Белый мотылёк (гет)

Керчийские монеты блестят холодным жирным блеском, склизкой рыбьей чешуёй. Он представляет, сколько сальных пальцев касалось их, и с трудом сдерживает тошноту.

Мистер Роллинс улыбается и подталкивает к нему поближе открытый кошелёк.

— Возьми, это задаток.

— Я не беру денег за выполнение своего долга. Смерть священна.

— Вот как, — керчийский делец качает головой. — Тогда считай это расходами на проживание. Или предпочитаешь ассигнации?

Жирный металл или засаленная бумага? Так себе выбор. Ему хочется провести пальцем по грани любимого клинка, положить на язык обоюдоострую звездочку. Они чистые. По-настоящему чистые. Заточенные, начищенные, сверкающие всполохами предсмертной боли.

Их пачкала лишь чужая кровь. Грязная кровь грешников, но она становилась чистой, покидая их тела.

— Лучше ассигнации.

— То-то же, — мистер Роллинс растягивает губы в отеческой улыбке. — Как тебе Кеттердам, Даниил?

Грязный, серый, похожий на вонючее болото. Его стоило бы сжечь к чертям, но это решать не ему.

— В нём живет слишком много грешников.

— Грешники имеют шанс отмолить свои грехи, а вот безбожники — вряд ли. В кого веруют в Шухане? Кому ты молишься?

Своим клинкам, своему предназначению, своей судьбе — всему, что делает его им. Но это тайна, скрытая глубоко внутри его естества. Его спина изведала достаточно плетей, чтобы по-прежнему преклонять колени в вечерней истовой молитве. В храме эти вещи были неразрывны: вера и искусство убивать.

— Святым, как и все равкианцы.

— Тогда тебе будет даже проще разобраться с этой девчонкой. С твоей точки зрения, она, верно, настоящий сосуд греха. Шлюха, убийца, блудница и воровка. Но в своём деле она хороша! Чертовски хороша! Я могу доверить это дело только тебе. Устранишь её, и Бреккер будет обескровлен!

На стол, обтянутый зеленым сукном, ложится лист с грубым наброском. Черты лица, однако, кажутся тонкими, почти нежными. Лицо имеет определенные признаки — штриховка передаёт смуглость и характерные глаза.

— Сулийка…

— Грязная кровь, так, кажется, говорят у вас? — Роллинс с любопытством наблюдает за его лицом. — Убей её и принеси мне её голову.

— Боюсь, закапать вам стол, — Даниил позволяет себе сузить глаза. — Мы не мясники. Тот, в чьих жилах королевская кровь, не тронет мертвого!

А вот живого… Если выбросить руку и полоснуть Роллинса по горлу, то при должной силе удара, его голова откинется назад и повиснет на тонкой полоске кожи.

— Шучу, — тот усмехается. — Мне будет достаточно твоего слова, Даниил. Только исполни уговор.

Даниил коротко кивает и шагает к двери, в последний момент скользящим движением руки смахивая листок с наброском себе в карман.

* * *

Первый бой. Слишком лёгкий, слишком бескровный, неинтересный. Он чувствует себя разочарованным.

Девчонка, которую ему описали, как опасную дерзкую убийцу, настоящую неуловимую тень Кеттердама, оказывается обычной уличной бандиткой, подраненной, неловкой и беспомощной.

Единственный умный шаг — отступить на канат. С кем-то другим, возможно, сработало бы, но не с тем, кто учился фехтовать на веревке, натянутой над пропастью. Даниил играет с девчонкой как кот с мышкой и не чувствует даже былого азарта.

Он бросает в неё лезвия одно за другим — едва ли не от скуки, почти не целясь. Пытается расшевелить, подстегнуть, заставить двигаться — учат всегда болью. И озлобляют тоже. Кому это знать как не ему?

Всё бестолку. Девчонка уворачивается, сосредоточенно, старательно — да и только. Она смиренно принимает боль, принимает его силу, учится предсказывать его удар. Не выходит из себя, не кидается в бой, не дает ему ни капли привычных ощущений. Только темные сулийские глаза сверкают непокорным упрямым огнем.

