Старинный колокол (джен)

Мы сверим сердца,

Сорвем голоса,

Встань рядом со мной,

Нам не нужен герой.

Дим бежал по лестнице и думал, что именно такими вспышками у него все это останется в памяти: почти полная темнота, выщербленные неровные ступеньки под ногами, дробный перестук Алькиных сандалий над головой, гулко бухающее в ребра собственное сердце, а где-то далеко-далеко (не только внизу, но и как будто в другом мире или времени) — стрекот ночных цикад в высокой, почти высохшей траве.

* * *

— Скорее, Дим-Дым, — закричала Алька и сорвалась с места.

Это только она его так называла. Немного по-малышовому, ведь это и правда осталось еще с их первого класса, но Диму даже нравилось. Как будто между ними была какая-то тайна. Словно кодовое имя для разведчика или что-то в этом роде...

Это он додумывал, уже догоняя или, вернее, пытаясь догнать резвую Альку. Она ласточкой пролетела между засыпающих жилых корпусов, большинство окон в которых уже погасли и темнели синими прямоугольниками, юркнула в давно и прочно знакомый всем школярам пролаз между забором и массивным бетонным кубом столовой (ох, и узко же! Дим не то чтобы еле протиснулся, но через год или два, пожалуй, уже не сумеет этого сделать) — и припустила вверх по улице, явно стараясь прятаться в тенях (хотя кое-где спрятаться было вовсе негде, фонари так и пронизывали неширокую улицу насквозь, от забора до забора и от дома до дома).

Дим еле-еле поспевал за ней.

Когда-то улица называлась Макеевской (и это имя ничего не говорило Диму), но потом ее переименовали в Педагогическую, потому что именно на ней располагалась школа-интернат имени Нестерова. Только не Петра Николаевича Нестерова, который был военный летчик и герой, а другого — Михаила Васильевича Нестерова. Он был известный художник. Изображения (они называются «ре-про-дук-ции») его картин висели в школе в каждом корпусе: и в жилых, и в учебных, и в столовой, и, конечно, в актовом зале.

Наконец бдительные фонари кончились, а с ними и асфальтированная улица. Алька резко, совсем неожиданно остановилась на границе, где та сама собой превращалась в тропинку, уходящую в поле, и Дим только теперь заметил, как тяжело она дышит. Наверное, и он так же.

— Точно? — опасливо спросил он на всякий случай, перейдя на шаг (нельзя после бега сразу останавливаться... сердце может остановиться тоже... хотя Альке, кажется, на это было наплевать).

Алька упрямо кивнула, вздернув подбородок. Глаза у Дима еще не привыкли к темноте после ярких фонарей, поэтому он не мог различить выражение ее лица, но хорошо знал, какое оно сейчас. Просто он знал Альку.

— Я с тобой, — запоздало произнес Дим. Не то чтобы это надо было говорить. Они оба и так знали, что идут вместе.

И они снова бросились бежать — теперь через поле по тропинке, почти прямой, мягко забирающей по дуге влево. Высохшие за жаркое лето стебли щелкали Дима метелками по ногам, чиркали повыше и пониже колена, а иногда и прямо под саму коленку, но это было совсем не больно и не сбивало с шага. Алька, как обычно, вырвалась вперед; ее ярко-алый матросский воротничок чуть не светился в мягком полумраке звездной южной ночи (наверное, это глаза Дима привыкали постепенно), загорелые ноги в темно-синих школьных шортах мелькали, словно спицы в велосипедном колесе (эх, сюда бы сейчас велосипед, который остался в деревне! вот уж они бы вдвоем — Дим бы крутил педали, а Альку посадил на раму, а можно и наоборот — так или иначе, а они бы в два счета до колокольни долетели). Короткие темные косички упруго шлепали Альку по плечам попеременно: то левая, то правая. Резинки на концах косичек тоже были ярко-красные. Однажды Марианна Ромуальдовна, учительница математики, попыталась было Альку наругать за яркие резинки, но та не растерялась и бойко сообщила, что специально подобрала их по цвету к воротнику школьной формы, так что Мараловне и ответить было нечего, кроме разве что неискренне похвалить Альку за такое рвение в соблюдении формы...

