Его женщина (гет)

"Когда женщина, которой есть что сказать, молчит, тишина — оглушительна!"

"Анна и Король"

Рон Уизли плохо помнил то странное пустое время, когда в его жизни еще не было Гермионы Грейнджер. Кажется, тогда он был глупым беззаботным ребенком, главная проблема которого заключалась в том, что старшие братья не дают ему полетать на своих метлах.

Потом ему внезапно стукнуло целых одиннадцать лет, и письмо из Хогвартса нашло своего заждавшегося адресата.

Судьбоносная поездка в Хогвартс-экспрессе определила всю его дальнейшую жизнь: свела с лучшим, действительно, самым лучшим на всю жизнь, другом и с девочкой-с-большими-зубами-которая-еще-в-поезде-всех-достала. Признаться, он тогда особо не обратил на нее внимания. Вот встреча с Гарри Поттером — это да, это круто. А если учесть, что мальчик-который-выжил оказался абсолютно свойским правильным парнем, можно было с уверенностью сказать, что Рону Уизли повезло. В первый же день в школе найти лучшего друга — это вам не абы что, такое не каждому удается.

А потом в его жизнь не без помощи огромного страшного тролля уверенно вошла та самая доставала Гермиона Грейнджер, и стало совсем все замечательно. С Гарри можно было неплохо почудить и похулиганить, ну а Гермиона в их дикой троице отвечала за порядок и дисциплину, что тоже было очень кстати, а то не избежать бы им отчисления еще на первом курсе.

Рон не знал, когда именно он полюбил Гермиону не только как друга. Сейчас-то, когда ему уже под тридцатник, казалось, что это чувство было с ним всегда.

На первом курсе наверняка уже любил, но, конечно, не понимал этого. Да разве и могли тогда в его дурной рыжей одиннадцатилетней башке присутствовать мысли о любви, тем более, что вокруг было так много всего интересного?

На втором курсе Гермиона была такой обескураженной из-за своего провала с зельем и одновременно ужасно смешной с этими кошачьими ушами и пушистым полосатым хвостом, что сердце еще не понимающего любви Рона просто заходилось от нежности. Он тогда так и не осознал, что с ним происходит, и списал все на давнюю любовь к кошкам.

На третьем курсе произошли две крупные размолвки. Сначала из-за метлы, присланной крестнику Сириусом и тут же изъятой осторожной МакГонагалл, потом из-за Коросты, которая на поверку оказалась гнусным предателем Хвостом. Эх, и почему умница Живоглот не слопал его тогда? Это ж скольких бед можно было избежать. Тот последний, более-менее нормальный (по крайней мере, никого не убили, так, лишь немного покалечили), школьный год помог Рону усвоить главное правило спокойной жизни: женщина — а Гермиона Грейнджер была пусть маленькой, но женщиной — всегда права.

На четвертом курсе какие-то смутные подозрения относительно чувств к Гермионе уже начали зарождаться в его бестолковой голове. Красивое розовое платье, в котором девушка была похожа на принцессу из магловских сказок, и ее близкая (слишком, блин, близкая!) дружба с Виктором Крамом подозрения эти только укрепили.

На пятом он наконец-то смог немного приблизиться к ней, если не по уму, то по статусу: их обоих назначили старостами Гриффиндора. В кои-то веки он обошел всех (даже лучшего друга Гарри Поттера!) и страшно этим гордился. Если бы не Гермиона, регулярно и абсолютно бесплатно раздающая ему ценных животворящих люлей, тогда он с большой вероятностью мог бы превратиться в гриффиндорского Драко Малфоя, только без богатых родителей и рыжего. Да, жалкое было бы зрелище, так что спасибо верной подруге за все: и за люли, и за науку.

Вот честно, он сам до сих пор не понимал, какая зловредная муха покусала его на шестом курсе! Да какая разница, что делала Гермиона целых полтора года назад с этим придурком Крамом? Да хоть бы даже и трахалась, да пофиг, абсолютно все равно! Что он вызверился-то на нее, как ревнивый недоумок?

