Барби (гет)

Барбаре четырнадцать лет, и она ненавидит свое имя.

В книжке о происхождении имен она вычитала, что с греческого языка оно переводится «незнакомка» и «иностранка». Барбаре кажется, что теперь это ее пожизненное клеймо — ни с кем не сойтись близко, для всех остаться миражом или пустым местом. Второе даже более правдоподобно.

Конечно, у нее есть Нэнси, и иметь такую подругу, как она — большая удача. Ее-то имя с греческого — «милосердие», а это и возвышенно, и утонченно, и так ей подходит.

Только вот Нэнси зовет ее «Барб», а это даже хуже полного имени.

Барб. Барб. Барб. Барб.

Похоже на звуки, которые издают собаки, когда лакают из миски, или, того хуже, когда блюют.

Барбара старается свое имя полюбить. Задается целью, разрабатывает план.

Столько прекрасных, известных женщин являются ее тезками: жена Фрэнка Синатры прекрасный пример, и ей — нежной, тонкой и гордой — это имя так подходит. Даже если кому-то придет в голову и к ней обратиться «Барб», оно не прозвучит так гулко и глупо, она лишь своим видом смягчит нелепое сочетание звуков.

Барбара Иден и Барбара Луна — две актрисы и им до миссис Синатра далеко, но Барб и с ними в одну линейку не встать ни при каких обстоятельствах. Она не актриса, даже врать толком не умеет, а эти профессией жизни сделали притворство.

Больше всего Барб уважает Барбару Стрейзанд, потому что она не вылизанная идеальная картинка, а бойкая, живая и очень талантливая. Где-то на подкорке она внушает веру в то, что даже если ты бесталанная Барбара Холланд, что-то хорошее в жизни тебя все равно ждет.

Барбара сильно в это не верит, чтобы не разочароваться лишний раз, но постер Смешной девчонки в комнате вешает, чтобы совсем не отчаяться.

Только нелюбовь к своему имени лишь усугубляется. Она разрастается, как черная плесень во время сырости, расползается из мыслей по всему телу. Сначала Барбаре кажется, что у нее отвратительные рыжие волосы, но когда она заикается маме о том, чтобы покраситься хотя бы в каштановый, встречает лишь непонимание.

Вечно вьющиеся в беспорядке пряди бесят настолько, что в одно субботнее утро Барб просто отрезает их к чертям (так и думает про себя, не решаясь ругаться вслух), а потом плачет, потому что лучше не становится. Оказывается, волосы отвлекали внимание от дурацких очков, без которых мир расплывается, теряя четкость и смазывая очертания предметов, поэтому она едва ли сможет выйти без них из дома.

Барб забывает их однажды на прогулку с Нэнси, но в стеклянной витрине аптеки видит себя — расплывчатое пятно и выделяющийся на лице, совершенно неуместный нос.

Настоящая катастрофа в том, что Барбара растет, становится женщиной, как говорит мама, и ее бедра просто огромны. Разглядывая их в зеркало, она давится слезами, никак не может их остановить. Они жгут щеки, подсаливают губы и скатываются с подбородка на грудь. С такими бедрами можно ожидать, что хоть она вырастет привлекательной и уравновесит фигуру, но Барб и тут не везет — маленькая, широко посаженная. Просто еще один пункт в список ее уродств.

Нэнси между тем с каждым днем только хорошеет. Мальчики зовут ее гулять, засматриваются даже те, кто постарше. Она, конечно, не соглашается никуда с ними идти, но Барбара знает, что это лишь вопрос времени. Найдется и тот, перед которым даже Нэнси не устоит.

Барбаре пятнадцать, и она знает, что ее никто никогда не полюбит.

Как такое убожество вообще можно полюбить?

Барб больше не плачет перед зеркалом — нашлось более удобное решение. На свое отражение она теперь просто не смотрит: чистит зубы, уперев взгляд в смеситель с разводами в своей ванной, на полку с кремами от прыщей для жирной кожи. Одевается в школу, повернувшись спиной к шкафу с зеркальной дверцей. Игнорирует существование своего лица.

Зато Нэнс теперь постоянно перед зеркалом крутится и так, и сяк, постоянно советуется как ее бедра смотрятся в новых джинсах, идет ли ей юбка, и это обычно такой фасон, на который Барбаре можно даже не заглядываться.

