно. А куда поедем?

— На поля.

— Какие ещё поля?

Они же «тахата».

— Лавандовые.

— А-а, — оно же «сокка, сокка». — Будешь бабочек выслеживать?

— Ага, — Дёма склоняет голову. Я слежу за его взглядом.

Не поникший и не потухший. Кажется опять безразличным, но на самом деле усталый. Усталый не физически, морально.

— Ну давай попробуем, — говорю я. — Терять-то нечего.

Когда ничего нет, чего-то лишиться очень трудно. Однако Дёма считал, я это уже чувствовал, что терять есть что. Особенно ему. Надежды. Ожидания. Будущее, которого ещё нет. И может не быть. В таком случае действительно есть что терять.

Поджимаю губы и щёлкаю ногтями.

Ему не скажешь, что нет смысла плакать над тем, что не принадлежит тебе с самого начала. Не услышит. Да и прозвучит жестоко. Я скажу это неправильно. И Дёма неправильно меня поймёт. В такой ситуации его чувства решают, а его чувства я трогаю. Поэтому лучше промолчать. Может, лучше поддержать? Сказать, что всё получится? Нет, тогда, выйдет, что я поддерживаю его надежды, участвую в них, делаю их более реальными, а так не надо. Не надо их подкреплять.

— Прекрати, — говорит Дёма.

— А?

— Щёлкать.

Смотрю на ногти. И вправду щёлкал. Задумался и не заметил, как залип. И так постоянно. Почти везде. Со мной и Дёмой.

— Спасибо, — невзначай роняет Дёма, а я складываю руки на животе, чтобы не начать снова.

— На здоровье.

Я бы сказал «онэгай», но смысл другой. Не «на здоровье». Не «кэнкоу». Не это устойчивое выражение.

Маша спрашивает, зачем я учу японский, если не смотрю аниме и не читаю мангу, зачем запоминаю кандзи и слова, если не планирую лететь в Японию, зачем трачу время и заполняю память ненужными вещами. Я бы сказал, что мне так спокойнее. Спокойнее, когда голова забита чем-то отвлечённым. Когда в ней нет других лишних мыслей. Лучше я буду зависать над сложным словом и рисовать пальцем иероглифы, чем думать о зачатках проблем, которые всё равно не знаю, как решать.

Смотрю на Дёму. Голову он так и не поднял. Смотрит на свои пальцы, считает линии и сбивается со счёта. Он тоже успокаивается.

Каждый из нас ищет то, что принесёт в душу мир и скроет его разрушение, спрячет тяжёлые чувства и намётки проглядывающего отчаяния.

Исключить «тсураи» и «зэтсубо».

Сохранить «хэива».

Смотрю в окно. Облака тёмные, по ощущениям «чугунные».

Намечается «амэ».

* * *

Выходные солнечные, без намёка облаков на горизонте. Фотоаппарат заряжен. Самоучитель по японскому со мной.

В электричке пусто. Сидим напротив друг друга. Дёма с фотиком на коленях и с закрытыми глазами. Не выспался. Я с открытой книжкой, но с глазами у окна. Не читается. Не запоминается. Не вспоминается. А в окне что-то более простое и близкое, хоть и быстро уносящееся прочь. Глаза цепляются за деревья, кусты, траву, тропки и дорожки. Мозг воспринимает их секунду, а в следующую вспоминает в деталях. Деревья и кусты яркие и зелёные, трава — сухая и белая, дорожки протоптанные и узкие. Мне нравится этот вид.

Я закрываю книгу и продолжаю наблюдать.

Мы едем сорок минут. Дёма засыпает. Бужу его, за руку отвожу к выходу. Он только проверяет фотоаппарат на шее.

Ещё двадцать минут идём до полей. Это недолго, говорит Дёма и выслеживает бабочек. Я не вижу ни одной, но это потому, что мне они не нужны, а вот Дёма видит. Ловко и быстро направляет «Фуджи» и щёлкает. Идём мы двадцать минут и ещё десять Дёма фотает. По пути смотрит и говорит «нет», но не удаляет. Сохраняет на потом, чтобы пересмотреть и снова сказать «нет». Это мы уже проходили.

Поля скудные, но цветущие. Земли не видно, всё ярко-фиолетовое. Солнце ровно над нами. На небе так же ни облачка. Цветов так много, что в глазах рябит. Я щурюсь, Дёма обмахивается рукой. Бабочек здесь вижу даже я. Все капустницы.

