Исправленному верить (гет)

После завершения фестиваля шоколада дела в небольшом приморском городке закрутились в своём привычном размеренном темпе. Геннадий Петрович всё с той же педантичностью наводил порядок на территории дендрария, грозно следя за нарушителями. Хотя теперь, конечно, садовника никак нельзя было назвать угрюмым и нелюдимым. Он стал чаще улыбаться, останавливался, чтобы перекинуться парой слов с дворником Керимом или Галей, продавщицей мороженого, был вежлив с директором Натальей Николаевной. А всё потому, что теперь не нужно было следить в подзорную трубу за лавкой «Шоколадная мастерская», ведь с дочкой Таней они помирились. Жалея о потерянных годах, навёрстывали их жадно, черпая тепло в общении, ежедневных прогулках, чаепитиях по выходным. Добряк Толик с облегчением вздохнул — он устал быть меж двух огней, а теперь дорогие ему люди не были в ссоре.

Внук Гриша, внезапно заговорив, теперь практически не замолкал. Всё ему было интересно, всё любопытно. Почему пальмы лысые снизу, а наверху украшены перьями? Почему дендрарий так называется, надо говорить «Гендрарий», ведь дедушка Гена ухаживает за каждой травинкой. Почему мама продаёт шоколад и тут же говорит, что он вредный?

Хорошо, что рядом был Чебурашка, который в первенстве по любознательности дал бы Грише фору. Кажется, Чебурашка перечитал все книги, которые нашёл в доме у Гены, у Гриши, у Валеры и даже в конторке у Натальи Николаевны, хотя последние ему не понравились — Чебурашка с забавной гримасой признался Гене, что дамские романы ужасно скучные.

Управляющий корпорацией «Радость моя» Ларион после конфуза с конфетной ракетой тихо смылся в неизвестном направлении, и Римма, владелица, сказала с присущей ей жёсткостью, что Ларион всегда был крысой. Сбежал, мол, туда ему и дорога.

Римма наконец оставила в покое маленькую лавочку Тани, она вообще будто бы потеряла интерес к своему бизнесу, вполуха слушая еженедельные отчёты своих сотрудников. Всё чаще она думала о том, что в погоне за прибылью упустила нечто очень важное в своей жизни, что безвозвратно потеряно.

Несколько раз она пыталась поговорить с сыном без соблюдения установленного графика и каждый раз слышала сухое: «Мне некогда, я занят». Не могло быть и речи, чтобы Римме разрешили проведать Сонечку или, тем более, привезли девочку к бабушке хотя бы на неделю.

Римма с тоской думала о том, что следующие её две недели, оговорённые с семьёй сына, могут и не наступить, а значит, она больше не увидит Сонечку.

На этом данная история могла бы и закончиться, ведь каждый получил по заслугам, добро победило, как и положено в историях со счастливым финалом. Но внезапно одно событие потянуло за собой целую цепочку других, внеся в размеренную жизнь наших героев волнения и переживания.

Итак...

В один жаркий августовский день Римма, принимающая солнечные ванны возле бассейна, услышала шум подъезжающих к воротам машин. Не успела она опомниться, на шее её повисла радостная Соня, одновременно кричащая, что она соскучилась, и требующая немедленно отвести её к ушастику.

Оказалось, сын Риммы, он же отец Сони, подписал длительный контракт с фирмой одной европейской державы.

— Не обольщайся, — недобро улыбнулся он, когда повар Оливье увёл Соню в дом. — Не думай, что я настолько сентиментален, что привёз Соню попрощаться. Мне на самом деле надо срочно появиться в фирме, иначе контракт уплывёт. Я вылетаю вечерним рейсом. При всех твоих отрицательных качествах бабушка из тебя, кажется, получается лучше, чем мать. Мы с Ирой решили привезти Соню на неделю к тебе. Ну а через неделю, я надеюсь, все мелкие вопросы уладятся.