Инеж Гафа не сдастся.

В этом действе нет чести. Будто он избивает и калечит беззащитную женщину, чей взгляд манит и обжигает. Не презрение читается в нём, а скорее жалость. Так смотрят на ущербных, на мужчин, которые настолько ничтожны, что даже не могут найти себе соперника по силам.

Она младше него, так почему же смотрит с такой взрослой усталостью и иронией? Оглядывается через плечо и даже не вздрагивает, когда очередная звездочка задевает бедро. До силосной башни Инеж остается всего какой-то десяток шагов, наполовину растрепавшаяся коса качается черной змей, и канат дрожит под ногами натянутой струной, рождая где-то в глубине груди незнакомое томительное чувство. Словно это Даниил качается сейчас над пропастью, пронзенный десятками лезвий.

Словно он этого хочет…

Будь проклят Роллинс, втянувший его в этот позорный фарс! Это нужно просто закончить!

Даниил заставляет себя оторвать взгляд от её глаз и ныряет вниз, крепко хватаясь за магнитный держатель. Один рывок — и тонкая хрупкая фигурка подстреленной птицей падает вниз.

Всё!

Быстро и неинтересно.

Он закончил с этим делом. Он вернется в Шухан и больше никогда не вспомнит об этом позорном эпизоде. Вышло не убийство, не бой, не яростная схватка, а скучная расправа. Расправа мясника.

Зря он взял эти засаленные бумажки, пропитанные дымом, виски и чужим жиром. Не стоило нарушать кодекс даже в такой мелочи. Из-за этого всё пошло не по плану, и на душе осталось лишь душное чувство гадливости и омерзения от этого города, от этой работы и от самого себя.

Он спускается с башни, скользит по темной стене, легко цепляясь за выступы и неровности кладки. Белые одежды пачкаются грязью и мхом, а должны были бы кровью.

Этой ночью всё неправильно.

* * *

— Сетка? Так нечестно.

Он позволяет себе усмехнуться. На земле его ждет сюрприз. Неожиданно для него самого — приятный.

Ничего не закончилось.

Ожившие мертвецы загораживают двух обессиленных девушек плотной стеной. Этой ночью преступаются все законы бытия. И это… интересно.

Даниил не обращает внимания на вторую, высокую и угрожающе вскинувшую руки, его взгляд как магнитом притягивается к миниатюрной сулийке. На земле она кажется ещё более хрупкой, чем там, между небом и землей.

Он должен презирать её, а не жадно вбирать глазами детали, вроде выбившихся тонких прядей, прилипших к покрытому испариной лбу, вроде тонких красных ручейков, струящихся по складкам одежды.

— Я превосхожу тебя, — произносит он. — И ты это знаешь.

К чему эта фраза? Он говорит её не столько для неё, сколько для себя, пытаясь убедиться, что всё до сих пор идёт по плану.

— Сегодня тебе повезло.

Её голос слабый, но в нём столько стойкой уверенности, что Даниил внезапно верит. Ему действительно повезло, только он ещё не уверен, в чем именно. В том, что она волей Святых осталась в живых в этот раз? В том, что их ждёт ещё не одна встреча? В том, что она обещает ему каждую из них?

— Мы ещё встретимся, Призрак.

Он отвешивает ей поклон и растворяется в ночной тьме. Сердце бьётся гулко и сильно, отдаваясь в ребрах странной болью. Он не хочет даже думать о её источнике.

Неминуемая смерть Призрака — не причина.

* * *

— Мне кажется, он — моя тень.

Даниил растягивает губы в улыбке и откидывается назад, опираясь затылком в железную трубу. Стылый холод проникает в самый позвоночник и скользит по нему неуловимой ядовитой змеёй.

Маленькая сулийка даже не представляет, до какой степени это стало правдой. Он следует за ними от самой гавани, легко выслеживает Бреккера с его командой и держится поодаль, лишь бы не терять из вида хрупкую сулийку.