Но это он сейчас, с высоты прожитых лет, так рассуждал, а в то время его, шестнадцатилетнего и глупого, раздирали такие муки ревности, что он сдуру обидел Гермиону и завел интрижку с Лавандой Браун. Ой, идиот! Ладно хоть к концу года все более-менее разрулилось. И с Гермионой отношения наладились, и с дурой Лавандой он разбежался.

Вспоминать седьмой год Рон не любил. Рассказывать о нем, безбожно приукрашивая действительность — это да, это всегда пожалуйста. Но вспоминать злую, режущую острыми осколками стыда правду терпеть не мог. И пусть друзья давным-давно простили ему мерзкий трусливый поступок и никогда: ни в разговоре, ни в случайно оброненном слове — не вспоминали о нем, сам Рон никогда не забудет, как бросал обидные жестокие фразы в искаженное гневом лицо лучшего друга, и как Гермиона кричала его имя в темноте ночного леса, пока не охрипла. Ох, даже сейчас густая краска стыда горячей волной залила щеки и шею, а колючие мурашки неприятно поползли по коже.

Ладно, многое они пережили, многое друг другу сказали и простили, самое страшное осталось позади, но беда подкралась, откуда точно не ждали. Рон до сих пор недоумевал, как же умудрился он, осел тупорылый, придурок безмозглый, потерять ее тогда? Потерять в мирное время, когда вся страна ликовала от победы над Темным Лордом, и казалось, что для них нет ничего невозможного?

Все начиналось вполне безобидно, по крайней мере, Рон тогда так думал. Северус, чтоб его, сука-Снейп, которого даже чертова воландемортова змея до смерти загрызть не смогла, выздоравливал себе потихоньку в больничке, пока Визенгамот морально готовился его судить, а Гермиона, на тот момент уже официально его девушка, что-то зачастила в эту самую больничку. Тогда Рон не придал этому странному явлению большого значения, наоборот, даже умилился, какая заботливая и благородная у него девушка. И сам Снейп казался ему тогда дряхлым старцем: ему же наверняка лет пятьдесят, одной ногой, считай, в могиле, небось, не до молоденьких девушек, о душе уже думать пора.

Да и если уж совсем честно, не до подозрений ему тогда было: в Хогвартсе, который они дружно и весело помогали восстанавливать, за ним толпы разновозрастных поклонниц бегали, и Рон, не привыкший к такому вниманию к своей скромной рыжей персоне, раздувался от гордости подобно малфоевскому павлину. Тьфу! Сейчас самому от себя, того, молодого и глупого, противно. А тогда все эти восторженные девицы радовали глаз, тешили самолюбие и, в конце концов, отвлекли его от главного — Гермиону он таки потерял.

Он тогда особо не расстроился (Идиот! Нужно было хватать ее в охапку и бежать на край света, подальше от сводившей с ума славы, глупых поклонниц и мрачного загадочного Северуса Снейпа) и даже, прикинув, какие широкие перспективы на любовном фронте перед ним открываются, вздохнул с облегчением.

Гермиона, разумеется, самая лучшая девушка на земле, это даже не обсуждается, но посмотрите, сколько их, этих девушек вокруг — блондинки, брюнетки, шатенки, под стать ему рыжие. Возбужденные от встречи с героем, трепещущие, готовые на все… И Рона затянуло в водоворот случайных связей по самые уши.

Рон немного пришел в себя, проснувшись однажды утром в номере магловской гостиницы рядом с неизвестной татуированной девицей. Он не помнил, как сюда попал, и мог на «Истории Хогвартса» поклясться, что девушку тоже видел впервые. Впрочем, номер был нормальным, не обшарпанная дыра с клопами в матрасе (в таких он тоже иногда себя находил), девица тоже ничего. Так что потом, после бодрящего кофе, они познакомились заново и на радостях снова перепихнулись, но небольшая червоточина сомнений все-таки зародилась в душе парня. Что с ним такое происходит, разве правильно так жить? Мама, вон, с ума от беспокойства сходит, говорит про него, что такого беспутного ребенка у нее еще не было, даже Чарли с его драконами и шрамами до него далеко. Нужно было что-то менять, но что?