Общаться с ней становится с каждым днем все сложнее — расцветающая красота будто ударяет ей в голову.

Барб теперь много времени проводит в библиотеке, там, где они раньше сидели с Нэнс вдвоем. Старательно обходит ряд с художественной литературой, что заманивает корешками с фамилиями Остин, всех трех Бронте, Диккенса.

Барбара хоть и дурна собой, как Джен Эйр, ей не стоит даже надеяться встретить своего Эдварда Рочестера.

Нечего забивать голову викторианскими романами — только лишнюю надежду лелеять.

Барб учится жить со знанием, что обречена на одиночество.

Нэнси снова отказывается пойти в библиотеку и Барб злится, а оттого не смотрит по сторонам и движется на непривычной для себя скорости.

Столкновение неизбежно, в нее врезаются с размаху, ощутимо и даже больно, сумка с тетрадями падает, разбрасывая все содержимое по узкому школьному коридору, и Барб словно в замедленной съемке видит, как какая-то старшеклассница в форме черлидерши (и почему они носят ее ежедневно, а не только когда матчи?) наступает на тетрадку по химии.

— Извини-извини, — тянет звучный голос.

Перед ней лохматый, явно нуждающийся в стрижке паренек в обносках. Барбара словно слышит голосом матери: «не общайся с оборванцами», поэтому молча пытается собрать содержимое сумки, пока ещё кто-нибудь по нему не потоптался.

Паренек тоже ей помогает, в его руках уже тетрадь по испанскому, блокнот для записей. Их руки одновременно тянутся к учебнику по химии, но не сталкиваются, потому что это вам не романтическая комедия, потому что его рука находит кое-что поинтересней, чем книги.

Это кое-что точно не ее.

Фигурка человечка с топором.

Барб не знает, как она попала в ее сумку, но предполагает, что носит ее с собой не первый день: в субботу она имела неосторожность оставить свои вещи в гостиной Уилеров, где младший брат Нэнси со своими друзьями носились так, словно от этого зависела их жизнь. Наверняка кидались игрушками, и одна угодила прямиком в ее сумку.

Парень разглядывает фигурку внимательно, едва ли не с трепетом.

— Ты тоже играешь в D&D? Почему ты тогда не в нашем клубе?

Барбара молчит. Она знать не знает ни о каком клубе, ни что такое D&D, и ее новой знакомый незнакомец, кажется, сразу это понимает.

— Я Эдди, кстати, — говорит он словно между делом.

— Я Барбара, — автоматически отвечает она, хотя вроде бы не собирается разговаривать с ним посреди коридора. Вообще нигде не собирается.

Эдди смотрит на нее, затем на фигурку, а потом снова на нее. Его губы растягивает улыбка, мигом преображая его лицо и Барб неосторожно думает, что он симпатичный. Его бы переодеть, подстричь — будет приличный человек.

А он все смотрит, то на нее, то на фигурку.

— Забавно, — улыбается Эдди ещё шире. — Твое имя.

— Что не так с моим именем? — он хоть не наступает на ее тетрадки — тут же топчет самое больное.

— Нет-нет, хорошее имя, — пожимает он плечами, легко, непринужденно. — Просто это все выглядит, как судьба!

— Судьба? — Барб с этим оборванцем Эдди совсем запуталась.

— Просто ты Барбара, — а то она сама не знает, — а это варвар!⁽¹⁾ — он демонстрирует фигурку, сует почти ей под нос. — А я играю за варвара вот уже два года! Круто?

— Наверное, — тянет она неуверенно.

Пока они болтают, школьники перестают сновать туда сюда, и в коридоре становится пусто и тихо, поэтому смех Эдди кажется слишком громким.

— Говорю же, судьба! Приходи к нам в клуб, мы собираемся по четвергам. Это отпадная игра!

— Не думаю, — отвечает она сразу, но Эдди ничуть не расстраивается, наверняка из вежливости позвал.

— Ну, держи свои вещи! Забудь, что я тут болтал, я просто накуренный! — и хихикает, прикрыв рот ладонью.

