Облака-барашки (джен)

Лето. Такое теплое, такое ласковое, такое желанное. Самое любимое время года у всей детворы. Маманя отпустила Ваську на целый день, пока она займется делами по хозяйству, при условии, что потом он накормит скотину. Но это всё будет после, а сейчас он абсолютно свободен, как вольная пташка, и может вдоволь наслаждаться самым прекрасным на свете летним днём.

Василёк лег спиной на траву. Зелёный ковер, такой свежий и мягкий, слегка щекотал его шею, уши и голые пятки. Мальчик улыбнулся и от души потянулся. Разве может что-нибудь отнять у него это лето, эту спокойную и счастливую жизнь? Прищурив глаза из-за яркого солнца, он смотрел на голубой небосвод, по которому неторопливо плыли белые облачка-барашки, то разбегаясь в стороны, то собираясь в большое стадо. Они казались такими пушистыми, что безумно хотелось их обнять, дотронуться до их мягкой шерсти хотя бы кончиками пальцев.

Стрекоза с большущими глазищами, так сильно походившая на самолет, который Василёк однажды видел на картинке в книжке, пролетела буквально в сантиметрах от его носа и опустилась на высокую травинку, чтобы дать своим красивым крыльям немного отдохнуть. Василёк перевернулся на живот, чтобы понаблюдать за интересным насекомым, которое, цепляясь всеми лапками за стебелёк, противостояло порыву тёплого летнего внезапно налетевшего ветерка, ерошащего и без того спутанные кудряшки Васиных волос. Однако скоро это битва надоела стрекозе, и она, поднявшись высоко в небо, улетела, издавая громкий жужжащий звук.

— Василёк! — окрикнул его чей-то знакомый звонкий голос. Мальчик поднял голову; к нему через зелёный луг бежала загорелая девочка в сарафане и с венком голубых цветов на голове. Её русые, местами с золотыми прожилками, оставленными солнцем, волосы, когда-то заплетенные в тугую косу, вылезли из причёски от быстрого бега и теперь развевались на ветру. Девочка махала Васе рукой. Она была похожа на прекрасную бабочку, являющуюся олицетворением лета.

— Здравствуй, Оля! — ответил мальчик, поднимаясь с травы и расправляя руками слегка помятую рубаху.

— Ты пойдёшь сегодня на речку, Василёк? Там и Пашка уже пришел, он даже удочки приволок, — чуть отдышавшись, сказала девочка и устремила на него взгляд свои больших зеленых, словно хвойный лес, глаз.

— Пойду! Конечно пойду! — моментально воскликнул мальчик. Оля улыбнулась и вдруг сняла со своей головы венок, после чего напялила его на непослушные Васины кудряшки. Девочка, засмущавшись, поспешила убежать в сторону реки, оставив ошеломленного мальчика стоять посреди луга. Вася, снял венок с головы и немного повертел его в руках. От цветов шёл приятный аромат, лёгкий и нежный, как первая, ещё детская влюблённость. Мальчик надежно спрятал венок под крыльцом своего дома, чтобы по возвращении с прогулки перенести его к себе под кровать, дабы никто посторонний не нашёл. После этого Вася со всех ног поспешил на речку.

Откуда-то доносилось довольно громкое мычание коровы. Травинки с легким шелестом танцевали на ветру, ободряемые солнечным теплом.

Пашка действительно проволок удочки. Отцовские. У самого Васи не было ни отца, ни удочек, отчего он считал Пашку невероятным счастливчиком. Друг был с Васильком одного возраста, но выглядел гораздо старше. Его тёмные волосы сочетались с такими же тёмными бровями и добавляли его взгляду далеко не детской серьезности. Однако он с радостью присоединялся ко всем мальчишеским забавам, играм и шалостям, хоть временами и вёл себя, как зануда.

— У меня сегодня полно времени, маманя отпустила на целый день, — сказал Василёк, скидывая рубаху на землю.

— Давай сначала искупаемся, — предложил ему Пашка, — Гляди-ка, — мальчик указал рукой на реку, — Оля уже почти на другой берег переплыла! Во даёт!

Василёк присмотрелся; да, действительно, макушка Олиной головы уже была едва различима. Хотя ещё год назад она совсем не умела плавать. Именно он, Васька, её этому научил.

Пашка тоже скинул с себя рубашку. Василёк ждал его, стоя по щиколотку в воде. Прохладная речка охлаждала разгоряченные ступни мальчика, и он уже предвкушал, как погрузится в неё полностью и, вынырнув, с удовольствием фыркнет, смахивая с лица мокрые волосы. Пашка подбежал, и они вдвоём прыгнули в воду, поднимая вокруг себя множество брызг.