И аккурат в этот же день в Косом переулке он совершенно случайно столкнулся с Гермионой Грейнджер, которая, кстати, была уже не Грейнджер, потому что года полтора назад она таки вышла замуж за сварливого зельевара и теперь озаряла своим присутствием его мрачный мир.

Она была такой хорошенькой с этим ее любопытным вздернутым носиком и нетающими снежинками в каштановых кудрях, что сердце Рона сначала замерло, а потом как понеслось вскачь в приступе бешеной тахикардии, и он всерьез испугался, что умрет от инфаркта в двадцать лет посреди людного переулка.

Они тогда попили кофе и мило поболтали, и Рон вернулся домой с неутихающей тоской в сердце и твердым намерением вернуть Гермиону Грейнджер себе.

То, что она замужем, к тому же за весьма опасным типом, бывшим Пожирателем, его мало волновало. Подумаешь, муж! Да он же старый, ему, поди, лет шестьдесят, и скорее всего у него уже не встает. Небось, по вечерам читает своей молодой жене лекции по зельеварению — вот тебе и весь секс. А она и рада! Гермиона всегда больше всего на свете обожала учиться, и вряд ли тут что-то глобально изменилось.

Ладно, он потерпит. Подождет годик-другой, пока Гермионе не надоест играть в учителя и ученицу, и тогда они снова будут вместе. А пока и ему нужно что-то поменять в своей жизни. Права мама: связи с сомнительными доступными девицами до добра не доведут.

И Рон, неожиданно для всех и, положа руку на сердце, для самого себя, вернулся к своей школьной бывшей — Лаванде Браун.

На миловидном лице Лаванды даже после многочисленных целительских заклинаний и лечебных зелий оставались светлые, не слишком заметные шрамы, из-за которых девушка очень переживала и периодически впадала в депрессию. Рона ее шрамы не волновали, она все равно была очень хорошенькой. Ну, а покладистый веселый нрав, полный обожания взгляд доверчивых голубых глаз и готовность угодить ему везде, как в постели, так и на кухне, и вовсе приводили в восторг и скрашивали годы ожидания Гермионы.

Время шло, стремительно бежало куда-то вперед, в неизведанные дали, и вот у Гарри и Джинни уже подрастает первенец Джейми (классный пацан, племянника Рон просто обожает), Лаванда все чаще вздыхает и смотрит с тоской на проходящих мимо детишек, а Гермиона со своим Снейпом так и остаются бездетными. Рона этот факт почему-то очень вдохновлял. Хотя что тут удивительного? Снейпу же все семьдесят лет, и у него давно уже НЕ СТОИТ, ха-ха! И Рон, довольно улыбаясь, иногда позволял себе свысока посматривать на Гермиониного мужа, чем вызывал недоуменные переглядывания своих друзей.

А потом в жизни Рона снова произошло событие, потрясшее его гораздо сильнее, чем пробуждение в постели с незнакомой девицей.

Все случилось на день рождения Гарри, тридцать первого июля, и этот день стал очередным судьбоносным днем в его жизни.

Подарок имениннику был вручен прямо в холле под истеричные визги миссис Блэк (все так к ней привыкли, что уже не обращали внимания на ее леденящие душу вопли). Маленький Джейми, разве что не лопаясь от восторга, утянул хохочущую Лаванду в свою комнату. Та почему-то обожала детей, всех-всех, а не только детей друзей и родных, и легко находила с ними общий язык, а те отвечали ей взаимностью. Рон убеждал себя в том, что дело тут не в уровне развития его девушки, неумолимо стремящемся к уровню развития ребенка, а просто человек она такой — добрый и веселый, а дети таких, как известно, обожают.