— И… вы увезёте Сонечку насовсем? — голос Риммы дрогнул.

— Там её ждёт престижный интернат.

— Но, Теодор…

— Фёдор! Меня зовут Фёдор, — наклонился почти вплотную к Римме сын. — Хватит с меня того, что в школе меня как только ни дразнили.

— Хорошо… Фёдор, а если девочке там будет плохо? Она не привыкла жить в интернате.

— Это ты мне говоришь? Напомнить тебе об элитной школе для мальчиков? Двенадцать уроков, конная езда, плавание, фехтование, игра на скрипке плюс уроки живописи? Меня до сих пор тошнит от запаха краски.

— Оставь Сонечку здесь… — прошептала Римма. — Хотя бы на первое время. Если у вас всё получится, заберёте её потом.

— Оставить? Оставить?! — Фёдор вскочил, отшвырнул от себя плетёное кресло. — Чтобы она сидела взаперти под присмотром армии репетиторов, пока ты строишь свой бизнес?

— У меня есть управляющие, — робко вставила Римма. — И вообще, что такое бизнес по сравнению… с семьёй.

Фёдор, казалось, налетел на стену. С минуту он сверлил Римму взглядом, потом поднял кресло и устало в него опустился.

— Ты неисправима… Я всё детство мечтал, чтобы твоя фабрика разорилась. Чтобы ты стала просто мамой, а не бизнес-леди… Но тебя не переделать.

— А если… Если я хочу всё исправить?

— Ты смотрела на отца как на пустое место и фактически выставила его вон.

— Твой отец был никчёмным человеком!

— Он был моим отцом! А ты не обращала внимания ни на него, ни на меня. Когда он… когда он начал выпивать, ты отмахнулась от него, как от ненужного хлама.

— Дима сам виноват. Многие в те годы потеряли работу, но руки не опустили.

— Ну не всем повезло прямо в консерватории завести полезные связи и стать внезапно бизнесменом!

— Замолчи!

Казалось, Римма сейчас ударит Фёдора. Она даже замахнулась, но потом обхватила руками голову, замотала ей, словно пытаясь вытрясти зудящие и одолевающие мысли.

У всех была своя правда. Тео… Ладно, пусть будет Фёдор, видел всё с позиции ребёнка. И ему никогда не понять, что чувствовала Римма тогда.

Она работала в консерватории, Дима — в университете, целым академиком. Фёдор всегда тянулся к отцу, мог торчать с ним в гараже за сборкой какого-нибудь «Запорожца» часами — была у Димы слабость к технике. Римма, в принципе, была не против, ведь мужское общение для мальчика весьма важно. А потом перестали платить зарплату, и Римме пришлось изворачиваться, чтобы умудриться состряпать хоть какой-нибудь завалящий ужин. Дима вообще попал под сокращение, но, кажется, поначалу даже не заметил этого. Он всё так же торчал в своём гараже, проводил свободное время с Фёдором и страшно удивлялся, когда обнаруживал дома пустые кастрюли.

— А что у нас сегодня на ужин, дорогая? — спрашивал Дима, не замечая кругов под глазами Риммы.

От отчаяния она стала подрабатывать тамадой — тогда эти новомодные веяния набирали бешеную популярность. Одним было нечего есть, другие не знали, чем занять свой досуг, и устраивали постоянные вечеринки, корпоративы и праздники. Римма крутилась как белка в колесе, забыв, когда она в последний раз высыпалась. Днём — работа, вечерами и ночами — корпоративы, в выходные — банкеты. Маявшийся от безделья Дима потихоньку начал прикладываться к бутылке, таская из дома всё, что можно было продать. Сначала Римма спорила и ругалась, но потом просто устала. Фёдором она практически не занималась — в голове был сплошной туман. Сыт, одет-обут, и то хорошо.

