Лаванда (джен)

Гермиона ненавидит лаванду. Лаванда снится ей в кошмарах, и каждый чертов раз после Гермиона ходит весь день сама не своя.

Снится ей, как она лежит в гробу, будто бы она умерла, но на самом деле нет, просто никто об этом не знает. Она лежит, скрестив руки на груди, а под ладонями ее волшебная палочка, в парадной мантии Гриффиндора, а под головой вместо подушки — учебник по истории Хогвартса. Глаза закрыты, но она все равно видит всех, кто пришел на ее похороны. Иногда это вся магическая Британия, а иногда никого. Чаще всего — самые близкие, только ее родителей нет. Она стерла им память, поэтому они не знают, что их дочь умерла. Они не знают, что у них вообще есть дочь.

И снится Гермионе, что священник читает проповедь, потом рассказывает занимательные факты из ее биографии, потом говорит, что завещания покойная не оставила и можно закапывать. Гроб опускают в могилу, почему-то без крышки, всегда без крышки. В этот момент Гермиона всегда хочет закричать, что это ошибка, что она жива, что страшно это — почувствовать, как тебя заваливает землей. Но не может издать ни звука. Не может пошевелиться. Ничего не может, только смотреть, как над разверстой могилой появляются лица ее близких, и каждый из них бросает в нее горсть земли. На нее. И потом начинается настоящий кошмар. Каким-то неведомым образом земля превращается в цветы, и ее заваливает не влажными тяжелыми комьями, а отвратительно-фиолетовыми невесомыми метелочками. В нос и горло набивается горьковатый удушающий запах. Стебли шелестят по мантии. Целый ворох лаванды погребает ее под собой, и спасения нет. Гермиона просыпается, задыхаясь, цепляясь за воздух сведенными от напряжения пальцами, вскакивает и распахивает окно. И долго-долго стоит, вдыхая ночной воздух, пусть даже и зима, не замечая, как тело колотит ледяной дрожью, а из глаз текут слезы.

* * *

Гермиона ненавидит лаванду. Зато Молли Уизли почему-то ее обожает и считает панацеей от всех нервных болезней.

После войны ей некуда было пойти. Рон, запинаясь и краснея, предложил пока пожить в Норе, потому что они все равно вроде как скоро поженятся, так что никто не осудит. С куда большим удовольствием Гермиона приняла бы приглашение Гарри пожить в особняке Блэков, но Гарри почему-то не предложил. Впрочем, она не обиделась. Ему бы самому сообразить, на каком он свете, а то есть некоторые сомнения. Так что Гермиона отправилась в Нору, и теперь не знает, как бы соблюсти все приличия и убраться оттуда куда угодно, хоть куда-нибудь, лишь бы подальше.

Семейство Уизли несколько поредело, но места все равно не хватает, так что она снова живет в комнате Джинни. Но все изменилось. Джинни любит поговорить, в основном о себе и Гарри и о том, как они скоро заживут. Хорошо они заживут, потому что национальному герою и его жене не по статусу будет жить плохо. Джинни зовет ее на Диагон-аллею выбирать свадебное платье, хотя Гарри еще не просил ее руки. Джинни мечтает, как переделает поместье Блэков, и умоляет ее найти то самое единственное заклинание, которое позволит снять со стены портрет скандалящей Вальбурги Блэк. Джинни спрашивает, сколько детей они планируют завести с Роном. Джинни словно прорвало. Она уже не та замкнутая застенчивая девушка, она теперь Жена Героя, ну или почти Жена Героя, и от ее стеснительности не осталось и следа. Гермиона не знает, куда себя деть, чтобы не слышать этот неостановимый словесный поток, особенно перед сном. После того, как они ложатся по кроватям, Джинни непременно извергается новой тирадой. И Молли... Молли всегда заходит пожелать им спокойной ночи и задерживается, любуясь самолюбованием дочери. У Гермионы дергается глаз.

Однажды Молли замечает, что гостья слишком бледна и нервно вздрагивает при каждом звуке. В тот же вечер она появляется в комнате девочек с большим подносом, а на подносе — пузатый чайник, чашки, сливочник, сахар и печенье. Она водружает поднос на столик между кроватями и разливает чай. Гермиона чувствует знакомый запах, и к горлу тут подкатывает комок.