Кругленькая, беременная вторым сыном Джинни проводила его в гостиную и ушла хлопотать на кухню, а Рон замер на пороге. Оглушенный, не верящий своим глазам и готовый у всех на виду разрыдаться от вмиг рухнувших надежд.

Потому что стоявшая у незажженного камина, увлеченно беседующая с Невиллом Гермиона Грейнджер — тьфу, Снейп! Дурацкая фамилия! — была только лишь чуть менее круглой, чем его сестра, и аккуратный торчавший вперед животик не оставлял никаких сомнений в том, что его обладательница не просто плотно поела.

На ватных ногах Рон добрел до первого же пустого кресла, тяжело в него рухнул и снова ошеломленно уставился на живот Гермионы, стараясь не обращать внимания на нарастающий шум в ушах.

Как?! Как это вообще возможно? Ведь ее мужу не меньше восьмидесяти лет, и у него абсолютно точно УЖЕ НЕ СТОИТ! Как этот старый урод смог ребенка ей заделать?

Шум в ушах не утихал, горло неприятно пересохло, а его круглые от изумления глаза, кажется, порядком встревожили Гарри, потому что тот подошел к другу, сжал его плечо и спросил участливо:

— Рон, ты как?

— Норм… нормально, вроде, — откашлявшись, смог выдавить из себя Рон и быстро добавил: — Мне бы выпить.

Гарри понимающе улыбнулся и принес ему стакан с огневиски.

Алкоголь больно обжег сухое горло, молниеносно и безжалостно ударил в гудящую от последних новостей голову, и очень быстро Рон нализался, как говорится, в слюни.

Тяжелым мрачным взглядом он продолжал сверлить живот Гермионы, в котором — он не сомневался в этом — сидело сейчас очередное снейпочудовище, вытягивающее жизненные силы из его, Рона, любимой женщины. Бледное усталое лицо и тонкие руки Гермионы только подкрепили в нем эту уверенность, и он продолжил наливаться алкоголем и злобой.

Пить огневиски, да еще в таком количестве, на голодный желудок все равно что в русскую рулетку играть — шансы остаться на ногах практически нулевые, и очень скоро разбушевавшееся сознание стало подбрасывать ему настолько страшные образы Гермионы, рожающей в муках мерзкое чудище, что Рон стал тихо постанывать от ужаса. Вот уродливое отродье вылезает из мягкого нежного лона (ему так и не довелось проверить, но, разумеется, оно мягкое! Разве может у его чудесной девочки быть другое?), но в последний момент цепляется своим огроменным шнобелем за тонкую кожу и разрывает промежность, мгновенно превращая ее в кровавое месиво…

— Рон, с тобой все в порядке? — встревоженно спросила Джинни, и все посмотрели на него. Лаванда старательно прятала глаза: ей было ужасно стыдно за поведение своего парня, который нажрался еще даже до того, как всех пригласили за стол.

Рон встряхнул головой, почувствовал, как мешанина из скудного, съеденного хрен знает когда обеда и недавно выпитого алкоголя устремилась по пищеводу вверх, и решил пройтись до ванной. Наверняка там в шкафчике найдется Отрезвляющее зелье. Во всех приличных домах, где живут волшебники старше семнадцати лет, просто должно быть такое.

Ванная располагалась на следующем этаже, и Рон старательно тащил свою пьяную тушку вверх по ступенькам, когда открывшаяся перед ним картина заставила его резко остановиться и протрезветь даже без облегчающего действия зелья.

На площадке третьего этажа беременная Гермиона Грейнджер (тьфу ты! Ну ладно, пусть по старой памяти будет Грейнджер) исступленно целовала своего старого некрасивого мужа. Закинув руки ему на шею, она вжималась в него всем телом, насколько позволял живот, конечно, и лихорадочно бормотала между страстными поцелуями:

— Хочу тебя… Так сильно… Зачем мы вообще сюда пришли… Меня аж трясет… Это все ты виноват… Почему не настоял, чтобы мы остались дома?.. Теперь неудобно уйти прямо сейчас… а у меня между ног целый водопад… А-а-ах!

