Русалки крадут души, а ведьмы - сердца (джен)

Эта девчонка...

Она не шла из памяти, как бы он ни пытался еë прогнать. Она будто вцепилась в него руками и ногами и тащила за собой в бездну. Бескомпромиссно, без шанса не сорваться и не упасть вслед за ней. Верно говорят, видимо. Ведьмы никогда не отпускают своих жертв. И Эстер Кроу уж точно не отпустит его с целым сердцем, ведь уже вцепилась в него уверенной рукой и тянет, тянет за собой, готовая порвать на мелкие клочки, проглотить и не подавиться. Ричард до нервной дрожи в руках, чуть ли не до неконтролируемого тремора боялся собственной слабости, потери контроля, своей одержимости ею — и кем одержимости? Ведьмой! Он пропал, погряз в это ведьме, в этой колдунье, в распутной обворожительнице и похитительнице его сердца, погряз в ней окончательно и бесповоротно, но самым страшным было даже не это. То, что его приворожила ведьма, было даже вполне логичным и не таким постыдным для того, чтобы признаться в этом самому себе. Но то, что служитель Первозданного погряз в ней и не желал выбираться — вот что было куда страшнее его одержимости Кроу.

Возможно, это и выглядело как жалкие попытки инквизитора оправдаться перед собственной совестью и остатками разума, которые особенно болезненно воспринимали любое упоминание имени ведьмы — как назойливую головную боль — однако Ричард, кажется, уже настолько перестал владеть контролем над собой, что такие внутренние монологи перестали быть чем-то из ряда вон выходящим.

Он двигался за ней следом, ненавидел себя, ненавидел еë — её особенно — но продолжал идти следом. Просто не мог не идти. Увидел ведьму уходящей из академии, когда патрулировал улицы ночной Венеции, и не смог удержаться, чтобы не пойти за ней. Долго мучился, пока шёл следом, чуть ли не половину пути, но потом плюнул и просто начал наблюдать. Она шла как-то рассеянно, неспешно, но уж точно не выглядела любующейся красотами Венеции. Будто не просто гуляла по улицам, а шла в какое-то конкретное место. Шла неуверенно, рвано, совершенно не так статно и степенно, как ходила обычно всегда. Её походка сейчас была даже отчего-то слегка подпрыгивающей, нервной, как если бы Кроу бежала от чего-то, но шагом.

Он, как и обычно, держался от нее на достаточном расстоянии, но она никогда не оборачивалась. Может, ему действительно удавалось ходить чуть ли не бесшумно, может, не ощущая чужой, инородной и враждебной магической ауры, леди Кроу чувствовала себя в безопасности.

Эстер скрылась в каком-то пабе, совершенно не отличающимся от сотен таких же, разбросанных по всей Венеции. Ричард хмыкнул: почему-то не верилось, что она так спешила именно сюда, в паб. Как будто бы ноги принесли её сюда самостоятельно, а она только потом сообразила, где оказалась. У инквизитора всегда была отменная память, поэтому не заметить, что это была та самая улица, где год назад он убил докера, хоть она и умоляюще просила об обратном, мужчина просто не мог.

Вышла обратно ведьма довольно быстро. Или это он так задумался, плавая по воспоминаниям о прошлом году? Ричард тут же отмер и разом позабыл обо всех своих грёзах, когда Эстер вышла обратно на улицу и не одна.

В нём тут же вспыхнула неконтролируемая искра ненависти, ведь обратно преследуемая вышла с мужчиной. И он определённо не просто вышел за ней следом, а вышел с ней. Ричард скрипнул зубами, наблюдая за ними. Присмотрелся и чуть ли не взвыл от ненависти. Рядом с Кроу стоял Адриан Николетти. Прославленный поэт, любитель публики, часто бывал на тех же приёмах, что и Верховный инквизитор, поэтому он хорошо знал Николетти. По мнению Ричарда, поэт был напыщенным самодуром, падким до липких комплиментов его третьесортому творчеству, и до влюблённых взглядов великосветских дам. Ричард ненавидел поэта и до этого, но, видя, как тот говорит что-то Кроу, и та смущённо отводит взгляд, возненавидел пуще любой смерти.

Когда Эстер, вполне однозначно приняв руку поэта и шагнул за ним в гондолу, улыбнулась ему и изящно села на скамью, инквизитор не выдержал и поторопился убраться из переулка поскорее, чтобы своей кипящей ненавистью не спалить себе причёску и пару деревьев рядом, а также не выдать своего тайного наблюдения за Кроу.

Он шёл к себе домой и скрежетал зубами. Ведьма! Она околдовала и Николетти? Или сама пала жертвой его сладких речей и харизматичных чар? Как Ричард ненавидел их обоих! Но особенно её! Ведьма! И почему ему небезразлично? Что она с ним сотворила? Выходит, ненавидел е её сильнее поэта? Ричард задумался. Ну уж нет! Поэта он ненавидел гораздо сильнее. Хотел бы видеть, как его противные золотые кудри и слащавую улыбку слизал с лица земли огонь. А Ричард бы стоял рядом и смотрел бы, как тот горит в костре, задыхается, и смеялся бы. А ещё Кроу тоже должна была бы смотреть. На поэта. Но не плакать. И смотреть на него, Ричарда. Смотреть и ему улыбаться своей мерзкой, но такой обворожительной, преступной улыбкой, не поэту, а ему! Ему! Она его околдовала, его! Так пусть, пусть, пусть околдовала, но только пусть смотрит тогда только на него. Смотрит и улыбается. Потому что она его ведьма. Его, а не Николетти или чья-либо ещё.

Он давно понял, что пропал в ведьме по имени Эстер Кроу, но ему даже нравилось это падение — воспаленный, измученный сомнениями и переживаниями разум готов был отдаться в сладкие руки греховной влюблённости, но только бы не думать о контроле снова.

Ричард тяжело выдохнул, уронив голову на руки и ткнувшись лбом в деревянную столешницу. Он все ещё пытался заняться делом и разобрать последние рапорты от подчинённых, но из головы никак не шла Кроу. Ричард тряхнул волосами, отгоняя сладкий образ.

Снова перевёл взгляд на бумагу — и его осенило. Николетти. От него можно избавиться совершенно безболезненно. Инквизитор перечитал ещё раз доклад, в котором сообщалось об очередной жертве таинственного проклятия, создателя которого не удавалось поймать вот уже пятый год, потому как все жертвы умирали и никак не могли бы указать на личность виновного. Тёмный план появился в голове так быстро, что Ричард даже охнул от собственной жестокости. Он начинал бояться сам себя и того, что делает под влиянием собственных чувств, того, как разум застилает одна единственная мысль о прекрасной ведьме, и он ничего не может поделать с собой.

Найти ведающего, знающего проклятия достаточно хорошо. Дать ему проклясть перо. Отдать перо надёжному человеку, чтобы тот представился на приеме как старый почитатель творчества Николетти и подарил проклятую вещь. Важно: Ричард сам должен быть на приеме, но избегать поэта, чтобы, в случае чего, свидетели могли подтвердить, что он к поэту весь вечер не приближался. Забрать в Орден тело поэта, написать отчёт о том, что с ним случилось то же несчастье, что и с остальными проклятыми жертвами.

Ричард заходил нервными шагами по комнате. Эта ведьма…

Она застилала разум, заставляя его, вечно взвешенного и рассудительного человека, творить вещи невероятно глупые и поддаваться своим сиюминутным эмоциям. И он готов был поддаться и пасть перед ней, потому что хотел.