— Гермиона, дорогая, ты слишком напряжена. Вот, я принесла тебе лавандовый чай. Лаванда — чудесный цветок, очень помогает от нервов. Выпей и будешь прекрасно спать.

Гермиона давит тошноту и бормочет благодарности. Конечно, она не будет это пить. Это отправится прямиком в унитаз, как только Джинни заснет. Но Молли присаживается на край ее постели, подает ей полную чашку и ждет. Они смотрят друг на друга какое-то время. Гермиона делает попытку отсрочить неизбежное:

— Спасибо, миссис Уизли, я выпью это потом.

Но не прокатывает. Брови Молли взлетают вверх, и она безапелляционно заявляет:

— Нет-нет, ты должна выпить сразу. Его надо пить, пока он горячий, а потом я заберу поднос.

Гермиона закрывает глаза и делает глоток. Она надеется только, что ее вырвет не прямо сейчас, а попозже. Чашка слишком большая. Глотков слишком много. Странно, но утром, когда Гермиона пьет свой кофе из этой же чашки, ей так не кажется. Омерзительный чай все не заканчивается и не заканчивается. Нет, наверное, все-таки вырвет... Наконец, она отставляет чашку и полузадушено говорит:

— Спасибо, мне достаточно.

— Ну, хорошо, — милостиво соглашается Молли, — а теперь засыпай. И ты тоже засыпай, Джинни.

Когда гаснет свет, когда Джинни замолкает, когда ничто не перебивает ее мысли, Гермиона лежит и ругает себя за то, что не сопротивлялась. На самом деле у нее просто нет сил. Все силы ушли на то, чтобы сопротивляться Темному Лорду и его армии, сопротивляться крестражам, сопротивляться собственному страху, а больше ничего не осталось. Она пуста внутри и неоткуда взять новые силы. Из уголков глаз текут слезы, ползут по вискам и противно заливаются в уши. Гермионе не надо ни свадьбы с Роном, ни заботы Молли, ни славы. Ей хочется заползти в какую-нибудь нору... другую нору, где не будет никого из Уизли, и лежать там следующую тысячу лет, надеясь, что однажды силы вернутся, а вместе с ними вернется и желание жить. И она снова станет собой.

Ночью ей снится, что она умерла, и ее хоронят заживо.

Утром за завтраком, Молли спрашивает, как она спала сегодня.

— Прекрасно, — отвечает она, потому что другого ответа от нее не ждут, а новых расспросов ей сейчас хочется меньше всего.

— Я знала, что лавандовый чай тебе поможет, — торжествующе говорит Молли. — Я буду готовить его тебе каждый вечер.

От такой перспективы Гермионе хочется заорать. Но она, конечно, только улыбается в ответ. Потом придумывает себе какое-то несуществующее дело и отправляется в маггловскую часть Лондона. Там она покупает газету, в кофейне берет себе еще кофе и открывает страницы с объявлениями о сдаче жилья в аренду.

* * *

Гермиона ненавидит лаванду, а к Джинни слишком часто приходят подруги. Особенно одна.

На самом деле она не простила Рона. Хотела бы, но червячок обиды и ревности сидел внутри, точил сердце, а потом свил гнездо и вывел потомство. Это случилось в тот день, когда Рон бросил их с Гарри посреди зимнего леса. Предал ее. Снова. Потом, когда все закончилось, когда он вернулся, когда поцеловал ее в первый раз, когда предложил пожить в Норе, она думала, что былые чувства вернутся и все у них будет хорошо, но что-то пошло не так. Несколько раз она пыталась с ним поговорить о том, что ее угнетало, рассказать, как ей было больно, но каждый раз жалела об этом с первых же слов. Рон мгновенно впадал в чувство вины размером со всю Британию, и это было... ужасно? невыносимо? неловко? противно? Она даже не могла толком подобрать слова, чтобы описать это состояние. Она просто сворачивала разговор, заверяла его, что да нет, все отлично, и какое-то время избегала оставаться с ним наедине.

