Миранда в ящике (джен)

Ящик был из хороших, крепких досок, Фредерик еще специально за ними ездил в город, выбирал их, как когда-то платья и холсты. Выбрал ей последнее платье, получается, сам и сколотил его прямо во дворе, как умел. Когда отпиливал край одной из досок, нечаянно полоснул ножовкой по большому пальцу левой руки, и доска расцвела крупными клюквенными каплями. Рана была глубокой, заживала плохо, и на пальце остался небольшой рубец.

Фредди иногда смотрит на шрам, дотрагивается до него. Шрам — реален. Боль была реальна. Доски были реальны, пахли сосной. Миранда пахла похуже, когда он опускал ее в ящик, от нее уже шел нехороший, тяжелый запах, и в лицо, накрытое одеялом, он так и не решился взглянуть, но и ее обмякшее тело было реально. Реальны были комья земли, влажно упавшие на крышку ящика. И когда Фредди спустился в подвал с ведром и тряпкой и увидел Миранду, сидящую на кровати, он сперва не испугался, потому что точно знал, что ее там не может быть.

Он даже не сразу ее заметил, потому что она сидела очень тихо, неподвижно, и не лицом к нему, а спиной. Волосы распустила, руки назад отставила, опирается на них, голову чуть запрокинула, как будто рассматривает что-то на стене перед собой. Фредди тоже замер — сперва от изумления, потом оттого, что стало нечем дышать. Миранда сидела себе, как ни в чем не бывало, не бросалась на него и не выла, будто нет ей никакого дела до Фредди, будто она опять ему бойкот объявила.

Он стоял и смотрел на нее, чувствуя, как ватные ноги прирастают к земле. Раздался грохот — это выпало ведро из рук.

Фредди вылетел из подвала быстрее, чем успел об этом подумать. Солнечный свет ослепил его, и дверь пристройки он запирал наощупь, потому что разум-то еще не пришел в себя, но тело знало — нельзя дать ей выбраться, нельзя.

Еще день или два он непостижимым образом берег в сознании этот образ, как берегут раненую руку, избегал думать о подвале, избегал смотреть в тот угол двора, где стояла пристройка и, в общем-то, смог убедить себя в том, что Миранда ему почудилась. Тень от лампы, скомканное одеяло на краю кровати, да что угодно — он снова и снова прокручивал в голове эту картинку и примерял к ней то одну версию, то другое. Версии не клеились, комкались, и вместе с ними в голове медленно крепла мысль о том, что в подвал он больше не спустится.

На третий день Миранда вышла сама.

Ноябрьское солнце поднималось не спеша, и она, видно, не желая гулять по темноте, дождалась первых неярких лучей, чтобы выйти во двор. Фредди увидел ее, когда она вышагивала — именно вышагивала — по садовой дорожке, согнувшись пополам, будто выискивая что-то на земле. Как была, в ночнушке, босиком, серебристые волосы рассыпались по плечам, и так это было на нее не похоже: дикие, птичьи какие-то движения. Когда она медленно скрылась за углом, там, где Фредди не мог ее видеть, он зажмурился, опустился на пол и долго сидел так, не шевелясь. Солнце осветило комнату, а у него давно затекли ноги, и все еще он не мог заставить себя открыть глаза.

Вот что чудно — он не боялся ее не как духа, а как живую женщину, ищущую мести, которая может и в полицию позвонить, и ударить его плотной, теплой, человеческой рукой. Увидев ее во второй раз при свете дня, Фредди как-то сразу понял и признал ее реальность. Миранда вышла из подвала под солнечный свет, на территорию людей, и с ней надо было считаться. Он взял привычку выходить из дома с молотком за пазухой и запирать на ночь дверь в комнату.

По ночам Фредди лежал без сна и рассматривал квадраты тусклого света на потолке. Он напрягал слух, пытаясь уловить скрип половиц, но понятия не имел, что будет делать, если услышит его. В доме было тихо. Может быть, Миранда тоже спит? Где? В подвале или в ящике? Или гуляет под притихшими яблонями, дышит ночным воздухом?

Дышит ли?

Фредди ждал ее ночью, а она пришла днем. Уверенно зашла в кухню спиной вперед и остановилась на пороге. Ночнушка была почти чистая, только чуть измятая, волосы серебрились, как у живой. Он смотрел на ее маленькие розовые локти, нетронутые тлением, и не знал, хочет ли увидеть лицо. Потом понял, что бормочет:

— Какого черта… — сиплый шепот, сорвавшийся на крик, — какого черта тебе надо?! Какого черта тебе надо?! Какого черта?! Что тебе нужно от меня?! — крик, переходящий в плач.

А если бы Миранда ответила? Зачем он кричал на нее, что хотел услышать? Что мог ей сказать? Но Миранда не позволила ему услышать свой голос, а вместо этого медленно подняла сжатую в кулачок ладонь и постучала по дверному косяку. Тук-тук-тук. Потом, как в замедленной съемке, повернулась к нему лицом.

Когда Фредди понял, что больше не кричит, Миранды в кухне уже не было. Руки ходили ходуном, про молоток он и вовсе забыл. Но поможет ли молоток, если не помогли замки? Небо расцветало золотисто-розовым рассветом, холодный чай стоял на столе, а он все думал, думал, мучительно думал о ней — какая она была живая, какой звонкий у нее был голос, каким жестом она поправляла волосы, что говорила перед смертью, как приподнялась на кровати, чтобы в последний раз взглянуть на солнышко. Надо было собирать вещи или удирать дома вовсе без вещей, в Лондон, в Америку, в Австралию, бежать, бежать, бежать, но он все стоял, облокотившись на стол, и думал о том дне, когда впервые увидел ее, выходящую из дверей училища, и как солнце играло в ее распущенной косе.