Чудотворец Миаш (джен)

Итканцы жили на острове недалеко от Кодатского континента, но мало кто из жителей материка знал о существовании расы с серебряными волосами и аметистовыми глазами, которые были таковыми с рождения, а не из-за влияния печати.

Предание гласит, что из-за особенностей своей внешности, из-за силы заклинателей итканцы бежали с материка, поселились на острове и запечатали воды вокруг таким образом, что пришедшие корабли нарекались проходить один и тот же маршрут снова и снова, петляя вокруг острова, но никогда его не достигая. Итканцы оборвали связь с миром для того, чтобы сохранить себя и не стать рабами чужих амбиций.

Минуло полтора века, итканцы не знали бед, но уже начали забывать, почему вынуждены пребывать на острове и никуда не отплывать. Миа́ш была такой же: после того, как она начала говорить, она начала задавать вопросы, начала разбирать мир на составляющие и узнавать, почему небо голубое, а наши глаза — фиолетовые. Она была, как все итканцы, наполнена силой печати: их запасы в разы превышали те, которыми обладали жители континента — по крайней мере, так говорили на острове. Ведь зачем-то итканцы были нужны? Почему-то же их хотели использовать в войне? Правителям нужны были их печати, чтобы войско шествовало так же долго, как это делало войско Архана, не зная устали и голода, чтобы оно имело физическое преимущество над врагом, чтобы, в конце концов, можно было сломить землю под ногами противника и отправить его на самое дно. Такими были предания. Таковы были причины не возвращаться на континент, но Миаш это не пугало. Она не считала, что люди изменились, но думала, раз она сильная, как её предки, она сможет постоять за себя и свою свободу.

В возрасте семнадцати лет она покинула остров. С ней были опыт предков, все их знания и печати. Она шагнула в мир.

Из морской петли итканка выбралась без проблем. Печать уже была изношена и найти в ней прореху не составляло труда. Перед тем, как отплывать, Миаш её обновила. Её сородичи не будут против, если им понадобится выбраться, они сделают это в два счёта — наложенная ею печать была низшего уровня, однако, задумалась она тогда, если никто из континента ни разу не достиг их, то значит, уровень их заклинателей был гораздо ниже их собственного «низшего» уровня. Её это не огорчило, но заставило задаться холодным вопросом: как такие люди могли поработить итканцев?

До суши она добиралась пятнадцать дней. Шнеку оставила на песчаном берегу, наложив на неё печать дополнительного веса и укрепления: никто не сможет её забрать, сдвинуть, никто не сможет её сломать.

Миаш направилась в ближайшее поселение недалеко от берега. Это была маленькая рыбацкая деревня под эгидой Сбилии — Хакая. Встретила она итканку плотным туманом и моросью, а местные — удивлёнными, но бесстрашными взглядами. В таверне с ней пытались заговорить, но она не поняла ни слова, слышала, кажется, знакомые слуху слова, но не могла связать их, переходящие из одного предложения в другое. Она говорила на своём языке, ждала, когда кто-то поймёт, что говорить с ней бесполезно, но хозяин таверны отправил лишь за неким Кайемом — это Миаш расслышала чётко, как и Хакаю. Было понятно, что это — слова нарицательные. Они выделялись в клокочущей речи хакайцев. Миаш осталась на месте. Хозяин таверны налил ей пенного зелёного напитка. В качестве оплаты Миаш хотела оставить драгоценный камень, но хозяин отказался, хотя рубину поразился.

Камни — единственное, чем Миаш могла расплачиваться в этом мире. В Иткании платить ни за что не было нужно: каждый делился, сам добывал и собирал необходимое. Обмен существовал на условном уровне.

Пенный напиток напоминал вкусом водоросли, но был сладок и мягок. На половине кружки пришёл Кайем. Он говорил на языке Миаш. Видоизменённом, но всё же — она его понимала. На этом континенте ещё были люди, которые знали её язык. Она сама не заметила, как заплакала. Даже на чужбине, что когда-то была родиной предков, сохранились старые ростки воспоминаний.

Кайем был рыбаком, пришедшим из Бимы. Бимский — тот язык, на котором говорила Миаш, точнее его изжившая себя вариация. Если ей нужно больше узнать о себе, то ей стоит направиться на восток — там будет Бима, но идти долго. Ездовых животных в Хакае не так много, и навряд ли кто-то согласится отдать чужеземке свою животину даже за дары. Тогда Миаш сказала, что просто дойдёт. Пусть на это уйдёт месяц, а то и два. Она не говорила, что это всё возможно с помощью печатей: не знать усталости, притупить голод, увеличить выдержку и скорость. Кто знает, как сильны их заклинатели? Сколько они могут поддерживать печати состояния? Миаш была осторожна. Она не боялась хакайцев, но что-то изнутри понуждало не хвалиться своей силой.