— Мне нравится этот твой второй триместр, — прервал ахи-охи жены тихий смешок Снейпа. — Ты стала такой ненасытной.

Осторожно пятившийся назад Рон успел-таки заметить своими вмиг протрезвевшими глазами, как бережно длинные пальцы Снейпа гладят круглый животик, в то время как наглые пальцы его второй руки бесстыдно копошатся под юбкой жены, заставляя ту стонать все громче.

— Тихо! — Снейп закрыл ей рот поцелуем. — Нас услышат!

— Пойдем в ванную, — с готовностью предложила Гермиона. — Наложим Заглушающее.

Снейп, ворча себе под нос что-то о приличиях, все же позволил себя увести, и вскоре за любовниками закрылась дверь ванной комнаты, а мгновение спустя послышался еле слышный равномерный гул — так всегда происходило при использовании Заглушающего заклинания.

И тут ноги Рона все-таки не удержали. Он тяжело осел на ступеньку, обхватил раскалывающуюся от боли голову руками и от души выматерился.

Потому что все то, что он сейчас увидел, никак не соответствовало тому, что он себе напридумывал и чей образ старательно подпитывал много лет. Потому что эта стонущая от ласк мужа Гермиона ну никак не походила на испытывающую удовольствие только от книг и лекций заучку, а этому Снейпу, который сейчас трахал свою жену в чужой ванной в чужом доме во время чужого праздника, явно никак не больше сорока пяти лет, и у него, конечно, безусловно, разумеется, ВСЕ ПРЕКРАСНО СТОИТ!

«Ага, особенно сейчас», — горько улыбнулся Рон и побрел обратно в гостиную.

Терпеть вокруг себя этот балаганистый круговорот счастливых лиц он был больше не в состоянии и поэтому под неблаговидным предлогом свалил с Гриммо, 12 домой. Не в квартиру в престижном магловском районе Лондона, которую он снимал уже несколько лет, а именно домой, в Нору, к маме и папе, которые поздравили зятя еще утром и на шумный праздник оставаться не захотели.

Здесь, где любой член рыжего семейства мог найти покой и утешение, плотину наконец прорвало.

— Мама, — ввалившись в дом, заплакал он горькими пьяными слезами, — мама, она ждет ребенка! От него!

Молли Уизли уронила вязание на пол, Артур недоуменно нахмурился.

— Она беременна! Беременна от него! — рыдал Рон. — Она никогда не вернется ко мне!

Испуганные родители засуетились, забегали вокруг хлюпающего носом бестолкового младшего сына.

Кое-как, с огромным трудом, уловив общий смысл в бессвязном потоке слов, Молли и Артур обомлели. Артур пришел в себя первым и, под предлогом мужского разговора выгнав жену из гостиной, призвал к себе бутылку огневиски.

— Это для меня, — сурово осадил он тянущего ручонки к стакану сына. — Тебе уже достаточно.

А потом Рон говорил, а Артур слушал.

А когда сын признался, что живет с Лавандой, чтобы просто скоротать время до возвращения Гермионы, то все же налил тому огневиски, а сам схватился за голову.

— Сын, ты сошел с ума! — сказал он. — Она замужем и любит своего мужа, слышишь? Она любит Снейпа, а не тебя. И ждет от него ребенка. А ты сегодня же забудешь про все эти глупости, иначе, клянусь Мерлином, я тебя выпорю и не посмотрю на то, что ты уже дядька великовозрастный и выше меня ростом.

Рон икал, согласно кивал и, в конце концов, отрубился прямо тут, на стареньком продавленном диване, и спал крепко-крепко до самого утра.

После сытного завтрака в родительском доме Рон трансгрессировал в свою квартиру и объяснился с рассерженной Лавандой. Признался, что никогда ее не любил и вряд ли полюбит, согласился, что он — козел, каких свет не видывал, и помог девушке собрать ее вещи.