Дим знал, как быстро Алька бегает (еще бы, они дружили с первого класса, совсем не обращая внимания на дурацкие дразнилки, а потом и «тили-тили-тесто» само собой сошло на нет), и ему было совсем не обидно проигрывать девчонке — это же не любая девчонка, а Алька, его самый крепкий друг, почти что он сам, только лучше. Но слишком отставать тоже не хотелось. Был бы здесь кто другой из их класса, Дим бы не отстал вообще ни капельки, ни на шажочек. Просто Алька и правда бегала лучше всех, дольше и быстрее. Это все знали.

Громада старой колокольни вырисовывалась беззвездным силуэтом на фоне неба. Ее верхотуру венчал массивный, пузатый колокол — Дим даже не представлял, какого он на самом деле размера, но явно очень-очень большой. Боковым зрением Дим заметил, что в траве вокруг них начали загораться светлячки — как будто звезды опрокинулись в траву и отражаются в ней. Это было красиво, и он пожалел, что нет времени рассмотреть... в боку закололо, но Дим упрямо стиснул зубы и поднажал. Догнал Альку. Та словно почувствовала — а может, просто услышала его громкое пыхтение — и перешла на шаг (очень быстрый шаг). Теперь косички не подпрыгивали так сильно, а просто мотались вправо-влево и обе одновременно, а не по очереди. Интересно, почему так?

Но думать об этом было тоже некогда, наверное. Как тут разберешь. Мыслям же не прикажешь, в какой момент каким из них лезть в голову...

Дим вдруг почувствовал, как на него душным одеялом наваливается тревога.

— А если... — Дим заговорил и тут же сбился с дыхания, которое, оказывается, еще не восстановилось после бега. — Если не сработает?

Алька что-то ответила, не оборачиваясь. Ее голос потонул в стрекоте цикад — Дим и не заметил, как они включили свои песни.

— Не слышу!

— Сработает! — уверенно повторила Алька, обернувшись к нему. Тропинка была узкая, на одного человека, так что идти рядом они при всем желании не смогли бы (а желание, по крайней мере, со стороны Дима, было: так этот разговор мог бы стать куда удобнее, и Альке не пришлось бы все время вертеть головой). — Как это не сработает?

— Если он не будет звонить?

— Да будет, конечно! Он же... такой древний, — чуть менее твердо произнесла Алька. А потом ее голос снова окреп: — Он старше города и интерната. Такие вещи... они не перестают работать просто так. Может быть, он все это время ждал, когда мы придем — именно мы...

— Ждал, чтобы всех спасти? — Дим мысленно (он же не хотел споткнуться и упасть) зажмурился, представляя себе старинный колокол, который дремлет целыми днями в ожидании момента, когда надо будет поднимать людей по тревоге. Дремлет спокойно и лениво, но чутко, словно домашний кот...

Прозвучало так, будто он сомневается именно в словах Альки, и Дим хотел было что-то еще сказать, как-то объясниться, что он не это имел в виду, но Алька и так догадалась, кивнула. Замахала руками взад-вперед, как Евген-ваныч велит делать на уроке физкультуры, когда после бега все идут шагом по спортзалу еще круг, чтобы выровнять дыхание. Хорошая идея! Дим тоже принялся размахивать руками.

— А если они не поймут, Алька? Если огни не зажгутся?

— Поймут, — Алька сурово сдвинула брови; с острыми глазами и твердо сжатыми губами она была похожа на батыра из учебника литературы. — Ну, побежали!

И они побежали снова. И снова сухие метелки по ногам: чирк-чирк-чирк... И прыгают Алькины косички. Дим немного смотрел под ноги, а немного — на ярко-красные резинки, поэтому совсем упустил, когда это башня выросла совсем перед ними и заслонила почти полнеба. Только что она была так далеко, и вдруг!..