Несмотря на туман, голова у неё всегда работала как надо. На одной из вечеринок во время конкурсов Римма вдруг подметила, что фонтаны из круглых шоколадных конфет в золотых блестящих обёртках пользуются у гостей большой популярностью. Дамы в серебряных платьях с декольте во всю спину изящно снимали обёртку с конфеты и манерно отправляли сладость в рот. Правда, лица после этого у некоторых перекашивало, видимо, конфеты были красивыми только снаружи.

Мозг Риммы лихорадочно заработал. Эта ниша в их городке была практически не занята. Если подсуетиться сейчас, наладить производство, можно было развернуться на широкую ногу. Пришлось, правда, долгонько улыбаться владельцу банка, чтобы умаслить его для выдачи кредита, но Римма считала, что лес рубят — щепки летят. Когда становилось совсем паршиво, она вспоминала небритое синее лицо Димы и злой взгляд Теодора и с двойным усердием бралась за работу.

И у неё получилось. Буквально через год в городке наблюдался небывалый взлёт регистрации предпринимателей. Люди, потерявшие работу, подались в ИП, занявшись торговлей, фермерством, пошивкой одежды и производством продовольствия. Одних шоколадных фабрик насчитывалось пять штук. Но Римма была первой. А в бизнесе, как известно, кто успел, тот и съел. Она взобралась на пирамиду по головам и шеям и не собиралась уступать своих позиций. Римма по-прежнему не спала ночами, но теперь не вкалывала на «дядю» и не услаждала дурацкими конкурсами разжиревшую публику. Теперь она работала на себя, не давая отдыха ни себе, ни своим подчинённым. Не все выдерживали возле неё долго — кто-то сбегал через месяц-другой. Но те, кто остались, стали её командой, хотя близко Римма никого не подпускала. Не доверяла.

И можно было праздновать победу.

Да только вот Дима к тому времени совсем потерялся. В первый раз она вытащила его с какой-то блатхаты через неделю после пропадания. Затем ещё раз. А потом просто плюнула, решив, что он взрослый человек, и она не обязана за него включать голову.

Конечно, она упрямо поджимала губы тогда, на похоронах, но никто не увидел ни слезинки. Она не позволила им этой слабости. В толпе были репортёры, жадно ловящие провокационные кадры. Как же, муж одной из акул бизнеса города был найден в бессознательном состоянии в каком-то притоне. Скончался в больнице, его просто не смогли откачать.

Дома она места себе не находила, почему-то вдруг вспомнив, как радовался Дима, когда Римма пела им с Теодором на Новый год.

— Теодор, — позвала она сына, заглянув в его комнату.

— Я не Теодор! — закричал мальчик. — Меня зовут дядя Фёдор!

Кажется, это был последний в их жизни вечер, когда они ещё могли кричать друг на друга, плакать и пытаться что-то объяснить. Теодор вырывался и не желал её слушать, а она пугалась и не понимала, о чём он говорил, когда кричал ей в лицо, что уедет в деревню, заведёт себя кота и собаку и будет жить с ними, потому что лучше так, чем с ней.

Римма в отчаянии с головой ушла в свой бизнес, отгородившись им от всей боли. Горько, ведь всё это она затевала лишь для того, чтобы вытащить из болота их семью. Дима сдался, он ушёл, а Теодор — она приняла его правила и стала называть его Фёдором — находился в каком-то выдуманном им самом мире и не шёл с ней на контакт. Она достала ему путёвку в дорогой санаторий, отправив почти на месяц на лечение и восстановление сил, а потом отдала его в престижную школу, записала на конный спорт, плавание… Она хотела дать ему всё, чего бы он ни пожелал.

Он окончил школу блестяще — будучи умным мальчиком, — быстро пошёл в гору по карьерной лестнице, обнаружив железную хватку и чуйку. На их свадьбе с Ирой они все вместе выглядели почти счастливой семьёй, и только Римма знала, что Фёдор терпит её рядом только из-за своей репутации. Каков бы был скандал, если бы выяснилось, что такой блестящий молодой человек не благодарен своей матери, сделавшей из него человека.