Расстались они не то чтобы друзьями: разъяренная Лаванда все же оставила ему напоследок пару царапин на лице, которые, впрочем, быстро зажили. А в том, что поступок его был абсолютно правильным, Рон убедился четыре месяца спустя, когда бывшая девушка вышла замуж и укатила с мужем в Америку.

Тем временем Гермиона родила дочку, и, впервые увидев ее, такую крохотную, розовую и пухленькую, Рон влюбился без памяти. Китти Снейп была очаровательной малышкой, похожей на своего грозного отца разве что цветом волос, а во всем остальном — ну вылитая Гермиона. Сердце Рона плавилось от нежности, когда он смотрел на ее вздернутый кверху носик, перебирал черные непокорные кудряшки. И как он мог когда-то считать ее чудовищем, которое неминуемо разорвет пополам собственную мать? Это же маленький прехорошенький ангелочек, а не девочка. Так думал Рон и, любя крошку даже сильнее своих родных племянников и племянниц, баловал ее безмерно.

Северус Снейп скрипел зубами, но терпел это безобразие, потому что любому, даже самому суровому, родителю приятно, когда его дитя вызывает такой восторг у окружающих.

Как-то во время очередного семейного застолья Гарри Поттер, понаблюдав, как Рон заливисто ржет, изображая из себя лошадку, в то время как трехлетняя Китти приказным тоном требует бежать быстрее, спросил нагло:

— Профессор, не боитесь, что Рон возьмет с вас пример и тоже когда-нибудь женится на девушке, моложе себя лет эдак на двадцать пять?

Снейп проследил за взглядом бывшего ученика, дернул тонкие губы в сардонической усмешке, а потом весь вечер рассказывал всем присутствующим о новом быстро и сильнодействующем, не оставляющем следов яде, рецепт которого он сам недавно изобрел.

Время летело. Дети подрастали, родители старились, друзья пропадали на работах, встречаясь только по праздникам (благо, из-за многочисленности его родни они случались примерно раз в неделю), а Рон был все так же одинок.

Нет, он, конечно, встречался с женщинами, звал их на свидания, просыпался по утрам в их постелях, но к себе никого больше не звал и с родителями и друзьями благоразумно не знакомил. Он хотел, чтобы у него было все по-настоящему, так же, ну, или примерно так же, как у Гермионы и Снейпа, как у Гарри и Джинни, как у Невилла и Ханны, и терпеливо ждал свою женщину.

А потом в его жизни появилась Габриель Делакур.

* * *

Она появилась в Норе во время очередных семейных посиделок по случаю чьего-то дня рождения.

Распространяя вокруг себя сладкий весенний аромат духов, Габриель вошла в гостиную, бросила на пол один-единственный чемодан (бумкнуло при этом прилично, наверное, опять заклятие невидимого расширения), утерла пот со лба и заявила, что какое-то время поживет здесь.

Женщины вскочили со своих мест, засуетились вокруг нее, засыпали вопросами, и под градом встревоженных взглядов Габриель не выдержала и, тихо и деликатно всхлипнув, раскололась: оказывается, она рассталась с парнем, уволилась с работы и сбежала из Парижа, потому что «видегть его больгше не могу, нагдоел хугже горькой редьгки».

Расчувствовавшаяся Молли тут же разрешила ей остаться. И даже бывшую комнату единственной любимой дочери выделила во временное пользование под злобным джинниным взглядом.

Габриель жизнь в Норе пришлась по душе. Она быстро сдружилась с соседями и часто уходила к Скамандерам пить чай из лирного корня. После странного на вкус и на вид отвара ее мутило, но благодарила соседей за угощение она совершенно искренне.

Габриель покупала Артуру журналы о магловской технике и помогала Молли мыть посуду и кормить кур. Немного осиротевшие после вылета из гнезда всех своих рыжеволосых птенцов Молли и Артур в ней души не чаяли и со страхом ждали, что когда-нибудь эта девочка наиграется в английскую провинциальную леди и упорхнет обратно в свой Париж.