Задыхаясь от колотья в боку, Дим остановился у двери колокольни. Ну конечно, сейчас она окажется заперта, и получится, что они сюда прибежали совершенно зря, и надежды нет, и...

— Давай скорей! — крикнула Алька, рывком распахнув дверь — наверное, замки на ней давно рассыпались от старости, а может быть, она никогда и не была запертой. Дим удивился и не удивился одновременно, как будто ожидал этого.

Изнутри пахнýло... Дим даже сразу не понял, чем. Старинностью, наверное (Дим догадывался, что это слово неправильное по грамматике, но оно ощущалось как раз правильным на каком-то более глубоком уровне; просто Дим так чувствовал). Казалось, что в башне никто не бывал целую тысячу лет, хотя это было бы очень странно, учитывая, что дверь была не заперта, когда они пришли. Хотя, может быть, это только для них она оказалась не заперта?

Не теряя времени на такие размышления, Алька снова припустила бегом, теперь вверх по винтовой лестнице, освещенной только светом звезд, пробивающимся через узкие, но, по счастью, часто натыканные окошки.

Внутри было не только темно, но и тихо. Когда Дим шагнул через порог, стрекот цикад словно отрезало невидимой стеной, будто они остались где-то там, в другом пространстве, за неведомые километры от внутренностей старинной колокольни. От этого становилось чуточку жутко, но в хорошем смысле. Как будто что-то замирает внутри...

Дим поспешил вслед за Алькой, нашаривая ступеньки в полутьме. Ха, оказывается, снаружи было еще светло по сравнению с тем, что здесь, внутри колокольни! Жалко, что они не подумали взять с собой никакого фонарика. Но, к своему удивлению, спустя несколько шагов Дим понял, что почти не оступается. То ли света звезд из маленьких окошек хватало, то ли его ноги сами собой вошли в правильный ритм и син-хро-ни-зи-ро-ва-лись со ступеньками древней лестницы.

Вот бывают же такие люди, которые могут бегать бесконечно долго и не выдыхаться! Наверное, Алька могла бы стать олимпийской чемпионкой, подумал Дим, хватаясь за стену. Кажется, перед глазами летали черные мушки, хотя об этом было очень сложно судить в темноте лестницы. Надо чуть-чуть передохнуть... секундочку, две...

Алька неутомимо топотала впереди и вверху. Время от времени оттуда сыпалась пыль и каменное крошево.

Сколько пролетов они миновали? Ладно, он миновал — Дим давно уже не знал, как далеко вырвалась вперед Алька. И бывают ли вообще пролеты у винтовой лестницы? Может быть, лучше думать о том, на сколько метров от земли он поднялся?

Высота Дима никогда не пугала. Но когда ты в заброшенной башне так далеко от «цивилизации», да еще в почти полной темноте...

Вдруг сверху раздался шорох и грохот, а сразу за ним — Алькин вскрик. И мимо Дима просвистело вниз несколько камушков — небольших и средней такой величины.

У Дима все захолодело внутри. На секунду он забыл, как дышать, и даже сердце перестало так бешено колотиться, пытаясь выпрыгнуть через горло.

— Алька?! — отчаянно завопил он в пустоту. — Алька!

— Все хорошо, — ответила она таким голосом, что было понятно: ничего не хорошо. — Я просто... подвернула ногу, кажется. Тут такая ступенька, из нее выпала пара камней...

Дим забыл напрочь о мелькающих мушках в глазах, о том, как колет в боку и как колотится сердце — так и взлетел к Альке, что даже не запомнил, сколько было до нее ступенек. Наверное, не меньше двух дюжин. Она сидела на одной из них и пыталась встать, опираясь на стену, но одна нога упрямо подламывалась, отказываясь держать невеликий Алькин вес.

— Попрыгаю теперь на одной ножке, как в классики, — виновато улыбнулась Алька. — Дим-Дым, давай вперед, я за тобой!

Что? Вперед? Бросить Альку здесь одну?

— Давай, надо скорей, — Алька закусила губу. — Если ты не успеешь прозвонить, все напрасно!