Сомневаюсь, что они утолят желание Дёмы в «уникальности» и «особенности», но, несмотря на свои слова, Дёма принимается за дело. Присаживается на корточки рядом с кустом и замирает. Он это умеет. Выжидает. Крутит объектив и примеряется. Щёлкает. Снова замирает. Поворачивается, настраивается и щёлкает. Иногда по нескольку раз подряд. Чтобы снова потом сказать «нет».

А я вот хочу, чтобы он сказал «да». Чтобы перестал метаться и принял свои фотки. Чтобы увидел свой собственный результат и сказал «хорошо поработал». Я хочу, чтобы его старания окупились для него самого. Нельзя же вечно убегать от этого.

Смотрю в его спину. На тёмную макушку. Снимаю с себя панамку и надеваю на него. Дёма только дёргается от внезапности, поднимает плечи, а потом успокаивается. Я присаживаюсь рядом. Рассматриваю миниатюрные цветочки, вдыхаю их запах. Смотрю на горизонт и не вижу границ. В таком месте разломы и зачатки проблем куда-то уходят. Я их не чувствую.

Снова вдыхаю и закрываю глаза. Пытаюсь быть как Дёма, тихим и сконцентрированным. У меня получается: я в моменте, ни о чём не думаю, ни от чего не завишу, только дышу.

Что-то щекочет нос. Я открываю глаза. Дёма разворачивается ко мне. Панамка на самых глазах, а в них какое-то чистое, искреннее удивление. Я смотрю на свой нос. Я уже увидел, но побоялся спугнуть.

Бабочка села. Я перестал дышать, а Дёма аккуратно поднял «Фуджи» и навёл на меня.

Он успевает заснять, прежде чем она улетит.

Смотрит, всё с тем же удивлением, которое придаёт ему свежести.

— Ну как? — спрашиваю.

Дёма показывает фотографию мне. Там я, посреди цветов, с косыми глазами смотрю на свой нос, а на носу чёрно-оранжевая бабочка. Сидит. Так же спокойно и мирно как сидел Дёма и выжидал.

— Мне нравится, — говорю.

— Ага, — Дёма тоже смотрит. Его удивление никуда не пропадает. Губы приоткрыты, будто ему ещё есть что сказать.

— А тебе?

— Мне? — шугается он. — Ну… не знаю.

Он не говорит «нет».

Ему нравится.

— То есть ты хорошо получился и композиция сохранена. И бабочка есть, — он много моргает, — ну… наверное, да. Хорошо получилась, да?

Он почти улыбается. И я улыбаюсь.

Я хочу сказать ему «о, дзёдзу», но он не поймёт. Если начну объяснять, он начнёт отнекиваться. А я не хочу портить этот момент. Он трепыхает, как бабочка своими крыльями. Он невесом и его так же легко потерять из виду.

— А как будет «хорошо» по-японски?

— «Умаи».

— Разве это не вкусно?

— А ты откуда знаешь?

— Сам же говорил. Когда ел. Такой «о, умай», а я спросил, что это значит, а ты сказал «вкусно».

— А, — я не думал, что проговариваю слова вслух. — «Умаи» говорят и тогда, когда что-то хорошо получается. Когда кто-то в чём-то хорош. Это как «вкусно», но относительно других вещей.

— Понятно, — Дёма сохраняет улыбку, смотрит на фотик и довольствуется.

— Можно ещё сказать «сугэ умаи».

— А это что значит?

— Типа «обалдеть как вкусно».

Он смеётся. Звонко и громко. Для меня этот звук как бальзам на душу. Я давно его не слышал. Я давно не видел его счастливого лица. Я даже забыл, когда мне было так спокойно.

— Ну, значит «сугэ умай», — говорит Дёма. — Я же… могу так сказать?

— Если тебе нравится.

Он смотрит на меня. Глаза расслаблены, лицо тоже. Выглядит отдохнувшим. Полным сил.

— Кажется, что нравится.

Даже не верю, что слышу эти слова.

— А мне… мне вот нравится больше. И все твои фотографии мне тоже нравятся. И я очень жалею, что ты не знаешь, насколько.

А Дёма не верит, что слышит это от меня.

— Правда?

— Правда.

«Хонто».

— Тогда скажешь потом, какие лучше всего?

— Обязательно.

Я беру его за руку и крепко сжимаю.

Никакой мир не будет сегодня рушиться. И трещины не будут идти вперёд, проблемы точно не взрастут и, быть может, завтра они завянут, если мы сможем сохранить этот волнительный и честный друг к другу момент. Я хочу, чтобы так было.

Дёма тоже сжимает мою руку.

Он хочет того же.