Общение с умершими и другие упражнения на доверие (джен)

— Я ему не доверяю, — серьезно говорит Вэй Усянь, рассеянно проводя рукой по волосам Лань Сычжуя. Его призрачная матушка, кажется, даже не осознает своих действий, но Сычжую все равно приятно.

Он замирает с кистью в руке и улыбается.

— Он твой племянник, матушка.

Вэй Усянь скептически поджимает губы, не переставая с упоением гладить сына. Сычжуй хихикает и незаметно тянется к прикосновению.

Он наслаждается моментами наедине с матушкой, их тихими разговорами. Когда с ними отец — тоже здорово, но тогда в его глазах появляется странное напряжение, и от этого Сычжую ужасно не по себе. Словно он вмешивается во что-то личное между отцом и Вэй Усянем, и даже тактично уйти не может, поскольку вынужден передавать им реплики. Он подросток, и не хочет называть это неразрешенным сексуальным напряжением, но это в некотором роде — оно и есть.

И хуже всего: Вэй Усянь, похоже, не понимает обожающих взглядов, которые бросает на него отец. Еще в детстве Сычжуй однажды спросил об этом и, к его величайшему замешательству, похоже, тот считал их с Лань Ванцзи просто очень хорошими друзьями, которые вместе воспитывают ребенка.

Сказать, что Сычжую пришлось реально сесть и какое-то время переваривать ответ, было бы преуменьшением.

— Ну, ясное дело, мы должны растить тебя вместе! — ответил ему тогда Вэй Усянь. — Я же не могу бросить тебя! Кто расскажет тебе забавные истории о шалостях, которые мы вытворяли, когда приехали сюда на учебу с твоим дядей Цзян Чэном? Кто подскажет, у каких продавцов в Цайи можно достать непристойные книжки? Или лучшие места, где можно спрятать запрещенный алкоголь?

— У меня нет запрещенного алкоголя! — смущенно пробормотал Сычжуй.

— Верно, в отличии от твоего отца, — хихикнул Вэй Усянь, лукаво глядя на сына. — Поверить не могу, что он решил удариться в веселье после моей смерти. Мы бы ладили гораздо лучше, знай я, что он тайком проносит «Улыбку Императора» в свою комнату.

— И это не кажется тебе очень, очень странным? — выразительно спросил Сычжуй, приподняв брови. — Отец каждый год в день твоей смерти стал приносить и прятать твой любимый напиток у себя в комнате.

К его изумлению, Вэй Усянь нахмурился и обхватил рукой подбородок, будто серьезно обдумывал этот вопрос. А затем выдал самый ужасный вывод в своем посмертии:

— Не-а.

У всего есть границы, и Лань Сычжую казалось, что своих он тогда почти достиг. Для признанного гения своего поколения, его матушка мог быть очень, очень глупым. Но такой почтительный сын, как Лань Сычжуй, в жизни не посмел бы встать на пути странного брачного танца родителей.

Итак… возвращаясь к насущному вопросу. А именно — недоверию Вэй Усяня к недавним визитам Цзинь Лина в Гусу Лань. Сычжуй тоже заметил, что друг внезапно зачастил в гости, но списал это на их крепнущую дружбу. Он знает, как одиноко Цзинь Лину в башне Кои. Его двоюродные братья издеваются над ним, старшие шепчутся за спиной, сможет ли он в будущем руководить кланом, и у него нет сверстников в собственном клане.

— О, я люблю Цзинь Лина и буду защищать его до последнего вздоха, — страстно отвечает Вэй Усянь, а затем хихикает над собственной нездоровой шуткой. Сычжуй ласково качает головой. — Но от этого сопляка веет подозрительными намерениями.

Лань Сычжуй изящно приподнимает бровь, удивляясь настороженности матушки по отношению к членам собственной семьи. Он вырос, глядя, как Вэй Усянь воркует над пухленьким малышом Цзинь Лином, когда они вместе играли. И сейчас, когда тот стал подростком, Сычжуя смущает такая откровенная враждебность. Здесь что-то не так, но он не понимает, что именно.

— Цзинь Лин безупречно вежлив со мной, — Сычжуй указывает на коробку конфет из башни Кои, которую только что подарил ему друг. Тот воспринял его запрет на посещение башни Кои как личное оскорбление и громко жаловался на унижение при каждой встрече. И, словно извиняясь, приносил Лань Сычжую коробку вкуснейших сладостей, приготовленных их искусными мастерами.