Дим колебался еще мгновение, самое долгое в жизни. В темноте он не различал, но все равно как будто при свете дня увидел перед собой твердое лицо Альки, ее упрямо вздернутый подбородок, вертикальную морщинку между упрямо сведенных бровей.

— Давай! — повторила она и стукнула кулаком по каменной стене. — Скорее, Дим-Дым!

И Дим решился.

Сколько еще он бежал — не запомнил. Больше или меньше, чем от самого низа до того места, где поранилась Алька? Наверное, меньше. Вроде бы сильно меньше, а может, и нет. В какой-то момент — он не заметил — каменная лестница сменилась деревянной, и Дим успел испугаться, что доски ступенек могли сгнить или нет, истлеть (слово-то какое ему вспомнилось! оно больше подходило всей этой старинности вокруг) со временем, что он провалится так же, как Алька, но нет, не провалился, дерево оказалось еще прочным.

Где-то сзади и внизу напряженно пыхтела Алька. Поднималась-таки как-то, упрямая. Может быть, она действительно прыгала на одной ноге, а может быть, на коленках и руках...

Диму показалось, что он вылетел на верхнюю площадку башни через целую вечность, или нет, через пару шагов. Ну не пару, конечно. Может быть, пару десятков или сотен. Какая разница?

Площадка на миг ошеломила Дима. Словно он из темноты выбежал на яркий свет (почти так оно и было — свет звезд показался ему после темноты лестницы очень даже ярким, но это было логично: конечно, ведь звезды стали ближе, придвинулись оттого, что Дим так высоко забрался). Здесь был ветер (легенький, но все же), и только теперь Дим понял, как ему не хватало хоть какого-то движения воздуха. Глухая тишина больше не окутывала его непроницаемой стеной — мир вокруг дышал и шевелился.

Никакого ограждения по краю площадки не было, и Дим на всякий случай решил к нему не подходить, хотя страха не почувствовал. Просто... возникла такая легкая опаска, что ли.

Но самое главное, что приковало его внимание, то, ради чего он... ради чего вообще всё — это, конечно, был колокол.

Колокол и правда оказался огромный. Нет, Дим этого ожидал, конечно, но все равно... Его стенки были, наверное, как стены небольшого дома (уж точно не тоньше стен сарая). Стенки были не блестящие, а тусклые, потемневшие от времени и даже на вид шершавые. Их покрывал зеленоватый цвет, какой появляется на старом-старом металле, который давно не чистили. Но это не выглядело... как что-то плохое или грязное. Наоборот: как будто с возрастом колокол обрел какие-то новые свойства, которые бывают только у очень старых, древних вещей. Новую настоящесть.

Колокол висел чуть выше головы Дима, точнее, его глаза оказались чуть ниже края колокола, а макушка уже выше: пригнись — и можно пролезть под него, прямо внутрь. Дим так и сделал, запоздало подумав, что вот будет номер, если колокол сейчас оборвется и накроет его собой. Эта мысль ушла так же легко, как и пришла: почему-то совершенно ясно было, что старинный колокол висит хорошо и прочно и не собирается никуда обрываться — ни сейчас, ни вообще никогда. Может быть, целую вечность.

От края до края колокола было, наверное, шагов десять, если не двенадцать. Дим не стал мерить расстояние; важнее было другое. Сразу стало ясно, что это не такой колокол, в который бьют, дергая веревку, привязанную к языку, а такой, который надо раскачивать, чтобы он сам бился боками о металлический столб посередине. Дим про такие читал. Так делали самые большие колокола.

Но как же сдвинуть с места такую махину?

Дим выбрался наружу, снова пригнув голову, и толкнул колокол двумя руками, прямо ладонями в толстый бок — тот оказался почему-то теплым на ощупь, словно в нем осталась частичка солнца, нагревшего его за день, или даже нет, словно он был... живой. Да, будто перед Димом было живое существо, древнее и, пожалуй, разумное, которое нужно было разбудить — и оно обязательно поможет.