Потом родилась Сонечка, и Римма почувствовала всю зловещую сторону возмездия за все годы их непонимания. Фёдор не подпускал её близко к внучке — и в конце концов изменил своё решение только после долгих уговоров Иры.

Две недели в год. Вот всё, что досталось Римме.

А теперь Фёдор хотел увезти дочку насовсем.

Когда Римма подняла лицо от сомкнутых рук, в глазах её стояли слёзы.

— Что за дешёвый цирк? — поморщился Фёдор. — Не надейся меня разжалобить.

— Что может заставить тебя передумать? — тихо спросила Римма. — Как мне уговорить тебя оставить Сонечку со мной? Хотя бы на первое время, пока вы там не освоитесь.

Фёдор хотел сказать что-нибудь злое, но он просто устал спорить. О чём тут можно было говорить? О загубленном детстве? О том, как он с папой ходил по захламлённым квартирам, в которых сидели зачуханные бывшие профессора и рассуждали о литературе, искусстве, о том, сколько световых лет нужно, чтобы долететь до Марса? Как однажды, когда Фёдор спускался по лестнице с настоящим сокровищем — бутербродом с колбасой, ему повстречался серый тощий кот в полоску и посмотрел на него так, что Фёдор сразу понял, что это необычный кот. Он отдал коту бутерброд, а потом сидел с ним в обнимку на подоконнике в подъезде между первым и вторым этажом и плакал, потому что кот был тёплый и урчащий, жался к Фёдору, и от этого ему было невыносимо сладко и больно одновременно, потому что он тоже так хотел бы прижаться к маме или папе, но папа только робко улыбался, а мама его не замечала вовсе.

И он стал рассказывать коту обо всех своих заботах и проблемах, не забывая угощать его чем-нибудь вкусненьким, тайком утаскивая с кухни. А кот его всегда поджидал, важно фуфырил хвост ёршиком и тёрся об ноги, словно говорил: «Пр-р-р-авильно, дядя Фёдор, правильно, что ты мне колбасу принёс докторскую».

Потом ещё во дворе прижился пёс: тощий, лохматый, в репьях, дворовой породы, так Фёдор и с ним дружить стал. Кот, правда, долго сердился и не желал мириться с присутствием пса на подоконнике. Фёдор выбрал у Шарика — а что, самое имя для такого пса — все репьи, и стал тот прямо красавцем. Правда, теперь приходилось сложно с пропитанием — Шарик мог за один присест вылакать кастрюлю щей. Наверное. Кто ж б ему дал? Фёдор один раз только попробовал. Кастрюлю потом спрятал за мусорку, не тащить же её было домой после того, как Шарик её облизал. Мама, правда, вечером кричала на папу, что он, бесстыжий, даже кастрюли из дома поутаскивал, а Фёдор сидел в своей комнате и думал, что лучше бы он взял кота и Шарика и ушёл с ними куда глаза глядят, лишь бы всего этого не слышать и не видеть.

Папы потом не стало, и Фёдор наконец высказал всё в лицо маме, только она его, конечно же, не услышала. Вместо это отослала в санаторий, будто массажем и процедурами можно было залатать дыру в сердце.

Когда Фёдор вернулся, кота в подъезде не было. Впрочем, Шарик тоже больше не появился, и Фёдор старался верить, что его не отловили злые мужики на специальной машине. А кот… Что ж, даже когда они с мамой переехали из хрущёвки в роскошный особняк, Фёдор любил сидеть на подоконнике между этажами и представлять под рукой тёплую спину кота, чувствовать под пальцами его моторчик. Кот один его понимал.

— Оставить Соню с тобой? — эхом повторил он вопрос Риммы, замечая боковым зрением, как по дорожке из гравия к ним бежит Сонечка. — Что ж… Если ты выйдешь замуж и создашь настоящую семью, я подумаю над твоим предложением.