Пастырь Рэйвенхольма (джен)

Уже давно никто (и никак иначе) не называл его, кроме как отец Григорий. Он и сам уже привык к божественному сану и в миру себя по-другому не представлял. Жил тут, в Рэйвенхольме, молился, отпускал прихожанам грехи и наставлял мудрыми советами. Благославлял и сочетал брачующихся, крестил их детей и постоянно думал, что лучшего теперь уже и быть не может. И совсем не важно, что был он когда-то не простым гражданином, а воином, настоящим воином, но, приняв обет, зарыл в подвале своё оружие и откопал его только тогда, когда разбомбили город. И когда из ракет наружу поперла нечисть — всё изменилось вдруг, и люди, его миряне, изменились тоже: быстро, катастрофически и безвозвратно. Кто не выбрался отсюда, тот стал болеть, кашлять, покрываться струпьями и язвами, терять рассудок и человеческие привычки. И все его соседи, его паства, его прихожане, что заразились новой чумой, видоизменились, подрастеряли человеческий облик и позабыли себя. Да, подзабыли, какими были когда-то, и разобраться в собственных метаморфозах уже не смогли. С мозгами, превратившимися в кашу, обычные живые люди обратились в мерзких тварей, нежить, в бренные оболочки с гнилой начинкой, и слышать, изо дня в день, их тоскливые, заунывные стоны было просто невыносимо. Теперь живые мертвецы составляли его паству, и, будучи в шоке от случившегося, он, отец Григорий, очень долго сомневался, принимая очевидное, но непростое решение: изводить зомби, насколько это будет возможно, придётся самостоятельно. На время он отрешится от жалости и сострадания, соберет в кулак силу воли, и с именем Бога на устах, во имя милосердия и человеколюбия, начнёт избавлять от мучений всех этих страдальцев, уже ставших, по факту, никчемными пустым оболочками без души. Для чего мобилизует все свои мирские навыки, раз одними молитвами во вселенских бедах не обойтись. И, как единственный "светоч" в этом проклятом месте, он знает себе цену, и его изощрённый жизненный опыт принесёт-таки разнесчастным их долгожданный и вечный покой...

Конечно, это была людоедская сделка с совестью и обретённым, несмотря на суровые годы службы, устойчивым человеколюбием, но он как следует отмолил свой грех и, взирая на безмолвный лик Господа, уже выстраивал себе примерные "планы сражений". Естественно, вне чётких сроков присутствия морока и без сторонней помощи рисковал, как никто другой, но прервать такую важную по сути миссию его ничто бы не заставило. И как изобретатель-конструктор, сварщик, каменщик и плотник, он развернулся не на шутку. Надрывал спину, таская брёвна, железо и куски камней, чтобы обезопасить себе жильё. Изводил зомби на путях миграции баррикадами и ловушками, используя брошенные авто, полупустые газовые баллоны, старые редуктора вместе с тросами, ржавые, но работоспособные газонокосилки. И его верная "Аннабелль" ещё ни разу не подводила его, хоть и город был велик, и казалось, что всему этому кровавому ужасу не будет конца.

Иногда казалось, что он сходит с ума: такие жуткие, отрывистые сны к нему приходили. Иногда от бессилия и ощущения безнадежности опускались руки, и верный кольт-питон, мрачным отверстием вороненого ствола, заглядывал ему в лицо, но расписаться в малодушии он, отец Григорий, не имел никакого права. И верил, верил в лучшее и судьбу, которая, своим невообразимым, причудливым зигзагом, приподнесет ему нежданный сюрприз, и его вселенские старания будут оценены, как должно...

И вот, всё изменилось в миг, когда в окрестностях Равенхольма вдруг появился человек. Он вынырнул из катакомб, как из пучины — морской чёрт: статный, широкоплечий, в диковинном комбинезоне и изящных очках, что не портили его, а наоборот, придавали благообразный, интеллигентный вид. Который, правда, отчасти оказался обманчив, и руки у парня были не отростками "книжного червя", а самыми настоящими деловыми "клешнями", которыми он ловко и одинаково владел хоть дробовиком, хоть монтажкой, хоть пистолетом.

И была ещё у парня какая-то "бесовская пушка", притягивающая к себе всё на свете, и которой можно было зашвырнуть подальше абсолютно любой предмет: от дисковой пилы до заминированной бочки. А чтобы пробиться сквозь его "паству" — это нечленораздельно мычащее, смердящее разложением стадо — требовалось ой как много временивремени и сил.

При всём своём внешнем унынии и медлительности, зомби оказались-таки весьма зловредными существами. Они могли пропустить кого-то мимо себя, никак на это не реагируя, и потом, всем скопом, расставив свои костлявые руки, вылавливать жертву в импровизированную сеть. Или же притворялись совсем уж трупами, но стоило только с ними поравняться, как зомби с дикими стонами поднимались на ноги и, не разбирая дороги, шли в атаку. Конечно, ими руководили животные инстинкты, но от этого не становилось легче. И настраивая очередную ловушку, он молил прощения у Господа. Какая не была бы в итоге тварь, а все они — некогда человеки, а теперь дарование божье. А раз этот парень решился-таки пройти сквозь Рэйвенхольм, то он, отец Григорий, будет с чуваком до самого своего конца.

...теперь в руках у парня был верный дробовик, что позволило напарникам добраться-таки наконец до кладбища. И когда нежданный гость скрылся во мраке туннеля, отче неистово перекрестился. Он мог бы уйти с этим парнем, подобрать себе какой-нибудь приход и жить в своё удовольствие, но не зря же судьба определила его в Рейвенхольм. Здесь теперь его приход, а зомби — его паства. Потому что это он — её пастырь. Пастырь Рейвенхольма.