Факультатив (джен)

Обучение рисованию было одной из составляющих оригинальной методики Минами-Сенсея. «Для Бойца крайне важно развивать пространственное мышление», — говорил он. В шесть с половиной лет развивать мышление очень скучно, но Соби уже знал, что главное для Бойца — послушание и дисциплина, поэтому он старательно строил кубы, шары и конусы. Со временем простые фигуры стали получаться все лучше, Соби понял форму предметов, как она складывается из света и тени, и ему понравилось рисовать.

Минами-сенсей регулярно беседовал с преподавателем изобразительного искусства Гото-сенсеем, интересовался успехами своего подопечного, достаточно ли он прилежен в развитии техники? И для Соби это было важнее всего — идеальная техника исполнения, точность, как в заклинаниях. Его творчество было в Системе, каждое заклинание — живое, смертоносное произведение искусства, рисование ни в какое сравнение не шло. Система звучала, как орган с симфоническим оркестром, а живопись была как флейта — очень маленькая музыка.

Но все-таки рисование и Система были близки, поэтому закончив школу «Семи Лун», Соби поступил в Токийский университет искусств.

Если бы не Кио, ему бы в голову не пришло записаться на факультативный курс «Подсознание в изобразительном искусстве». Соби не стремился рисовать подсознание, не восхищался сюрреализмом, но Кио не отставал, не отставал и не отставал, и Соби согласился.

Сенсей Мидори Ивата, маленькая, немолодая женщина одевалась во что-то неопределенное и радужное, в стиле европейских хиппи прошлого века и рисовала котов, глотающих рыб, глотающих котов. Соби решил, что она, видимо, придерживается каких-нибудь диет, поэтому ее подсознание генерирует бесконечные картины поглощения и питания.

Студенты, воодушевленные котами и рыбами Ивата-сан, старались поразить друг друга неординарностью собственных фантазий. Соби рассматривал работу Кио — портрет девочки со странным, одновременно и кукольным, и очень взрослым, злобным лицом:

— Жуть какая, — сказал Соби, — кто это?

— Моя дочь, — ответил Кио и пожал плечами, мол, кто еще это может быть?

— Завидую твоему подсознанию, — пробормотал Соби.

— По памяти рисовал, — пояснил Кио зачем-то.

Покивав головой, Соби сделал вид, что очень внимательно слушает Ивата-сан. Все-таки у него профдеформация, постоянный самоконтроль, подсознание слишком организовано и не порождает ни рыб, ни пугающих дочерей.

— Предлагаю всем поставить эксперимент, — объявила Ивата-сан, — попробуйте нарисовать свой сон. Тот, который лучше всего запомните.

— Это же очень интересно! — воскликнул Кио, когда они вышли из аудитории. — Сны — открытая книга души, всяких страхов, тайн, любовных в том числе. Я даже знаю, что нарисую.

— Двоих сыновей? — поинтересовался Соби.

— Каких сыновей? Почему ты такой злой, Соби-чан? Расскажи, что ты будешь рисовать? Хотя бы в двух словах?

— В двух словах: не запоминаю сны.

* * *

Соби врал, некоторые сны он помнил, но их вряд ли можно было нарисовать так, чтобы было понятно, в чем там смысл.

Он докурил и сел к мольберту.

В этом сне не было ничего особенного — просто поле, усыпанное бабочками. Их очень много — тысячи, очень красивых. Но они почему-то не взлетают, а Соби нужно идти и приходится шагать прямо по ним. Бабочки хрустят под ногами, ломаются, кусочки разноцветных крыльев взлетают, как лепестки. Он пытается разогнать глупых насекомых, но становится еще хуже — бабочки разбиваются об его руки, словно сами стремятся погибнуть. Соби уже ненавидит их, потому что они такие красивые, слабые и бессмысленные. Перейти бы скорее это чертово поле.

Он нарисовал поле, пересеченное цепочкой следов из смятых бабочек. Посмотрел недовольно. Нет, все-таки непонятно, что слабость делает их отвратительными, для обычных людей это всего лишь печальная картина.

Однажды Соби нашел в сети отчет о выставке художников-перфомансистов где-то в Европе. Там к картинам были приделаны выдвигающиеся крючки, цеплявшие за одежду; молотки, норовившие стукнуть посетителей по макушке. Люди уворачивались и хихикали. В этом главный минус живописи — зритель всегда может увернуться и не понять замысел художника, а стоять рядом с картиной и каждому стучать по голове молотком даже для перфоманса слишком вызывающе.

