I don't want to die (джен)

Боль.

Одно слово.

Четыре буквы, неотвязно преследующие его последние дни.

Боль.

А может, он ошибается? Может, не последние дни? Может, это короткое словечко связано со всей его странной, непонятной для многих жизнью?

Боль. Она такая разная: то сильная, то ослабевающая. То резкая, то изматывающая и непрерывно стирающая, уничтожающая все его существо.

Она прочно поселилась в нем. Она ломает и требует новой дозы наркотиков. Она хрустит костями. Она разъедает, разрывает, выворачивает наизнанку тело, грызет мозг. И в разрушенном разуме, в главной его силе и главной слабости, в ответ на каждый удар измученного сердца тихо стонет слабое эхо:

«Больно. Больно… Больно!»

— Что ты творишь? Очнись!

Жгучая пощечина встряхивает мысли, но не придает сил. Глаза натыкаются на такой же полный безысходной тоски и боли взгляд. Всего миг, чтобы схватить и запомнить на всю жизнь. А потом последует удар. Резкий, сильный. И новая порция боли.

Ноги не держат — он валится на пол. В сердце вдруг ледяным вихрем накатывает волна страха. Ужаса, который вопреки голосу рассудка тянет обернуться назад, чтобы увидеть перекошенное судорогой ярости лицо человека, который когда-то назвал его своим лучшим другом.

Удар. И он вновь оборачивается, хотя прекрасно знает, что будет больно снова и снова. Что он хочет увидеть? Он не знает и сам. Он не знает уже ничего. Уничтоженное наркотиками сознание не позволяет осмыслить ситуацию, и только мелькающая где-то на задворках интуиция подсказывает, что все это правильно.

Да, так нужно. Нужно, чтобы было больно до слез, до крика. Он должен был на это пойти, но он не знал, что это будет так страшно.

«— Почему ты не чувствовал боли?

— Боль всегда чувствуешь, Шерлок. Но ее не нужно бояться».

Кто это говорил ему? Чей образ, отложенный в сознании, прошептал такую удивительную истину? Он был важен для него. Но кто он? Этот человек в цепях, с черными сумасшедшими глазами. Это сейчас не важно, потому что он все равно не сможет следовать этой истине. Потому что каждый следующий удар становится все сильнее, все бесчеловечнее и яростнее. И он уже боится не боли, а того, что последует за ней. Боится того, что его забьют, растопчут, так и не поняв, не простив, не услышав.

— Это что — игра?!

Это не игра. Давно уже не игра. И ему вдруг становится спокойнее, когда он понимает это. За любой проигрыш надо платить, а он проигрывал всегда, всю свою жизнь. Каждое его слово, каждый поступок, приводивший к чьим-то страданиям, добавляли очки к его проигрышу. И вот случилось непоправимое, а следом пришла расплата.

Она пришла, и вся боль, накопленная другими, стала его болью. Он должен принять это. Должен, иначе ему незачем жить. И вот он уже не может оборачиваться, потому что его избивают, бьют ногами в живот. И он корячится на полу, по-человечески пряча лицо, но не делая ни одной попытки защититься. Его бьют вновь и вновь, и тело рассыпается на куски, и вязкая ярко-алая пелена заволакивает глаза.

Все прекращается в один момент. Вдруг становится очень-очень тихо. Только откуда-то сверху сквозь звон в ушах доносится предупреждающий возглас:

— Прошу, никакого насилия!

Это же Калвертон Смит. Он вдруг отчетливо вспоминает это имя. Маньяк, серийный убийца, к которому нужно проникнуть во что бы то ни стало. Милейший человек. Добрейший папаша своей обожаемой дочери. Вот она вторая часть его плана. Плана, что он так отчаянно пытался вспомнить.

Кровь на полу. Много крови. Он опирается на руки, глядя на изляпанный алым пол — нет сил подняться. Только ломота в костях да тошнотворный комок в горле, теплый и липкий, с отвратительным металлическим привкусом.