И вот теперь напоминание о боли зачастило к Джинни в гости. Оно сидит за столом на общей кухне, трещит на весь дом пронзительным голоском, от которого режет уши, и кокетничает с Роном. Молли постоянно зовет Гермиону присоединиться к их веселой болтовне, но каждый раз она изобретает предлог, чтобы этого не делать. Находить отмазки становится все труднее. Чтобы не вызывать подозрений, Гермиона иногда приходит посидеть с ними, но старается отключить сознание, сведя свое участие в общем разговоре к бессмысленном междометиям в нужных местах. Она думает о том, что ей надо срочно найти работу, или попросить в долг у Гарри, или продать что-нибудь из того немногого, что у нее осталось, или набраться наглости и обратиться к министру с просьбой о финансовой помощи. Ей не посмеют отказать, надо только переступить через гордость. Съехать из Норы под любым благовидным предлогом и попытаться хоть немного прийти в себя. Что угодно, лишь бы избавить себя от лаванды.

Самое паршивое, что Лаванда имеет обыкновение являться без предупреждения. Впрочем, она никогда не отличалась тактичностью.

Они втроем с Роном и Гарри сидят на кухне, пьют чай и болтают. Это так похоже на мирные времена в Хогвартсе, что Гермиона чувствует себя вполне сносно. Они шутят, смеются и вспоминают историю про тролля в туалете.

— А ведь если бы не этот тролль, мы бы могли никогда не подружиться, — вдруг говорит Гарри, и они на несколько секунд замолкают, пораженные осознанием. Именно тогда все началось. Именно тогда Темный Лорд дал о себе знать впервые после длительного отсутствия, а они крепко сдружились. И это такой сакральный момент для каждого, когда не нужны слова.

— И не известно, чем бы все закончилось, — отвечает Гермиона. — Смогли ли мы тогда победить?

— Конечно, смогли бы! — Рон, как всегда не прошибаем в своей уверенности, и они снова смеются. Они уже победили, уже все позади, впереди только мирное будущее. В этот момент Гермионе кажется, что все плохое на самом деле закончилось, а впереди только хорошее. Внутренний голос саркастически усмехается, но она отодвигает его за край сознания.

— Привеееет! — раздается вдруг со стороны камина, и они оборачиваются, изумленные внезапным появлением гостя, незваного и нежданного. Все хорошее настроение испаряется, как и не было его, и Гермиона снова чувствует тоску и апатию.

Лаванда стоит у камина, стряхивает золу с каштановых кудряшек и мантии, улыбается и с вожделением смотрит на шоколадный пирог, который оставила им Молли. У Гермионы невольно вырывается:

— Джинни нет дома.

Слишком резко. Краем глаза она видит, как Рон смотрит на нее с изумлением, а Гарри... Гарри с пониманием. И только Лаванда продолжает хлопать коровьими глазами и улыбаться. До нее не доходит, что сейчас ей не рады. До нее вообще редко что доходит, если она не хочет об этом знать. Кажется, до нее не дошло даже, что Рон ее бросил. Эмоциональный интеллект зубочистки.

— Ничего, я подожду, — она усаживается за стол и манерно тянет: — Бон-Бон, предложи мне чай, а то я такая голодная.

...что даже переночевать негде, мысленно продолжает фразу Гермиона и зло усмехается. Вот кто рад был бы часами обсуждать с Джинни ее будущую жизнь в качестве миссис Поттер, сюсюкать с Молли и облизывать Рона, чтобы, не приведи Мерлин, у него не испортилось настроение. Она бы чудесно вписалась в интерьер Норы и семейную жизнь клана Уизли. Глядя, как Рон наливает ей чай и выбирает кусок побольше, потому что все знают, как Лаванда обожает сладкое, Гермиона инстинктивно отодвигается от нее подальше, а к Гарри поближе. Он никогда ее не предавал и с ним она чувствует себя куда лучше, чувствует себя по-настоящему защищенной. Лаванда требует сливки, сахар и устраивается поудобнее, намереваясь просидеть здесь целую вечность.

— Обожаю пироги тети Молли, — щебечет она, — особенно шоколадный. И мечтаю попробовать ее знаменитый лавандовый чай. Он так подходит к моему имени.