Соби закурил, размышляя о печальной участи любого художника — как ни старайся донести собственную идею, хоть образами, хоть словами, хоть звуками, это всегда разговор с самим собой.

В Системе Боец создает заклинание, и его красота и смысл понятны всем — и Жертве противника, которая чувствует его силу на себе, и ее Бойцу, и собственной Жертве. Но то, что в Системе получается всегда, вне ее практически невозможно.

Зарисовку с бабочками Соби сдал и забросил факультатив, несмотря на активное возмущение Кио.

Но идея нарисовать сон его заинтересовала, только то, что он мог припомнить утром, далеко не всегда можно было изобразить.

Ему приснился Рицу, все такой же длинный и прямой, но несколько обветшавший, словно старость уже обняла его и немножко измяла. На глазах у него была плотная повязка, но выражение лица было все таким же уверенным и самодовольным. «Не стоит недооценивать рояльные струны!» — произнес он значительно. Был он совершенно один, в светлой небольшой комнате без окон. «Мне кажется, вы в психушке, сенсей», — заметил Соби. «Какая глупость! — возмутился Рицу, — я веду урок. Садись на свое место, Агацума-кун, после занятий ты будешь наказан за опоздание». «Вы совсем с катушек съехали, сенсей», — это не дерзость, это констатация факта. Дальше Соби не помнил, но вряд ли могло быть какое-то продолжение.

Казалось, в этом сне есть потенциал. Соби нарисовал старый маяк на щербатой растрескавшейся скале, верхний ярус башни зиял черными провалами выбитых окон. Это был слепой маяк. Соби закурил и долго, прищурившись, рассматривал рисунок. Потом несколькими штрихами наметил почву растрескавшуюся от жары, как в пустыне.

— Как трагично, — вздохнул Кио, когда Соби показал ему работу.

— Нет.

— Что, не угадал? — расстроился Кио искренно, — А в чем смысл?

— Смысл в том, что это очень хреновый маяк, — ответил Соби и убрал рисунок в папку.

Художник одним движением кисти может передать свои эмоции, придать им форму, понятную зрителю… Да, конечно! Соби отвернулся от мольберта и уставился в окно.

Был сон, который он очень хорошо помнил, хоть приснился он очень давно, после самого первого боя, который они провели вместе с Сеймеем.

В этом сне Соби был невероятно длинным клинком, вроде Масамунэ, но видел все со стороны. Сеймей, одетый в что-то светлое и развевающееся, штихелем выводил на клинке надпись. Соби чувствовал каждую черту, но боль не имела значения, потому что с каждой буквой он чувствовал силу имени, которым наделял его Сеймей. И становилось неважно, что он не этого имени ждал всю жизнь, а Сеймей не собирался его давать, оно все равно становилось общим. Закончив, Сеймей встал и окунул клинок в купель с водой, чтобы смыть с надписи кровавые потеки. И тогда Соби одновременно почувствовал и увидел имя Beloved, рукоять клинка срослась с рукой Жертвы. Сеймей взмахнул мечом, и клинок, ликуя, рассек купель, словно она была сделана из хлеба.

Как нарисовать счастье Бойца, у которого есть Жертва? Банальнейшие образы: меч в потеках крови; меч среди брызг воды; меч в руке хозяина. Их так часто используют, что никакого смысла в них не осталось. Ликование клинка — ослепительно белая линия, рассекающая Черный квадрат, но работу Малевич-сан не использовал только ленивый.

Соби вздохнул и нарисовал Рицку чем-то, видимо, расстроенного, потому что он стоял, сунув руки в карманы, нахохлившись, как птенец, и смотрел в сторону, не желая ни с кем встречаться взглядом. Он ждал кого-то, кто должен был вернуться: то ли Сеймея, то ли выздоровевшую Мисаки, то ли природного Бойца, который рано или поздно появится, это ведь самое важное, что может произойти в жизни Жертвы.

— Ты прекрасный реалист, Со-чан, — оценил работу Кио, — получилось очень живо.

— Это печальная картина, — сказал Соби. — Буду рисовать котят, это, кажется, единственное, что всем понятно.

Кио хотел что-то сказать, но только вздохнул. Иногда общаться с Соби было сложно.