Но, конечно же, от одного толчка он совсем не сдвинулся, и черная безнадежность снова подкралась к Диму, протянула мохнатые лапы: «ничего не получится... все зря... вы все сделали напрасно...»

Где-то внизу упрямо пыхтела Алька, преодолевая ступеньку за ступенькой. Дим ее не мог слышать, но почему-то слышал.

А еще дальше внизу пели цикады (их снова стало слышно, когда Дим выбрался наверх). Они-то не знали, что им всем грозит...

Дим переглотнул и толкнул теплый колоколов бок еще раз. И еще. И опять. И снова.

И ему показалось, что многотонная металлическая махина чуть двинулась...

Совсем чуть-чуть.

«Резонанс, Дим-Дым! — прозвучало вдруг у него в голове голосом Альки. — Толкай еще, толкай в тот момент, когда он качнется!»

Дим выждал миг — и пихнул колокол еще раз. И еще.

И ему показалось, будто тот качнулся чуточку сильнее. Самую крошечную, незаметную чуточку...

Еще!

Дим вспомнил маму и бабушку в деревне. Как же они радовались, что Дима берут в городскую школу, да не простую, а для одаренных детей! Правда, Дим до сих пор не знал, в чем таком он одарен. Дим тоже радовался немножко, когда узнал, но больше испугался: как же так, уезжать из родного дома, от мамы в город, в какой-то интернат, в котором придется жить целых долгих пять дней — и только на два дня можно вернуться домой? Спать в не своей постели, есть еду, которую приготовила не бабушка и не мама, а повариха в столовой... и так целый бесконечный учебный год!

Он еще был маленький, и ему казалось, что город — это ужасно далеко. На самом деле оказалось, что нет. Что можно сесть на автобус, и через час ты уже будешь дома. И даже первоклассникам можно ездить одним, ведь никто в Федерации ни за что не обидит ребенка...

Нет, поначалу он страшно скучал, конечно. Бывало (только это секрет!), что и пускал ночью слезу тихонечко в подушку. А потом ничего, привык. Веселая школьная жизнь затянула Дима с головой...

А еще он встретил в школе Альку. Не только ее, конечно; еще Шурика Любоева, гениального конструктора роботов и всяких автоматических систем, и Вовчика Баклушина, который мог нарисовать что угодно, чего только ни попроси, и никому не отказывал (может быть, именно поэтому ребята не наглели и не просили слишком уж много), и Максимку Ненашева, у которого был несомненный писательский талант и к которому бежали за помощью всегда, когда надо было что-то сочинить, будь то заметка в школьную стенгазету про уборку мусора у озера или стихи для юмористического спектакля по мотивам ирландских народных сказок...

Все они были для Дима очень хорошими друзьями. Но самый-самый крепкий друг все-таки была Алька. Так уж совпало где-то в небесных сферах, что они словно летели по одной траектории, как струны, поющие на одной и той же частоте...

А еще Алькина баб-Гюля тоже работала в школе. Техничкой. Это значит, что она все везде мыла и наводила порядок. И на самом деле она была не бабушка, а прабабушка Альки. Баб-Гюля была добрая, и Алька, когда была маленькая, часто бегала к ней, заскучав по маме и другим родственникам, а с ней бегал и Дим — и для него баб-Гюля тоже находила ласковое слово, и это было почти как посидеть с бабушкой (со своей собственной бабушкой), только по-другому... как будто у него появилась вторая бабушка, вот! Второй бабушки, по отцу, у Дима никогда не было, потому что не было и отца (как у многих). Иногда баб-Гюля угощала их с Алькой вкусными треугольными пирожками, которые пекла сама (Дим сглотнул; сейчас бы такой пирожок...), а чаще всего они просто пили у нее в комнатке со смешным названием «каптерка» (как будто в ней что-то коптили) горячий чай с твердыми кусками колотого сахара. Сахар был не такой, как в коробочке с надписью «быстрорастворимый рафинад», а прямо каменный, и грызть его не получалось, а надо было держать кусок за щекой и прихлебывать чай так, чтобы он проходил через этот сахар и становился сладким. А потом он постепенно размягчался от горячего чая, и уже можно было осторожно попробовать погрызть...