— Спасибо, доктор Ватсон. Больше он не опасен.

Да. Действительно не опасен. Но ему нужно узнать еще кое-что. Вымолить ответ на вопрос, прежде чем он позволит себе окончательно провалиться в темноту:

— Нет. Пусть делает, что хочет. У него есть основания. Я ведь убил его жену.

Ярости уже нет. Но и тоски тоже. В этих глазах какая-то бездонная пустота, что даже хуже, чем если бы в них оставалась ненависть. «Так ли это, Джон? Простишь ли ты меня? Примешь ли такого и теперь? Да, я мерзавец и тварь. Но прости мне мою ошибку последний раз. Дай еще один шанс, и клянусь — я научусь жить заново. Потому что и сам себя я уже наказал».

— Да, убил.

Что-то обрывается внутри от этих слов. И медленно, очень медленно угасает последний луч надежды. Теперь уже все равно, что будет дальше. Все равно, потому что друг не простил, не принял, не смог найти в себе силы забыть все, что случилось. Это конец, и не все ли равно, умереть сейчас или потом, в руках серийного убийцы?

Шерлок Холмс теряет сознание. Теперь вокруг только пустота.

Он будет ждать. Даже когда друг уйдет, оставив трость, он будет ждать и верить, что Джон еще вернется. Когда тихо откроется потайная дверь, и в комнату войдет серийный убийца, Шерлок будет ждать. Смит аккуратно возьмет стул и сядет у изножья кровати, сложив на коленях руки в тонких латексных перчатках.

— Вы пришли в мое логово и сдались мне. Почему?

— Вы знаете.

— Я хочу услышать это от вас.

— Я хочу, чтобы вы меня убили.

Ему самому станет страшно, когда он скажет это. Если все пойдет не так, как надо, если Джон не вернется и не простит... Странно, за всю свою жизнь Шерлок ни разу не думал о том, как закончит свой путь. Почему?

Ответ довольно прост и понятен.

— Скажите, что вы чувствуете?

— Я боюсь.

— Вы не могли бы поконкретнее?

— Я боюсь умирать.

— Вы сами этого хотели.

— У меня есть причины.

Калвертон усмехнется, закатывая рукава. Усмешка у него страшная, плотоядная.

— Но вообще вы умирать не хотите.

— Нет.

— Не могли бы вы повторить это.

В палате тихо. В этой тишине хрипло прозвучит его голос:

— Я не хочу умирать.

— Еще раз, — послышится рядом змеиный шепот.

— Я не хочу умирать.

— Ну и последний, на удачу.

— Я боюсь… и не хочу… умирать…

Убийца наклонится близко, к самому лицу, и заглянет в наполненные слезами и болью глаза:

— Вот и чудно.

«Если он поймет, что нужен тебе, клянусь, он придет».

Шерлок будет ждать. Вытягивая из Смита признание, он будет ждать, все еще ждать и надеяться. Когда убийца встанет рядом и, облизнув губы, опустит для удобства больничную койку, он поймет, что только эта надежда может хоть немного продлить ему жизнь.

— Сделайте глубокий вдох.

Ладони в медицинских перчатках сомкнутся на нижней части лица, перекрывая доступ кислорода, и не останется ничего, кроме одной мысли, бьющейся в клетке разума:

«Джон, спаси меня... Спаси меня!»

Легкие сдавливает будто тисками, а Шерлок бьется в последних судорожных усилиях поймать глоток воздуха. Наполненные предсмертной агонией глаза ловят звериный взгляд убийцы. «Не придет, не успеет», — мелькает последняя мысль прежде, чем тело начинает ослабевать, и в ушах раздается хриплый шепот:

— Вот и все, мы уже близко… близко, близко…

Грохот распахнувшейся двери. Звон упавшего металлического предмета.

«Пришел».

«Успел».