Она шла до Бимы три месяца, посещая города и деревни Сбилии, насыщаясь её бело-зелёными красками, удивлённо-восторженными загорелыми лицами, доброжелательными улыбками, солёным воздухом, который оседал на коже и стал привычным вкусом на языке. Под конец путешествия она могла даже говорить обиходные фразы по типу: «Мне нужен ночлег», «Я хочу поесть», «Здравствуйте», «До свидания» и «Искреннее спасибо». Этот мир не казался ей враждебным, он был открытым и чутким, но видела она и бедность Сбилии: люди не страдали, не умирали, они были тощими и сухими, но радовались каждому дню, будто ничего не могло сломить их дух. Она хотела им помочь, но не знала, что может для этого сделать.

Бима встретила Миаш обилием красок и эмоций. У многих жителей были разноцветные волосы и глаза — как ей рассказали, это было возможным благодаря заклинателям, которые нашли себя в изменении внешности: могли белое сделать чёрным, красное — синим, фиолетовое — зелёным, но эти мастера могли пойти и дальше: они могли изменить форму лица, строение тела, но всё это было болезнетворным для человека, претерпевавшего метаморфозы, поэтому спросами данные услуги не пользовались, а вот изменить цвет — однозначно да.

Миаш попала на грандиозный праздник — Литколи. Улицы были заполнены людьми, ночью было светло как днём, все находились в постоянном движении и смехе, запах винограда смешивался с запахом цитрусов, всё фонтанировало и заливалось эмоциями. От обилия украшений, разноцветных нарядов, волос и глаз, улыбающихся и смеющихся разрисованных лиц, бумажных цветных животных, мелких летающих звёзд и лун, мельтешащих и дрыгающихся постоянно людей и тканей их одежд, громкой музыки: барабанов, щипковых и духовых инструментов, а так же непрекращающихся клича и песнопений у Миаш закружилась голова. Она час искала место, где будет хотя бы немного тише того, что было. Пришлось покинуть центральную часть города, но даже за её пределами было слышно, как празднуют бимы. Со своими серебряными волосами, фиолетовыми глазами, в белом плаще с капюшоном, который прятал под собой серое платье, Миаш выделялась на празднике сильнее всех тех, кто не желал выделяться вовсе.

Она решила уйти как можно дальше от центра и там, где она про это забыла, она встретила бедность. Где был достаток, было и его отсутствие, но люди здесь тоже не страдали, они праздновали Литколи, пили и пели, только тише, совсем незаметно. Не было разноцветных конфетти и зверей, были только люди, которые желали получить от своей жизни удовольствие. Это был второй раз, когда Миаш заплакала на чужбине.

Она прожила в Биме месяц, а потом услышала о Ппалии — острове, где ничего нет. Она не могла в это поверить — такого же не бывает: нет ни животных, ни рек, ни гор, ни деревьев, ни цветов, ни травы, жизнь есть везде, даже там, где, казалось бы, её быть не должно. Миаш узнала, где находится Ппалия, и отправилась в путь.

Увиденное её поразило — действительно ничего не было, кроме иссушенных красных земель и камней. Ни одного признака жизни. Она не думала, что так бывает, она была уверена в другом, но стоило увидеть Ппалию своими глазами, как все сомнения развеялись. Она прошла остров пешком вдоль и поперёк, никого — ничего не нашла, и поняла, зачем она покинула Итканию — она должна сделать этот мир лучше, должна вдохнуть жизнь в то, что было мёртвым, с её силами это возможно. А если нет — то плакали бы её предки.

Вначале она разделила остров на несколько частей и продолжила реки. Затем возвела горы и орошила землю. После ей пришлось вернуться на материк, чтобы собрать цветы и травы, ветви деревьев и зёрна плодоносных растений, насекомых и прочих букашек, которые важны для флоры островов. Она рассадила их и вырастила, заставила прожить несколько тысяч циклов за месяц, разнося свои семена по округе и размножая популяцию. После того, как появились растения и деревья, насекомые размножились, птицы сами прилетели, но сложнее дело обстояло с животными: нужно было снова возвращаться на материк и перевозить их, а её судёнышко для этого не годилось. Миаш находилась на пределе своих сил, она это чувствовала, но так же она чувствовала, что может сделать больше, что она заставит этот безжизненный материк жить, что предки будут ею довольны.

Она раздумывала о животных несколько дней и не нашла варианта лучше, чем перевести их по воздуху. Но она не предполагала, хватит ли её на такое длительное путешествие, которое предполагает нескончаемо тратить силы на печать. Она уже так делала раньше, но животных будет не пара, их будет несколько тысяч. Такое распыление могло грозить смертью. За себя Миаш переживала меньше всего, она не могла позволить умереть животным по своей прихоти. Так поступать было нельзя. Она не могла пойти на такой безответственный шаг, поэтому в течение следующего месяца активно набирала силы, следя за своим детищем, отслеживая его дыхание и кровоток. Остров жил. Мог жить и продолжал это делать. Животные здесь не пропадут.