А самое главное — что у баб-Гюли всегда была для них целая куча интересных историй. Вначале, когда Дим и Алька были маленькие, она рассказывала им сказки, совсем незнакомые Диму («это потому что ты русский, а у баб-Гюли татарские сказки», — объяснила однажды Алька, и с той поры Дим стал знать, что бывают такие татары и что он русский, а баб-Гюля татарка, а значит, и Алька тоже), а потом пришел черед настоящих историй из жизни многочисленного баб-Гюлиного (и Алькиного, получается) семейства. Слушать ее всегда было интересно.

А еще Дим вспомнил Алькиных двоюродных братьев Ильку и Камилку (получается, баб-Гюля и их прабабушка тоже). Они были близнецы, но не очень похожие. Оказывается, так тоже иногда бывает, и не все двойняшки — обязательно двойники. Илька и Камилка были еще маленькие, они учились в первом, ой, теперь уже во втором (ведь начался новый учебный год) классе, поэтому Дим не очень хорошо знал, что они за люди, но раз Алькины родственники — значит, должны быть хорошие...

И все эти люди, от бабушек (и даже прабабушек) до первоклашек (и, конечно, второклашек), и других, и даже ясельных малышей в колясках — у всех у них жизни сейчас зависели от того, не сдастся ли Дим. Не ослабеет ли. Не перестанет ли раскачивать старинный колокол на верхушке заброшенной колокольной башни...

Дим тяжело дышал. Руки уже ломило толкать тяжеленную махину, но теперь он уже ясно видел, что колокол раскачивается все сильнее с каждым его толчком, с каждым ударом распахнутых ладоней в теплый металлический бок. Чтобы не сойти с ума, он в какой-то момент начал считать, но уже несколько раз сбивался со счета и не знал, сколько раз он уже качнул старинный колокол: сто, двести? Сколько прошло времени? Еще не поздно? Он все пытался заглянуть внизу и понять: далеко ли потускневшему от времени металлическому краю до столба, что служил колоколу языком? Но это было не видно. Можно было бы разглядеть, если бы Дим бросил свой пост и забежал сбоку, но вдруг, если он так сделает, то не хватит как раз того единственного толчка, который он мог бы сделать, если бы не забежал посмотреть?

— Ух ты, — выдохнули за спиной.

Дим обернулся. У его ног Алька мучительно вытолкнула себя руками из лаза, ведущего на лестницу. Села, морщась от боли, подняла к лицу ладони — даже ночью было видно, что они распухли и покраснели, а коленки у нее были содраны до крови. Потрясла руками, упрямо мотнула головой и перевела взгляд на уже заметно качающийся колокол — Диму даже приходилось пригибать голову, чтобы ее не задело его краем. А то, наверное, сразу сотрясение мозга будет...

— Какой он здоровенный, — совершенно по-девчачьи сказала Алька, глядя на то, как над ее головой взлетает колокол — огромный, как солнце, тяжеленный, как дом.

— А то, — почему-то с гордостью сказал Дим, будто это он лично такой колокол сделал и тут повесил. — Только не вставай... тебе будет неудобно на одной ноге.

— Ладно, — покладисто (подозрительно покладисто!) согласилась Алька.

А как только Дим отвернулся, вскочила и приладила ладони рядом с его. Пихнула колокол одновременно с ним, ойкнула от боли в раненой ноге и то ли упала, то ли села обратно на пол.

— Я же говорил! — возмутился Дим, оборачиваясь к Альке с твердым намерением ее наругать, но тут размах движений колокола достиг-таки нужной точки. А может быть, ему не хватало именно этого единственного маленького толчка от Альки.

«БОММММММ!» — раздалось у Дима над головой, нет, везде вокруг Дима, словно это запело разом все мировое пространство.

— Пригнись! — торопливо велела Алька, и Дим поскорее плюхнулся рядом с ней, еще немного оглохший от этого внезапного звона.

И еще раз:

«БОММММММ!»