Честно говоря, конфеты были очень вкусными, и он всегда делился ими с Лань Цзинъи, который тоже считал их просто потрясающими… Пока не узнал, чей это был дар, и внезапно расхотел их есть. Все просто или вели себя странно, или же были несправедливо жестоки к Цзинь Лину.

Вэй Усянь усмехается.

— Ты ослеплен учениями клана Лань, — в смятении качает головой Вэй Усянь. — Воистину, старик Лань вводит тебя в заблуждение. Мой долг объяснить тебе, как устроен мир. Не стоит надеяться, что эти зашоренные старикашки научат тебя чему-нибудь полезному.

Лань Сычжуй тупо смотрит на Вэй Усяня. Иногда он не понимает матушку. Интересно, не потому ли, что Вэй Усянь мертв, и что-то искажается при переводе. Мертвые иногда ведут себя так странно: достаточно вспомнить их бессвязные разговоры, которые Лань Сычжуй откровенно не понимал. Однажды он встретил частичку души, человека с повязкой на глазах, который отпускал дурацкие шутки, когда Сычжуй посещал фестиваль с Цзинь Лином на территории клана Цзинь.

— Я не понимаю, о чем ты, — наконец в замешательстве отвечает Сычжуй. — Цзинь Лин — хороший друг. Мы дружим с детства.

— Ты, видимо, унаследовал наивность от Лань Чжаня, потому что я определенно не такой тупой, — заявляет Вэй Усянь, задумчиво потирая подбородок.

Сычжую хочется закатить глаза, но, как почтительный сын, он сдерживается.

— Знаешь что? — наконец, решает Вэй Усянь: — Пускай Лань Чжань объяснит тебе. Он — твой живой родитель, и ему следует уделять больше внимания твоему воспитанию в таком деле. Кроме того, я не могу схватить материальные объекты, которые понадобятся для этой лекции.

Лань Сычжуй растерянно моргает.

— Зачем тебе материальные объекты для лекции?

Матушка медленно улыбается — мальчик бледнеет и покрывается холодным потом.

Впервые за очень долгое время Сычжую по-настоящему страшно.

* * *

— Я тебе не доверяю.

Его будит посреди ночи мужчина с бледным лицом и еще более белой лентой на лбу. Несмотря на его присутствие, остальные ученики спокойно спят, значит, он пришел именно к Лань Сычжую.

Сычжуй ворчит из-за грубого пробуждения и садится, недовольно протирая усталые глаза. Прищурившись, он различает человека в одежде Гусу Лань. Совершенно незнакомого, а ведь он думал, что знает всех местных призраков.

— Я вас знаю? — раздраженно шипит Лань Сычжуй в темноту.

— Ты сбиваешь моих сыновей с пути истинного, — невозмутимо продолжает призрак, и на его прекрасном лице проступает осуждение. — И околдовал мою жену.

Последнее, похоже, особенно его раздражает, хотя Лань Сычжуй не припоминает, чтобы сбивал с толку чьих-то детей и/или жен. Не нужны ему ничьи дети и жены. И так хватает забот с родителями… так, стоять.

— Вы, должно быть, дедушка Лань, — отвечает Сычжуй, подтягивая одеяло поближе к коленям. Видимо, разговор затянется, а терпение у него на исходе. — Впервые о вас слышу.

И это правда. Даже призраки Облачных Глубин не упоминали о Цинхэн-цзюне. Его, казалось, избегали как мертвые, так и живые. Даже бабушка Лань помалкивала, когда ее спрашивали о муже. Сычжуй просто списал это на одну из призрачных причуд, вроде дурацких шуток или тоске по своему не-мужу.

— Я тебе не дедушка! — возмущенно шипит мужчина. — Ты — пятно на имени моей семьи.

Сычжуй прикрывает рот, чтобы скрыть зевок. Он устал и не в настроении иметь дело с раздраженным призраком, который надменно рассуждает о кровном родстве.

— А я все думал, когда же вы меня навестите, — говорит он и щурится. Он наклоняет голову и задумчиво бормочет. — Отец и дядя Сичэнь совсем не похожи на вас. Какое счастье, что они пошли в бабушку Лань.

Лицо призрака приобретает странный оттенок серого, который, видимо, является призрачной версией гневного румянца.

— У вас есть сообщения, которые вы хотите, чтобы я передал, или?.. — Сычжуй многозначительно замолкает.

— Ты демон с лицом ребенка, — ядовито бросает предыдущий глава Лань. — Рано или поздно ты погубишь мою семью. Тебя необходимо уничтожить, пока ты не навлек еще больший позор на этот клан.