Накуренный? К такому повороту Барбара оказывается не готова. Хотя все сходится — парень может говорить с ней только в нездравом уме. Она спокойно укладывает вещи в сумку, а Эдди уже отходит от нее, но бросает громкое:

— Приятно познакомится, Барби!

Это звучит как чушь.

Больше «пьющей собаки Барб» она ненавидит только издевательское «Барби». Хорошенькая изящная куколка-блондинка с тонкими запястьями и щиколотками, с лебединой шеей, плоским животом, аккуратной грудью и идеальными чертами лица, такими, что даже Нэнси до нее далеко по неосторожности ее тезка.

После этой куклы Барб даже подумать о себе, как о Барби не может — это же сплошное издевательство, насмешка.

Только из уст Эдди оно так не звучит — лихо брошенное, мимолетное, без намерения высмеять. Это тоже ее имя. Просто имя и ничего больше.

И с тех пор она Эдди замечает. Раньше не знала о его существовании, а теперь то и дело натыкается на него в школьном дворе, у шкафчиков, находит взглядом в столовой и даже случайно сталкивается на улице.

Он всегда узнает, всегда бросает с лёгкой улыбкой «привет, Барби» и идёт дальше по своим делам.

Что примечательно, с ней никогда не бывает в эти мгновенья Нэнси.

Иной раз Барб даже кажется, что она придумала себе это знакомство, только-только думала о Рочестере, так вот он — Эдвард, плод ее воображения, только не благодарный богач-затворник, а сирота при живых родителях, тот самый, кого легко причисляют к дурной компании, потому что пьет, курит, еще и не только сигареты, играет тяжелую музыку, прогуливает уроки и рискует остаться на второй год.

И все равно при всех этих вопиющих недостатках, при этом наборе того, что Барб в людях если не презирает, то точно не уважает — одно «привет, Барби», и весы в другую сторону перевешивают.

Это не стало волшебным избавлением от проблем — она все так же опускает взгляд перед зеркалом, вздыхает тяжело-тяжело, почти неподъемно, когда Нэнси делится тем, что с ней заговорил какой-то красавчик из ребят постарше, но справляться с этим становится как-то легче, что ли.

Барбаре шестнадцать, а она устала всем угождать.

Родители души в ней не чают, а их ласковое: «красавица ты наша», больше походит на издевку, чем на что-то, во что можно поверить.

С каждым днем все вокруг раздражает все сильнее и сильнее. Нэнси упрямо заявляет, что ни с кем не встречается, но все равно бегает целоваться с красавчиком Стивом Харрингтоном и после уроков, и на большой перемене.

Поэтому Барб одна сидит за столиком с собранным мамой ланчем во внутреннем дворике школы, потому что погода в середине октября еще радует. А больше ничего не радует.

Зеркал, словно на зло, становится все больше и больше вокруг нее, и взгляд то и дело цепляется за новый прыщ, за отвратительные красные пятна на шее, за растяжки на бедрах. Не будь Барб такой прилежной ученицей, она бы прогуливала физкультуру, только бы не переодеваться в общей раздевалке, где все одноклассницы как на подбор миниатюрные и стройные.

Да даже в школьном оркестре все хорошенькие, хотя каждый знает, какое музыканты занимают место в школьной иерархии.

— Привет, Барби! Можно у тебя выпросить что-нибудь пожевать?

Эдди стоит перед ней, качается с носка на пятку и щурится на солнце. Его космы отросли еще сильнее с прошлого учебного года, он выглядит еще более щуплым — даже не скажешь, что это его последний год. Если он сможет доучиться, кончено.

Барб все равно не в настроении есть, поэтому она пододвигает весь свой ланч и жестом предлагает Эдди присесть.

Он ест так, словно очень-очень голодный.

— Тебя что, дома не кормят? — спрашивает она больше из любопытства, но когда слышит, как именно это звучит — тушуется. — Мне не жалко, можешь хоть все съесть. Просто…

— Забей! — отмахивается Эдди с набитым ртом. — Дядька оставил мне денег перед тем, как уехать, а я их спустил на новые струны — аж в Индианаполис за ними ездил. Думал, мне заплатят на работе, но этот старик с заправки говорит, что деньги только в субботу будут. Нужно искать другой способ заработать.