А Рон почему-то все чаще стал бывать в отчем доме, заходить по вечерам на ужин и даже оставаться на выходные с ночевкой, объясняя свое поведение тоской по детству, а никак не интересом к французской гостье.

Лежа на своей старой узкой кровати, он вспоминал белокурые, рассыпавшиеся по хрупким плечам волосы и крохотные веснушки вокруг ее носика и думал о том, что Габриель, хоть по красоте и не может сравниться со своей старшей сестрой, но все равно очень мила, ему лучше и не надо.

А потом она пришла к нему ночью. Сама. Без каких-либо намеков с его стороны.

Просто неслышно прошмыгнула в комнату, приложила палец к губам, призывая молчать, и развязала пояс халата.

Под ним оказалось только идеально прекрасное голое тело, и Рон потерял дар речи от такой красоты.

— Это все мне? — наконец прохрипел он, погладив ее по шелковистому бедру.

— Да. Тихо, — шепнула она и скользнула по мужскому телу вниз, освободила от белья мгновенно восставший член и взяла его в рот.

И все. Мир не рухнул, небеса не разверзлись, но жизнь Рона после той ночи, когда они до утра чего только не вытворяли на его узкой постели, совершенно изменилась. И неважно, что при виде Гермионы его сердце до сих пор сладко екало, и что той ночи в принципе бы не было, не получи Габриель от подруги письмо, в котором та сообщила, что ее бывший недавно женился. Это Рон узнал уже позже, после пары месяцев отношений, но ему было наплевать. Важно было только то, насколько им хорошо было вместе.

Знакомить Габриель с родителями и друзьями надобности не было: все давно и хорошо друг друга знали. Окончательно переезжать к нему она отказалась — не хотела оставлять одних Молли и Артура. Они жили на два дома, ездили на выходные к морю, ходили к друзьям уже как официальная пара и были абсолютно счастливы.

А потом Рон все испортил. Он всегда все портил.

На седьмой день рождения Джеймса Сириуса Гермиона пришла только с дочкой, без мужа. Тот недавно снова был назначен директором, и накопившиеся дела не позволили ему присутствовать на очередном семейном сборище. Впрочем, Снейп вряд ли расстроился: все эти собрания он посещал только ради Гермионы, принадлежность, пусть и не кровную, к рыжему семейству которой никто не посмел бы оспорить.

Гермиона в этот вечер была особенно красива в своем легком светлом платье и с забранными в низкий узел пышными волосами. И Рон вдруг вспомнил, как любил эту сначала девочку, потом девушку, затем женщину почти два десятка лет, как мечтал после смерти этого столетнего старого козла Снейпа (ох, и почему змея тогда его все-таки не слопала?) назвать ее и Китти своими женой и дочерью.

Под недоумевающими взглядами родни, позабыв о своей девушке, он вился вокруг смущенной до слез Гермионы, словно трудолюбивый мохнатый шмель, понимал всю убийственную глупость своего положения, но ничего не мог с собой поделать.

Исчезновение Габриель он заметил только после того, как расстроенная Гермиона, извинившись перед всеми, ушла.

— Ну и козел же ты, братец, — сердито высказала ему Джинни и ушла кормить маленькую Лили.

Гарри неодобрительно качал головой.

А Рон, очнувшись от наваждения, трансгрессировал домой, где нашел зловеще молчавшую Габриель.

— Прости, — только и смог сказать он.

Габриель молчала.

Тишина оглушительно звенела, давила на барабанные перепонки тяжелыми свинцовыми плитами.

— Прости, я не знаю, что на меня нашло, — снова повторил он и попытался ее обнять.

Габриель молча отстранилась, ушла в спальню. Громко щелкнул закрытый заклинанием замок.

Промаявшись под дверью полночи, Рон завалился на диван и забылся странным тревожным сном, в котором Габриель превращалась в кудрявую шатенку, бессердечно хохотавшую ему прямо в лицо.