Горячая, как солнце, ярость поднимается в Лань Сычжуе, и он сжимает кулаки.

Ему известно, что он демон, мерзкое, темное отродье, которое следовало задушить еще в детстве. Сычжуй знает, кто он и какой выбор ему пришлось сделать, и принимает то, кем позволил себе стать ради возвращения матушки. Но будь он проклят, если позволит какому-то бледному призраку указывать ему, кем он может или не может быть.

— Мне кажется, вы не понимаете, с кем разговариваете, — угрожающе говорит Сычжуй, сверкая серебром глаз. — Если, по-вашему, вы знаете, кто я такой, тогда вам должно быть ясно, что со мной не стоит связываться.

Тени вдоль стен начинают удлиняться, и бледный лунный свет за окном заслоняется. К растущему гневу Лань Сычжуя, призрак не дрогнул перед демонстрацией грубой силы. Гордец еще выше задирает нос, глядя на мальчика сверху вниз, словно он — грязь на его сапоге.

— А если бы ты понимал, кто ты такой, то знал бы, что нужно держаться подальше от этой семьи ради их безопасности, — язвительно отвечает предыдущий глава Лань. — Ты повсюду сеешь лишь страдания и разрушения.

Тонкая ниточка — самая последняя связь с чопорным и пристойным этикетом Гусу Лань — обрывается внутри Сычжуя. Он сыт по горло этим человеком и его высокомерным отношением к себе, и теперь считает уместным нанести сокрушительный удар старейшины Илина.

— Мы закончили, — коротко объявляет Сычжуй, и его глаза вспыхивают. Комната озаряется, затем снова погружается в кромешную тьму. Призрак Цинхэн Цзюня исчез, оставив после себя лишь блаженную тишину. Наконец, Сычжуй вздыхает и снова ложится в постель, натягивая одеяло.

На соседней кровати ворочается Лань Цзинъи. Друг с сонным видом поворачивается к нему и замечает, что он не спит.

— М-м-пф… Сычжуй?

— Да, Цзинъи?

— Почему ты так рано проснулся?

— Все хорошо, — отвечает Сычжуй, снова устраиваясь поудобнее, чтобы поспать подольше, прежде чем им придется вставать. — Меня только что навестил предыдущий глава клана.

— О, круто, — сейчас Цзинъи вообще ничего не беспокоит. — Чего он хотел?

— Ничего особенного, — голос Лань Сычжуя становится сонным, он снова погружается в дремоту. — Он назвал меня пятном на клане Гусу Лань, и тогда я изгнал его обратно в царство теней. Спи дальше, Цзинъи.

— А, понятно.

Мгновение тишины.

И Лань Цзинъи вскакивает со своей кровати.

— Кого ты и куда только что изгнал?!

* * *

— Я тебе не доверяю, — бросает на него испепеляющий взгляд Цзинь Цзысюань.

Лань Сычжуй закатывает глаза и продолжает как ни в чем не бывало выполнять свои стойки с мечом. Откуда это недоверие мертвых к живым… и, в частности, к нему лично? Они, что, не понимали, что он общается с ними по доброте душевной? С таким же успехом он может просто игнорировать их и дать возможность самим разбираться со своими делишками.

— Если вам от этого легче, я бы тоже не стал себе доверять, — отвечает Сычжуй и, словно предлагая мир, медленно поднимает ногу и выставляет вперед свой меч. Банальность, похоже, не успокоила прозрачного человека в выцветших желтых одеждах, покрытых серебристой кровью.

Глаза Цзинь Цзысюаня сужаются.

— Ты просто такой… идеальный.

Сычжуй замирает.

— Спасибо?

— С тобой что-то не так, — заявляет Цзинь Цзысюань. Глаз Сычжуя слегка подергивается. Он хочет обидеться. Он должен обидеться на это заявление, однако его оно в основном забавляет. Надо же, призрак говорит ему, что он ненормальный. Да уж, ниже падать некуда.

— Ну, я же с вами разговариваю, — ухмыляется Сычжуй, — разумеется, со мной что-то не так.

— Говорить с усопшими — не порок, — призрак скрещивает руки на груди. — Меня беспокоит твоя склонность подвергать себя и всех вокруг неминуемой опасности.

— Это моя отличительная черта, — дерзко отвечает Сычжуй. — Осмелюсь сказать, главное очарование. Я еще не умер, так что воспринял бы это как очко в свою пользу.