— Я могу отдать тебе свои карманные, — выпаливает Барб, прежде чем понимает, что пусть они и здороваются уже второй семестр, пусть она по разговорам с Нэнс, с другими одноклассниками и с девочками из оркестра примерно знает, кто такие Мансоны и как живут, самого Эдди она все же не знает. Вдруг он так и зарабатывает — жалостью выманивает деньжата у хороших девочек из среднего класса?

— Нет-нет, Барби! — сразу же поднимает руки ладонями к ней Эдди. Соус забавно стекает по его подбородку. — Я не собираюсь тебя грабить! То, что я играю за варвара, не делает варваром меня! Но если ты завтра принесешь для меня сэндвич, буду очень признателен.

— Принесу, — обещает Барб.

И как-то так выходит, что всю неделю они обедают вдвоем. Эдди хвастается новой татуировкой, рассказывает про свою музыкальную группу с отвратительным названием, и почти каждой своей репликой заставляет Барб улыбаться.

Все рушится, когда их находит Нэнси. Ее носик морщится так, словно от Эдди воняет, хотя, пусть от него не несет одеколоном, как от богатеньких мальчишек, пусть от его одежды пахнет не свежестью дорогого кондиционера для белья, в его запахах нет ничего отталкивающего, Барб даже нравится.

— Мансон? Ты чего к ней пристаешь? Она не будет покупать у тебя наркотики!

— Ты бы еще громче об этом кричала, Уилер! — шипит Эдди, сразу же как-то неуловимо превращаясь из дружелюбного в едва ли не агрессивного. — Мы просто болтаем.

Он словно змей, что только что расслабленно дремал на камне под солнцем, а теперь, расправил капюшон и показал ядовитые зубы.

— Нэнси, правда, — пытается встать на его защиту Барб, но та уже уперла руки в бока и выглядит такой грозной — как коршун, готовящийся разодрать змею когтями.

В любой другой ситуации Барб от такой заботы стало бы приятно, но не сейчас, когда она наслаждалась приятной беседой, а их так прервали. Она чувствует себя обиженной. То есть Нэнси можно пропадать по полдня, неизвестно чем заниматься с королем школы, у которого репутация бабника, которого интересуют не сами девушки, а то, что у них под юбкой, а Барбаре нельзя даже поговорить с единственным парнем, который от нее нос не воротит? Даже если это по-приятельски. Даже если она платит ему за это едой.

Эдди, уходя, бросает на нее полный сожаления взгляд. Ну, или Барбаре хочется так думать. Привычного «Барби» не слышно и ее настроение падает ниже некуда.

Эдди продолжает здороваться с ней в коридорах, а однажды, когда Нэнс нет рядом, подходит прямо у шкафчиков, в переполненном коридоре, ни на кого вокруг не обращая внимания и что-то протягивает.

— Барби, придешь на мой концерт? Одиннадцатого ноября?

Барб знает, что ее родители никогда и ни за что не отпустят ее в какой-то бар на окраине, где ее не-друг, не-товарищ, никто, о котором она думает непозволительно часто, будет играть музыку, которую она не слушает и не понимает.

Только она устала всем угождать и хочет хоть раз угодить себе.

— Но меня же не пустят в бар, — тянет она с сожалением.

— О, это не проблема! В понедельник подгоню тебе фальшивые документы, — обещает Эдди. — Ты только приходи, Барби!

— Я приду, — соглашается Барб.

Она почему-то чувствует себя не такой уродливой и неповоротливой, как еще секунду назад. Даже если Эдди все это делает из вежливости, из благодарности за неделю обедов, по какой-то еще причине, вроде того, что она Барбара, а он — варвар, ей плевать. Она чувствует себя лучше — это главное.

Барб ничего не скажет Нэнси про этот концерт, пусть они и делятся всем.

Она серьезно настроена преодолеть все возможные препятствия, и прийти на концерт. Возможно, она осмелится даже сделать яркий макияж, пусть для этого и придется долго смотреть на себя в зеркало.

Барбара уверена, что в намерении попасть в злачный бар и увидеть Эдди на сцене ее не остановит ничего. Разве что смерть, но как она может грозить невзрачной девушке в самом скучном городке во всей Америке?

1) В английском Barbara созвучно с the barbarian, как и славянский аналог имени Барбара — Варвара

Вернуться к тексту