Этот звук был торжественный, низкий и звонкий одновременно. Казалось, вместе с ним вибрирует вся башня старой колокольни, а может быть, и все поле — или даже весь город.

«БОММММММ!»

Дим только теперь заметил, что одна косичка у Альки расплелась, резинка куда-то потерялась, а волосы рассыпались по плечу и воротнику форменной матроски. По щеке Альки протянулась свежая царапина — такая же красная, как воротник. Наверное, это когда она упала там, на лестнице, когда под ее ногами провалился кусок ступеньки.

Это еще повезло, что только кусок, поежившись, подумал Дим.

«БОММММММ!»

— Смотри, смотри! — Алька вытянула руку. Отталкиваясь руками и здоровой ногой, она поползла к краю, и Дим невольно поежился, но посмотрел туда, куда Алька показывала.

На сигнальных башнях расцветали тревожные огни — один за одним, уходя вдоль великой стены вдаль, на юго-восток, за горизонт. Дим успел увидеть, как загораются последние из тех, до которых мог дотянуться его взгляд. В темноте ночи они были, как огромные светлячки — или как спустившиеся с неба звезды.

И только страшное предчувствие кольнуло его.

— А мы успели, Алька? Не слишком поздно подали сигнал?

Алька легла животом на пол площадки и высматривала что-то на востоке. Краешек неба уже начинал светлеть; это еще не была заря, но солнце точно показывало, что оно собирается выбраться наружу через часок-другой.

— Успели! Смотри! — торжествующе крикнула Алька, показывая пальцем.

Дим напряг зрение. И правда, на путях железной дороги будто бы что-то шевелилось. Неужели они смогли, они обогнали поезд?

Алька перекатилась на спину, и ее воротник, косичка и распущенная половина волос свесились с края так, что Дим торопливо отвернулся — почему-то на полсекунды страшно стало смотреть. Конечно, Алька не могла упасть, ведь почти всем своим весом она прочно лежала на верхней площадке башни... Но все-таки... И не страшно же ей так лежать!

— Знаешь что, Алька, — выпалил Дим. — Ты храбрее любого мальчишки!

— Да не, — рассеянно отозвалась Алька, запрокинув голову в небо. Перекатилась снова на живот, подперла распухшими красными ладонями подбородок и принялась опять высматривать поезд. — Ничего такого...

Дим подошел ближе, наклоняясь, чтобы колокол не снес его совсем («БОММММММ! БОММММММ!»). Сел рядом с Алькой, свесив с края ноги (и правда, совсем не страшно; чего это он раньше?).

— Вовсе не «ничего»...

Алька не стала спорить («БОММММММ!»).

— Слушай, а он сам качается, — вдруг заметил Дим. — Мы же его больше не толкаем, а он все не прекращает...

— Ага, я заметила. Наверное, в нем какая-то древняя программа защиты записана. Один раз ударишь, и он уже сам продолжает, — предположила Алька.

Колокол взлетал над их головами, и взлетал легкий Алькин воротник, и взлетала расплетшаяся половина ее волос. Дим чувствовал, что и его отросший «ежик» (ух, скоро придется стричься, а иначе заставят) треплет могучий ветер, поднятый звонким металлическим телом колокола.

— Мы успели, Дим-Дым. Значит, все хорошо. Значит, завтра наступит, — уверенно сказала Алька. — Все-таки молодцы мы!

— Ага, и назавтра будет линейка — «ученики шестого класса Алия Мустафина и Дмитрий Белозеров исключены из школы за сис-те-ма-ти-чес-ки-е нарушения дисциплины»... Все еще молодцы?

Алька засмеялась.

Она снова перекатилась на спину, и в ее темные глаза опрокинулось черно-синее небо, густо залитое звездами, как расплескавшимся молоком. Над ней взлетал колокол, поднимая горячий ветер, где-то вдалеке полз смертоносный, но теперь уже почти совсем безобидный поезд, а Алька хохотала так, будто Дим сказал самую смешную в мире шутку.

И Дим хохотал вместе с ней.