Бултых!

БА-БА-БАХ!!!

Вася моментально проснулся. Вместе со взрывом мины разорвались в клочья его воспоминания о детстве, о тихой спокойной жизни. Без войны.

— Что это? — вскочив и выпучив глаза, испуганно спросил Жорка.

— Это мина где-то недалеко разорвалась, — с теплотой в голосе и лёгким грузинским акцентом ответил ему Вано, — Спи, всё хорошо.

Жорка кивнул и лег обратно, накрываясь шинелью с головой, словно надеясь, что это заглушит войну, заставит её хотя бы ненадолго замолчать. Парню было всего семнадцать лет, он, приписав себе год, пошёл на фронт добровольцем. «Желторотый птенец» иногда называли его боевые товарищи. Однако нельзя было не заметить, что Жорка внёс в их батальон своим появлением щепотку радости и свежести, благодаря своему не успевшему потухнуть огоньку в глазах и молодости, которая едва-едва успела сменить детство.

Конечно же, его все любили братской, фронтовой любовью. Особенно дружен он стал с Вано. Грузин, незадолго до того, как в батальон вместе с пополнением прибыл Жорка, потерял сына. Его убило осколком вражеской мины в живот. Смерть настигла его моментально, не принеся молодому человеку никаких мучений и боли. Отец уже на следующий день получил похоронку, а вместе с ней письмо от боевого товарища его сына, в которое была вложена звёздочка с его пилотки. Звёздочка перекочевала в нагрудный карман гимнастерки Вано и с тех пор не покидала его. Иногда он тяжело вздыхал, бормоча что-то под нос и нащупывая её сквозь ткань.

А в Жорке он видел поразительное сходство с его сыном. Отцовское сердце, понесшее вторую невосполнимую утрату после смерти жены, нашло утешение в этом юном мальчике, который никогда не знал родительской ласки и любви. Для грузина он стал почти родным сыном. Василёк не раз слышал, как Вано предлагал Жорке жить вместе после войны. Как семья.

Очередной взрыв. Можно было надолго попрощаться с надеждой заснуть и снова погрузиться в столь сладкие грезы сна. Вася вдруг вспомнил, что он уже давно не Василёк, а Василий Степаныч, что Пашка погиб ещё в далеком сорок первом, а в их деревушке по-прежнему стояли немцы. В памяти всплыли глаза Оли, когда он, попрощавшись с ней, уходил на фронт. Они были по-прежнему зелёными, как еловая хвоя. Такими же, как в детстве. Только вместо задора и легкого смущения в них плескалась печаль.

Приказ занять позиции прозвучал, как обычно, резко и внезапно. Бойцы быстро просыпались от безмятежного сна. Гармонист Андрей, толком не обученный ни чтению, ни грамоте, однако умеющий прогнать тоску и грусть с помощью своего инструмента, потянулся и смачно зевнул.

— Эх, братцы, а какой мне сон снился, — протянул он, — Э-эх!

Василий, вскинув на плечо автомат и застегивая гимнастерку, последовал за своими товарищами, которые уже покинули землянку и вышли на улицу. Мельком оглядев своих друзей, Васе показалось, что они были знакомы всегда. Всю жизнь. Без них он уже не представлял своего мира. Без их песен и шуток, без радости и боли от полученных писем, которые они всегда делили между собой. Без счастья от того, что остались живы, и боли от того, что теперь мертвы. Лица, перепачканные землей, за непродолжительное время успели стать такими родными…

Андрей, проходя мимо, легонько пнул его в плечо, возвращая в реальность и подмигнул. Вася тряхнул головой, откидывая с лиц кудрявые с проседью волосы. Автомат на плече слегка тянул вниз, к земле. К родной, любимой земле.

Над головой пролетел самолёт, так сильно походивший на стрекозу. Однако со временем Василий решил, что «Мессершмитты» всё-таки больше стервятники, совершающие беспощадные налеты на беззащитных и ни в чем не повинных жертв, чем мирно жужжащие стрекозы.

Грохот разрывов становился всё громче. Уши закладывало, а в лицо уже били обжигающие волны жара.

А по небу плыли облака. Такие же белые барашки, как и прежде. То разбегаясь по одиночке, то соединяясь в большое стадо. Василий поднял голову, на миг почувствовав себя снова Васильком. Скоро к этим облачкам присоединяться души погибших в этом бою солдат. Они потянуться наверх, словно дымок от костра, чтобы не спуститься обратно больше никогда. Как знать, не будет ли сегодня его душа парить в небесах вместе с этими барашками, прикасаясь кончиками пальцев к их шерсти и постепенно забывая, что когда-то он жил на земле.