Алое на черном (джен)

Цунаде

Цунаде играет столько, сколько себя помнит. Целую вечность ее рука встряхивает стаканчик, отправляя в полет игральные кости. Они катятся с тихим стуком по столу, пока не замирают: красное или черное. «Ты выиграла, внучка». Дед смеется весело, заразительно, треплет ее по волосам, и Цунаде уклоняется, потому что на голове у нее аккуратные хвостики, и совсем-совсем не хочется, чтобы они растрепались. «Повезло», — недовольно бурчит она в ответ. Ей часто везет в этих играх, настолько часто, что играть становится неинтересно.

Цунаде не знает, когда растеряла всю свою удачливость. Может быть, она исчезла, когда дед Тобирама вернулся весь почерневший от горя и… один? Или когда совсем тогда молодой Сарутоби-сенсей привел с миссии весь свой отряд, кроме одного человека — командира? Или когда родители, махнув рукой на прощание, уходили на самую обычную патрульную миссию? Присмотри за Новаки, Цу, мы скоро вернемся. А кости катились, гремели о дерево стола резными гранями, только сколько бы она ни ставила на черное, выигрыш не приходит.

Цунаде хочет на войну. А бабушка бесцеремонно запирает ее в госпитале, заставляя учить все новые и новые техники, да приговаривает только одно — на твой век войны еще хватит. Но Цунаде все равно кажется, что там — там будет легче. Потому что ничего хуже стонов и плача быть не может. Ничего хуже просьб прекратить мучения. Цунаде еще не знает, что страшнее может быть только невозможность что-либо сделать. Не успеть.

Они оба — и Джирайя, и Орочимару — пытаются не пустить ее, говорят, что не нужно, не нужно видеть, нужно помнить, но Цунаде кажется, что она уже видела все, а может быть, где-то в глубине души она еще просто не верит. А кости катятся, стучат в голове, и ей выпадает красное. Как проступающие через белое покрывало пятна. Оно какое-то неправильное, бесформенное, такое, что никак не может прикрывать человеческое тело — Цунаде ведь точно знает, как оно должно выглядеть. Потому она не верит совсем, срывает его, а потом кричит, кричит так, что кажется — легкие вылетают наружу вместе с голосом. Потому что это никак не может быть Новаки. Ее любимый, дорогой младший брат. Единственный, кто у нее остался.

Когда Цунаде кажется, что вокруг нет ничего, кроме темноты, когда она сидит, уставившись в стену и совсем, совсем не чувствует ни капли чакры, бабушка оказывается рядом. Смотрит долго и пристально холодными серыми глазами, в которых то и дело вспыхивают красные искры, а потом бьет по щеке — сильно, с оттяжкой, так что зубы клацают, а рот наполняется соленым вкусом. Цунаде вскидывается, быстро, зло, и чакра уже играет в крови, а потом опускает голову и плачет, долго, навзрыд плачет, и ей кажется, что слезы — красные.

Цунаде работает так, что не замечает течение дней. Она убеждает, говорит зло и горячо, настаивает, продвигая свою идею — медикам нечего сидеть в госпитале, они должны быть там, на поле. Они должны успевать. Ее слушают и нет — не все принимают и еще меньше тех, кто понимает. Иногда Цунаде кажется — она кричит в пустоту, а из этой пустоты откликнуться некому. «Это отличная мысль!» — она слышит, видит горящие воодушевлением глаза, и не может не отозваться на их свет. Они говорят бесконечно долго, и Цунаде кажется, что она летит. Что она может все и чуточку больше. А как не мочь, когда рядом ее Дан?

Идея наконец-то получает поддержку, и Цунаде отправляется на так желаемую ею войну. Грязь захлестывает с головой, черное мешается с красным, и она уже почти не видит различий между ними. Кости крутятся в голове еще быстрее, и ее заснувшая было удача в бою снова дает о себе знать. Она тогда еще не знает, что это — в последний раз. Но они живы — все трое живы, и слушают Ханзо, что называет их всех Легендарными. Это звучит странно, смешно, а от дурного предчувствия сердце заходится в немом крике.

От легендарности нет никакого прока, когда ее руки почти по локоть погружаются в красное, когда всей собранной целительной чакры не хватает на то, чтобы удержать в пальцах одну единственную жизнь. Кости катятся по столу, и ей снова выпадает красное. Оно заполняет собой весь мир, отражается в меркнущих глазах Дана, и на этот раз у Цунаде нет сил даже кричать. Она смотрит на свои руки и удивляется — почему до сих пор не отгрызла их зубами по самый локоть? Ведь от них нет ровным счетом никакого толка.

Ее назовут легендарной еще раз. Легендарной неудачницей, которая проигрывает любую ставку. Цунаде ненавидит красное и всегда ставит на черное, но когда играет она — непременно выигрывает красный цвет.