— Смерть должна быть минимумом, а не планкой, к которой нужно стремиться, — сухо комментирует Цзинь Цзысюань. — Смею надеяться, ты мог бы сделать гораздо больше, чем просто не умирать.

Мужчина продолжает вторгаться в его личное пространство, приближая свое лицо к лицу Сычжуя, словно пытаясь разгадать его через тесный контакт. Мальчик, не дрогнув, пронзает призрака мечом и продолжает тренировку. Цзинь Цзысюань нисколько не обижается и просто следует за ним к манекенам.

— Эту дерзость, — наконец решает Цзинь Цзысюань, — ты точно унаследовал от Вэй Усяня. Я надеялся, что у Ханьгуань-цзюня ты возьмешь больше.

Сычжуй наклоняет голову в сторону призрака.

— Есть ли причина, по которой вы мешаете мне тренироваться? Кроме перечислений всех недостатков моего характера?

— Просто наблюдаю за человеком, которым интересуется мой сын, — отвечает Цзинь Цзысюань.

— Отлично, тогда идите и мешайте ему, — Сычжуй бросается вперед и взмахивает мечом. Когда он снова поворачивается к Цзинь Цзысюаню, у того на лице написано абсолютное недоумение.

— Ты серьезно?

— Убийственно, — почти раздраженно отвечает Сычжуй. Ему хватало людей, сомневающихся в его способности сохранить себе жизнь. Он организовал воскрешение матушки, и хотелось бы верить, что это водрузило его на ступеньку выше обычного ученика в разговоре о выживании.

— Вижу, ты унаследовал от Вэй Усяня не только наглость, — говорит Цзинь Цзысюань, изящно приподняв бровь.

— Да что у вас, мертвецов, за манера бросаться загадочными заявлениями? — вздыхает Сычжуй. — Можно подумать, я уже разобрался с этой ситуацией разговора с призраками.

— Думаю, это не столько черта характера говорящего с призраками, сколько особенность Вэй Усяня, — Цзинь Цзысюань с явной жалостью качает головой. — Передай моему сыну, что я молюсь за него.

— Конечно, почему бы и нет? — бормочет Сычжуй себе под нос. — Не то чтобы у меня были более важные дела, например, притворяться, что я разрубаю загадочных призраков пополам.

Цзинь Цзысюань больше ничего не сказал и еще немного понаблюдал за его упражнениями.

— Позаботься о моем сыне, хорошо? — тихо попросил он, и Сычжуй впервые услышал такую серьезность в его тоне. — Кажется, ты нравишься ему, хотя ума не приложу, почему.

Сычжуй останавливается и опускает меч.

— Непременно, — обещает Лань Сычжуй с торжественной, но изящной улыбкой. — Даю вам слово, что Цзинь Лину никогда не причинят вреда. Честно говоря, я разорву на куски любого, кто осмелится к нему подойти, и сотру их души в пыль, чтобы у них не было шанса на перевоплощение.

Кровожадное обещание совсем не тревожит отца его лучшего друга, а, кажется, наоборот, почти радует. Он широко улыбается.

— Благодарю вас, молодой господин Лань, — кланяется Цзинь Цзысюань и растворяется в воздухе.

Стоя на гребне холма с видом на тренировочную площадку и поглаживая бороду, Лань Цижэнь наблюдает за своим самым ценным учеником, и одобрительно кивает.

— Лань Сычжуй действительно хороший, уважительный ученик клана Гусу Лань, — бормочет он в пустоту. — Он далеко пойдет.

* * *

— Между прочим, я тебе доверяю, — по-матерински улыбается Цзян Яньли.

— Наконец-то! — ликует Сычжуй. Его тарелка взлетает в воздух и с громким всплеском приземляется в ров, окружающий обеденный зал. Сычжуй морщится и надеется, что она не была бесценной семейной реликвией. Он бросает нервный взгляд на госпожу Юй, которая неприязненно хмурится при виде того, как бесцеремонно разбрасываются ее драгоценным фарфором. Может, и правда семейное достояние. Сычжуй застенчиво ей улыбается и решает выловить тарелку из рва, как только никто — мертвый или живой, — не будет за ним наблюдать.

Цзян Яньли тихо и восторженно хихикает, и, кажется, не возражает против улетевшей в ров тарелки. Сычжуй присутствует на одном из своих еженедельных регулярных ужинов на Пристани Лотоса с главой клана Цзян. Якобы предназначенного для обсуждения продвижения Лань Сычжуя в самосовершенствовании, но все почти всегда сводится к тому, что Сычжуй рассказывает (абсолютно правдивую и унизительную) историю из прошлого Цзян Чэна, а тот огрызается, что это, конечно же, абсолютно наглая ложь, и его сестра порочит его имя.