После того, как Миаш перевезла животных, ей понадобилось два месяца, чтобы восстановиться. Всё это время она провела на Ппалии и следила за тем, как остров себя ведёт. Он изменил своё устройство, свою суть, и это сделала она — Миаш, она была на это способна. Предки ей будут гордиться. Это был один из немногих моментов, когда Миаш позволила себе расслабленную улыбку.

Вскоре она покинула Ппалию, обещая себе, что вернётся через год, и оставив послание на каменной плите:

Я явлюсь туда,

где во мне будет нужда.

Миаш.

Она нашла своё предназначение и после того ходила по Кодатскому материку наполняя достатком тех, кто был его лишён. Это мог быть построенный дом, выращенный огород, залеченное раздробленное колено. В ответ на свои добрые дела Миаш получала улыбки и сама улыбалась в ответ. Она путешествовала, пока не вернулась в Биму. Эта страна, несмотря на свою пёстрость, была ей как вторая родина. Там она могла говорить на своём языке, могла не встречать удивлённых взглядов, могла затеряться в толпе и скрыться ото всех.

Когда она гуляла по столице, то увидела огромный собор жёлтого цвета. На его стенах был нарисован голубоглазый мужчина со светлыми волосами. Внутри храма звучало песнопение, и все люди вторили бесконечно: «Ми́аш».

Миаш вошла, все места были заняты. Люди, прижав руки к груди, с закрытыми глазами внимали пению и, кажется, насыщались им, как воздухом и водой. Когда песнопение закончилось, люди покинули храм, а она подошла к священнику в робе. Спросила, кто такой этот Ми́аш, почему люди поют ему, за что ему поклоняются. Священник ответил, и Миаш застыла с эмоцией, которую не могла описать. Это был шок? Определённо эмоция сильнее удивления. Поражение? Умерщвление? Её заслуги, её дело было приписано воображаемому человеку, на рисунке были не её фиолетовые глаза, не её серебряные волосы… И когда она себе это сказала, то поняла, что хотела бы быть на месте этого выдуманного мужчины, хотела, чтобы песни пели ей, чтобы её почитали, а не этого… персонажа из сказки.

Она не гналась за славой, она не жила ради этого, но, когда узнала, что её заслуги приписаны тому, кого вовсе нет, она не смогла совладать с собой. Она выбежала из собора и неслась, пока держали ноги. Она не использовала печатей, поэтому быстро выдохлась. Она задыхалась. От злости, от сожаления, от обиды. Это была она, но люди этого никогда не узнают. И ладно бы от «Ми́аша» было только голое имя, нет, люди приплели ему образ, создали себе идола и теперь поклонялись ему. Ми́аша Миаш возненавидела всем сердцем и поспешила покинуть Биму.

Первые месяцы она жила спокойно, но, чем больше времени проходило, тем больше Ми́аш распространял своё влияние, и в Сбилии и Паттане о нём говорили, его воспевали, его любили и обожали, его ждали и восхваляли, а Миаш лишь углубляла свою ненависть к нему.

Когда люди слышали её имя, они считали, что она сама так назвала себя, но чтобы не быть слишком очевидной в подражательстве изменила ударение, но даже так, имя выдавало себя, как выдают себя все голубоглазые блондины по всему Кодатскому континенту за Ми́аша. Когда она это слышала, её злоба распалялась. Она горела синим пламенем. Она не могла этого вынести. Она не желала этого слышать. Она хотела от этого убежать и убежала. К своему первому детищу — Ппалии, острову, который кишел жизненной силой. Но даже там не было спокойствия — Ппалия стала местом поклонения, туда каждый день отправлялись суда, перевозившие людей, которые несли свои молитвы Ми́ашу: они спускались на землю, целовали её, целовали каменную плиту, на которой были выбиты заветные слова о нужде, а потом пели, бесконечно повторяя ненавистное имя.

Миаш хотела сломать плиту, хотела стереть свои слова, но понимала — уже поздно. Даже если она уничтожит плиту, люди продолжат помнить Ми́аша, он останется в их сердцах и воспоминаниях, как это делают её итканские предки. Она покинула Ппалию и вернулась в Хакаю — там было тихо, там Ми́аш был лишь слухом. Она встретилась с Кайемом, они поговорили о том, сколько времени прошло, что Миаш стала обворожительной девушкой, что, должно быть, она путешествует от скуки, а она призналась, что путешествует только из-за того, что хочет найти признание предков, и, когда казалось, что она его получила, мир от неё отвернулся. Предал её. Поставил на её место другого человека. Возможно, Кайем понял, о чём идёт речь, но промолчал. Похлопал Миаш по плечу и прижал к себе.

Миаш заплакала в третий раз.