Невольник чести (джен)

Стечение обстоятельств, глупые цитаты, невинные жизни — ничто не имеет смысла, пока ты что-то не утратишь. Ты будешь рядом в миг потери — или попробуешь бежать? Но тени будут рядом вечно — ты будешь в грусти умирать: молить стать тенью, молить невинность о прощении... А, может, ты просто без стыда и стука сам добьёшь и доведёшь — заставишь плакать, умирать, но хуже, если ты убил невинность, её отрока и любовь. Она не будет вновь, как прежде — она уйдёт в ночи густой. А, может, жертвой станешь ты? Если у тебя отнимут нечто — ты будешь рядом с ней в тот миг, когда уходит жизни блик из глаз, что некогда сияли смыслом? А впредь в них только пустота, как в сердце смертного ловца. Её служителя — гонца...

Он всегда приходит неожиданно, но, в отличие от своей Госпожи, делает это медленно. Их легко отличить по этой мелочи, но она приходит нечасто. Любит ли Она смотреть, как гонец мучает невинных, или просто не видит? Она приходит лишь тогда, когда Ей бросают белую перчатку. Это дело чести. В отличие от гонца, Она не приходит просто так. Клевета, убийство, кража и прочее — причины Её прихода. Она не любит церемониться. К чему это? Приходит так же неожиданно и сразу же уходит. Но не гонец — ему хочется досмотреть и изучить. Узнать, как сделать хуже.

Он заходит в одинокий дом — одинокий, потому что в нём жила семья, но без любви. Он хочет знать: "Что будет, если кто-то в этом доме уйдёт?". Мимо него прошла невинная жертва — серый котёнок по имени Крекер. Лёгкое касание — и жизнь стала утекать из неё. Ей стало страшно, она начала кричать, но голос был сдавлен, и никто её не слышал.

Я спускалась на кухню в поисках еды. Меня увидела кошечка и начала плакать. Её глаза были мокрыми, она не хотел умирать. Никто не хотел... Она ко мне подошла и стала бодаться. Я взяла её, посмотрела в глаза... Искра уходила... Она умирала... Из сердца вышла суета. Прижав её к себе, я не хотела в это верить — ей был всего лишь шестой месяц...

Она урчала — добрый знак. Так и сидели. Я не могла это принять... Она ходила есть и пить,

мне не позволяла уходить. Я ей шептала:"Всё в порядке...". Пару раз она сипло мяукнула. И это был лишь первый час.

Мне показалось, что ей стало лучше, но нет — это лишь самообман. Конечно, я знала — это ничего не даст, но я пошла за помощью к той, кого должна называть матерью. Я поднялась в её комнату с обессилившим котёнком на руках. Как всегда, она даже не заметила моего прихода. Сидела за компьютером, рисовала чертежи. Я подошла ближе.

— Мам, мне кажется, Крекер приболела. — Я застыла перед ней с котёнком на руках. Спустя пару минут она повернулась и взяла котёнка. Крекер протестовала — ей было больно менять положение...

Мать понюхала её дыхание.

— С ней всё в порядке, иди, — сказала она, возвращаясь к работе.

— Но от неё пахнет аммиаком, как тогда от... — Я не договорила — слишком больно. Мать продолжила работать. — Если не хочешь везти её к врачу — отвезу я.

— Это бесполезная трата времени и денег, — сказала она безразлично и с капелькой издёвки. — Или позвать отца? — добавила она жёстче, глядя в глаза.

Я молча ушла. Даже сбежать не выйдет: деньги есть, но отец спалит... Вторая попытка прошения помощи у матери не увенчалась успехом... Я и перепуганный котёнок были заперты в комнате до конца дня. На левой щеке пульсировал красный след. Слёз не было. Они высохли за пятнадцать лет жизни в этом несправедливом аду. Глупо, все окружающие верят, что дружная семья. Семья... Это слово давно стало пустым звуком...

Крекер стала дрожать. Я подвинула лежанку к батарее и положила на неё Крекер. Она обессиленно лежала там и смотрела на меня полупустым взором. Я легла рядом с ней, свернувшись так, что я стала стенками её лежанки. Она довольно закрыла глаза и тихо заурчала. Правой рукой я поглаживала её и продолжала шептать что-то успокаивающее.

Вспомнились зимние вечера, которые мы проводили с ней. Закрывались в комнате. Она садилась мне на коленки, и я читала ей стихи Пушкина. Она их очень любила... Иногда я разбавляла их Маяковским и Есениным. Они ей тоже очень нравились. Потом она спрыгивала с моих коленок и кое-как забиралась на подоконник. Я выключала свет и подходила к ней: мы смотрели на заходящее за горизонт солнце. Когда солнце уходило, мы смотрели на звёзды и вечно одинокую Луну...

Её медленное дыхание начало сбиваться. Слышался холодный хрип. Она перестала урчать. Я прижала её к себе и продолжила ласково поглаживать. Из последних сил она открыла глаза и посмотрела в мои. В них читалась благодарность за каждый миг, что был проведён с ней — за её короткую, но не скучную жизнь, за те вечера, за каждый прочитанный стих для неё. За всё.

Она закрыла глаза...