— Ты славное дитя, Сычжуй, — улыбается Цзян Яньли. — Я уверена, что в глубине души все тебя любят, даже если не говорят вслух. Я точно знаю, что А-Чэн любит тебя как своего драгоценного племянника.

Лань Сычжуй изящно приподнимает бровь. Он сильно сомневается, но Цзян Яньли, как известно, не лжет. Однако не менее известно, что ей присуще приукрашивать, чтобы пощадить чувства людей.

— Дядя Цзян называет меня первозданным ужасом, порожденным воплощением хаоса с лицом несравненного наследника клана Гусу Лань, который заманивает простодушных дураков в свое подлое рабство, — с сомнением в голосе отвечает Сычжуй.

— Он имеет в виду, что ты милый первозданный ужас, воспитанный воплощением хаоса и получивший облик несравненного наследника клана Гусу Лань, чтобы заманить простодушных дураков в свое подлое рабство, — сладко поправляет Цзян Яньли, с нежностью пощипывая его за щеки.

— Но я все еще проклятие его существования, — хмурится Сычжуй. — Для него я какая-то чудовищная помесь демона и ребенка.

Он не хочет, чтобы это прозвучало так печально. Он сжимает губы в тонкую линию, и они слегка немеют. Уставившись на свои руки, лежащие на коленях, он говорит себе, что все нормально, даже если его собственная семья иногда не может смотреть ему в глаза.

Цзян Яньли восклицает и тянется заключить Сычжуя в объятия. Тот оглядывается и, убедившись, что за ними никто не наблюдает, позволяет себе принять объятия. Его уже давно не обнимал кто-то, кроме матушки.

— Ты знаешь, что это неправда.

Что-то сжимается в груди Сычжуя, отказываясь отпускать. Он не знает, почему так чувствует себя, и ему это не нравится. Цзян Яньли успокаивающе проводит рукой по его спине, и внезапно с его губ срываются слова:

— Многие называли меня по-разному, — бормочет Сычжуй. — Хулиган, дитя демона, жуть.

Он резко замолкает: собственные слова ошеломляют. Он не знал, что эти чувства запали ему в сердце, но так и есть. Сычжуй видел, какие взгляды бросают на него другие ученики, когда думают, что он не смотрит. И знает, что скрывается за их подобострастными улыбками. Он знает, что заслужил это, раз выбрал такой путь. Он все бы вынес, если в конце концов это привело бы к осуществлению его желания.

Но иногда трудно идти иным путем, не таким, как сверстники из-за его способностей и решений, которые пришлось принять, чтобы спасти свою семью. Из-за насмешек, которые он получает от старейшин клана Гусу Лань или глав других кланов.

— Они не понимают твой дар, — сочувственно отвечает Цзян Яньли. — Твоих способностей не следует бояться. Они — нечто драгоценное, и ими следует дорожить. Благодаря им я могу поговорить с А-Чэном. — И тут ее голос становится более заговорщицким: — Даже если тебе, кажется, доставляет удовольствие бесконечно мучить моего бедного брата.

Сычжуй смеется и высвобождается из ее объятий. Цзян Яньли смеется вместе с ним.

— Дело в том, что ты ребенок моего а-Сяня, — мягко продолжает Цзян Яньли, успокаивающе похлопывая Сычжуя по руке. — А-Сянь всегда отлично ладил с детьми, и ты не исключение. Родители хорошо тебя воспитали.

— Ты действительно так думаешь? — сдавленно говорит Сычжуй.

— Я это знаю, — отвечает она с чрезвычайной уверенностью. — Мой племянник — хороший мальчик.

У Сычжуя перехватывает горло, и он широко раскрывает глаза. Он в первый раз слышит такое в свой адрес.

— Спасибо, тетя Яньли, — натянуто произносит Лань Сычжуй, с трудом сглатывая. Он вытирает глаза тыльной стороной рукава.

— Иди сюда, — Цзян Яньли снова заключает его в объятия. Прикосновение едва ощутимо, как паутинка, но Сычжуй все равно чувствует его и улыбается.

Цзян Чэн входит в комнату и видит Лань Сычжуя: тот, закрыв глаза, безмятежно прислонился к воздуху, бросая вызов всем известным законам гравитации.

Он на мгновение задумывается, а затем сразу же разворачивается и выходит.