Она хихикает, посылает Рону томные взгляды, ни мало не смущаясь присутствием его вроде как признанной невесты, и Гермиона снова чувствует, что ее сейчас вырвет. Удушливый запах плывет по комнате, хотя поблизости нет ни одного цветка. В ушах начинает звенеть, а реальность плывет перед глазами зыбким предобморочным маревом. Под столом Гарри осторожно берет ее за руку и тихо спрашивает, так, чтобы Рон и Лаванда не услышали:

— Гермиона... ты в порядке?

— Нет, — отвечает она так же тихо и совершенно неожиданно для самой себя. — Я не в порядке.

И так это откровенно, так болезненно, словно тело ободрали и выставили обнаженную душу. Что с ней стало? Что от нее осталось? Только эта истерзанная войной душа. Ресницы намокают, но она не может позволить себе плакать сейчас. Только не сейчас. Только не перед ней. Слишком много чести. Гарри сжимает крепче ее ладонь и говорит:

— Когда захочешь поговорить — дай знать.

Она отвечает едва заметным кивком и чувствует облегчение. Впервые за много недель.

* * *

Гермиона ненавидит лаванду. Однажды она срывается.

— Ты очень бледна, деточка, — говорит Молли. — Хочешь, я сделаю тебе чай?

Она знает, что это будет за чай, и отвечает настолько резко, что Молли потом обиженно молчит весь день. Но ее достало.

— У нас давно все кончено с ней, — говорит Рон, — тебе пора перестать ревновать.

Она давно не ревнует. Когда перестаешь любить, то и ревновать перестаешь. И ее достало.

— Я хочу, чтобы на моей свадьбе все было украшено лавандой, — говорит Джинни. — Это самый романтичный цветок. Флер пришлет из Франции. И чтобы во время церемонии на всех падали цветы. Это будет так красиво.

Тогда ее не будет на этой свадьбе. Она извинится перед Гарри, а Джинни пусть радуется, что подружку невесты не вырвет на ее дорогое свадебное платье. Ее достало.

Спрятавшись подальше от любопытных глаз, на чердаке Гермиона пишет записку. Пергамент лежит на коленке, а перо пляшет в дрожащих пальцах. Чернила пятнают нервные неровные строки, так непохожие на ее обычный аккуратный почерк. Я больше не могу — пишет она. Мне нужно хоть с кем-нибудь поговорить — пишет она. Гарри, помоги — пишет она. Сова недовольно ухает, кряхтит и норовит откусить ей пальцы, когда Гермиона привязывает записку ей к лапке. Распахнув окно, она бросает птицу в полет и решает остаться на чердаке до ответа, пусть даже ответ не придет никогда. Здесь пахнет пылью, плесенью и немного летучими мышами. Прекрасные запахи, проносящие успокоение. Гермиона вдыхает их полной грудью. Нервы перестают вибрировать. Сидя на грязном полу, она смотрит в слуховое окно под самым потолком. Там высокое летнее небо, пронзительно-голубое и чистое. Время течет незаметно, словно вселенная замерла, решив дать ей, наконец, передышку. Когда возвращается сова, Гермиона понятия не имеет, сколько провела в ожидании. Ответ короткий: «Приходи сейчас. Я жду тебя дома».

Она поднимается. Вдруг замечает, насколько она грязная, пытается хоть как-то привести себя в порядок, но потом решает, что все это не имеет значения. Это же Гарри, он видал ее в видах и похуже. Закрыв глаза и настроившись на поместье Блэков, она одними губами произносит заклинание и аппарирует.

Дом национального героя пребывает в таком запустении, что это поражает. По углам и вдоль стен мотаются клубки пыли. Траченные молью портьеры так никто и не заменил, хотя Молли все собиралась это сделать, когда здесь обитал Орден Феникса. Окна закрыты шторами, а почти вся мебель — чехлами. Обжитым выглядит только один угол гостиной, отгороженный от всего остального пространства большим обеденным столом. Гарри сидит на диване перед холодным камином, а на столе перед ним разложен целый миллион пергаментов. Гарри смотрит на них невидящим взглядом, как будто не понимает, что с ними делать. Гермиона смотрит на него несколько секунд, незамеченная. Но потом он поднимает голову.

— Привет, Гермиона. Рад, что ты пришла.

— Привет, Гарри. Что ты делаешь?