Утром Габриель в квартире не оказалось. Рон походил по пустым комнатам, попинал мебель, отметил отсутствие на полочке в ванной всяких женских штучек и вдруг страшно испугался.

Тишина теперь не просто оглушала: она била наотмашь, пинала в живот ногами, забирала столь необходимый для жизни воздух. И Рон вдруг понял одну простую вещь: без Гермионы он жил, и, возможно, даже неплохо, все эти годы, а вот без Габриель представить даже следующие полчаса совершенно не мог. Потому что как представить себе мир без воздуха? Мир, в котором невозможно дышать?

От испуга Рон даже координатами ошибся и трансгрессировал прямиком во двор Луны и Рольфа Скамандеров. Те пили отвратительно воняющий чай из лирного корня в беседке под раскидистой сливой-цеппелиной и свалившемуся буквально на их головы соседу совсем не удивились.

— Привет, Рон, — помахала Луна, а Рольф пожал ему руку, помогая подняться. — Мы бы предложили тебе чай, но кажется, ты куда-то очень спешишь.

— Спасибо. Да. Привет, — невпопад ответил Рон и трансгрессировал снова, угодив на этот раз туда, куда нужно — на крыльцо несуразной любимой Норы.

Молли уже ждала его со скалкой наперевес. Она угрожающе стучала ею по деревянному столу, и разноцветные кружки, весело дребезжа, подпрыгивали в такт ударам.

— Если она сейчас уедет, — не предвещающим ничего хорошего тоном начала Молли, — то на Рождество в гости я тебя не жду. И на Пасху тоже. И про все дни рождения тоже можешь забыть.

Рон рассеянно кивнул, до конца даже не поняв, чем именно ему угрожает мать. Какие, на хрен, праздники без его любимой белокурой девочки?

В открытой двери, ведущей на задний двор, мелькнул край светло-голубого платья, и Рон рванул туда, не дослушав очередную угрозу от матери.

Габриель кормила кур на заднем дворе и, хоть и услышала шаги приближающегося Рона, к нему не обернулась. Она не ссыпала все зерно в кормушку, как это делала Молли, а брала по небольшой горсти и бросала прямо на землю, отчего наглые пеструшки сначала разбегались врассыпную, а потом устраивали кучу-малу в попытке отвоевать заветное зернышко.

— Привет, — просипел Рон, вдруг резко позабыв все те нужные и правильные слова, что собирался ей сказать.

— Я хотела уехать сразу, — спокойно сказал Габриель, — но куры сами себя не накормят.

— Это точно, — с облегчением выдохнул Рон, как-то упустив из виду, что куры прекрасно себе жили и до ее приезда в Нору.

Девушка снова замолчала, а Рон вдруг вспомнил, что именно он хотел ей сказать.

— Это больше не повторится, — пообещал он. — Никогда.

— Разумеется, — невозмутимо кивнула Габриель, и Рон замер, обдумывая ее ответ.

Разумеется — потому что все кончено, и она уезжает? Или разумеется — да, конечно, я тебе верю?

Рон настороженно смотрел то на девушку, то на наглых кур, готовых ради еды затоптать их своими трехпалыми лапами.

Габриель кинула в стайку пеструшек последнюю горсть зерна, отряхнула руки и повернулась к нему.

Рон вытянулся по стойке смирно под ее строгим взглядом, словно заключенный, мучительно ожидающий приговор судьи.

Наконец Габриель заговорила.

— Я хочу замуж. За тебя, — просто сказала она. — И детей хочу. Тоже от тебя.

И давящая с прошлого вечера тишина вдруг взорвалась шелестом зеленой листвы, недовольным квохтаньем кур и мерным стуком так и неприкрытой двери. И чистый, свежий, упоительно вкусный воздух наполнил его легкие, вскружил голову резким притоком кислорода.

— Да, — засмеялся Рон, вдыхая наполненный ароматом ее духов воздух. — Я тоже этого хочу.

И его женщина засмеялась в ответ.