— Пытаюсь разобраться с бумагами по поместью, но никак не могу сообразить, что к чему. Хочешь сливочного пива?

— Хочу. Тебе не обязательно разбираться со всеми этими бумагами самому, ты можешь нанять кого-нибудь, кто сделает это за тебя.

Они смотрят друг на друга большими глазами. А потом Гарри начинает смеяться, и Гермиона тоже смеется ему в ответ. Оба они не понимают причины этого смеха, но смеяться так легко и приятно. И, кажется, оба они не делали это уже очень давно. Гарри приносит ей пиво, усаживает на диван, а сам садится на стол.

— Из нас троих ты всегда была самая умная. Я сам не додумался, что я больше не в школе и можно не делать все самому.

— Можно подумать, в школе было как-то иначе, — она лукаво улыбается.

— Ну... там я хотя бы старался. А тут... голова, знаешь, совсем пустая. Как будто дементор высосал мне мозги вместо радости.

Они снова смеются, хотя это совсем не смешно.

— Если хочешь, я могу найти тебе толкового управляющего, — говорит Гермиона.

— Было бы здорово, — отвечает Гарри.

Они болтают о разных вещах, пока окна не начинают темнеть. И это так легко, так привычно, как будто они снова одни против армии Темного Лорда, в заснеженном лесу, в одинокой палатке, отгороженной от всего мира заклинанием ненаходимости. Тогда было в какой-то мере проще. Тогда у них была цель, они знали, что им нужно делать. Не знали как, но точно знали что. Тогда мир был простым и понятным. А после победы все изменилось, хотя вроде бы и сейчас все предельно просто. Гарри женится на Джинни. Гермиона выйдет замуж за Рона. И оба они заживут нормальной мирной жизнью. Но почему-то это было так сложно, что не находилось слов, чтобы все объяснить хотя бы себе. Когда сумерки сгущаются достаточно для того, чтобы зажечь свечи, когда сливочное пиво выпито, Гарри осторожно спрашивает:

— Гермиона... что у тебя не так?

Она молчит, собирая мысли, но мысли не собираются. И тогда она выдыхает то, что первое пришло в голову после его вопроса:

— Все. Все не так.

И вываливает на него все. Про сон, про Джинни, про Рона, про Молли. Про Лаванду. Про безысходность и желание уйти. Про то, как она одинока, но никогда не одна. Она не подбирает слов, и некоторые пассажи звучат зло и жестко. Как будто она говорит не о своих друзьях и будущих родных, не о тех, кто пытается о ней заботиться, а о чужих совсем людях. Ей кажется, что она говорит много часов, и Гарри слушает ее, ни разу не перебив. И с каждым словом ей становится легче. Когда она иссякает, он слезает со стола, садится рядом с ней на диван и неловко обнимает.

— Почему ты раньше не пришла ко мне? Почему ничего не сказала?

У нее нет ответа на этот вопрос. Она утыкается лицом в его плечо и бормочет что-то невнятное. Но Гарри не нужны все ответы. Ему достаточно того, что его подруга страдает, и Гермиона благодарна за то, что он больше ни о чем не спрашивает. Они сидят так в мерцающем свете свечей, оторванные от реальности. Герои, оставленные в одиночестве после победы. У них обоих нет никого. И тогда Гарри говорит, просто, как само собой разумеющееся:

— Ты можешь пожить у меня, если хочешь. Сколько захочешь. А потом мы со всем разберемся.

Она вздрагивает, поднимает голову и смотрит ему в глаза.

— Ты серьезно?

— Конечно. Дом огромный. Поможешь мне разобраться с делами.

Некоторое время она не отвечает. А потом:

— У меня есть просьба. Она может показаться тебе странной.

— Все, что угодно.

— Никогда. Никакой. Лаванды. Ненавижу лаванду.

Если Гарри и удивлен, то ничем этого не показывает. Но, скорее всего, нет. Его уже сложно чем-то удивить после всего, что с ним случилось. Он обводит взглядом огромную гостиную, в которое нет ничего живого, кроме них двоих, и отвечает:

— Хорошо. Как захочешь.

Гермиона снова роняет голову на его плечо и плачет. Впервые за долгое время — от облегчения. Больше никакой лаванды.

27-28 октября 2020 года

Пермь