Он знает, где они прячутся, слушает их планы, пробирается в тот же отель. Он мог бы привести сюда Роллинса, но от одной мысли охватывает омерзением. Его работа — одно убийство, и не больше.

Или два.

Ещё одно он бы совершил без всякого заказа и, думается, заметно улучшил бы этот мир. Одним чудовищем в Кеттердаме станет меньше, и город вздохнет свободнее. А затем перерезать глотку Роллинсу — и воздух очистится ещё больше.

Заодно отпадет необходимость убивать маленькую сулийку.

Странные мысли, но они не выходят из головы, пока он, распластавшись на перекрытиях, сквозь вентиляционную решетку смотрит на помещение бело-золотой ванной.

Спина Бреккера в рубашке кажется невероятно заманчивой мишенью. Всего один умелый бросок звезды или ядовитая игла — и больше у этого города не останется проблем.

— В стене позади «Клуба Воронов» есть обесцвеченный кирпич. За ним ты найдешь двадцать тысяч крюге. В одиночку у тебя будет больше шансов… лучше уходи сейчас.

Глаза Инеж расширяются, и на одно томительное мгновение Даниил вдруг отчаянно просит всех богов и Святых, чтобы она согласилась. Тогда он убьёт их обоих — и Роллинса, и Бреккера. И маленькая сулийка будет свободна.

— Сделаю вид, что я этого не слышала. Это мои друзья. Я никуда не уйду.

Он должен прекратить это наваждение. Он должен возненавидеть её. Он должен встретиться с ней в бою, и одержать верх.

Это его работа. Его долг.

Шлюха, убийца, блудница и воровка. Не забывай этого, Ланцов! Как ты собрался завоевывать корону, если тебя тянет к такому сброду?

Даниил заставляет себя смотреть. На всё. Как Бреккер скользит длинными бледными пальцами под белые росчерки повязок. Как вздрагивает и замирает сулийская девчонка. Как Бреккер приникает к её шее в откровенном поцелуе…

Дальше смотреть бесчестно, он отворачивается. Но заставляет себя обернуться вновь. Даниил уже слишком далеко ушел от своих кодексов. Он должен досмотреть до конца, чтобы излечиться от этого безумства, дурманящего наваждения. Он должен увидеть всё.

Но его взора так ничего и не оскорбляет.

Святые смеются над ним! Доверяют ему тайны Бреккера и маленькой сулийки, не дают ему ни единой надежды вырваться из пут этого колдовства, ни единого шанса возненавидеть.

Он ненавидит. Бреккера. За его слова, за её восхищенный взгляд, за тихое “Каз…”, срывающееся с её уст. За то, что ему, Даниилу, не за что её презирать.

— Ты выпрямляешь плечи, прежде чем начать двигаться…

И не только. Она слегка шевелит пальцами, прежде чем схватиться за клинки, переносит вес на опорную ногу, явно выдавая следующее движение. Не использует ту гибкость, что дана ей от природы, предпочитая грубую драку кеттердамских улиц.

Даниил уходит бесшумно, тенью скользит по кеттердамским крышам. Он по-прежнему весь в белом, но его не видят, не замечают.

Он мог бы научить этому и маленькую сулийку, что предпочитает прятаться среди теней…

Надо было взять заказ на Бреккера!

* * *

Складки атласной ткани мягко шуршат у ног, павлиньи перья лукаво касаются плеч, когда хозяйка борделя обходит его по кругу. Слишком близко. Дуновение её назойливых духов касается ноздрей, Даниил брезгливо задерживает дыхание.

— И зачем же ты пожаловал, мальчик? Какое у тебя ко мне дело?

— Мистер Роллинс прислал меня, госпожа Ван Хауден, — ложь срывается с губ так привычно, словно в храме её не выбивали вместе с кровавым кашлем. — Мне нужны сведения об Инеж Гафе — все, которые у вас есть.

— Вот как… — она останавливается напротив, затягивается от сигары в длинном мундштуке и выдыхает пахнущий цветами дым ему в лицо. — А мистер Роллинс помнит, что я уважаю право моих девочек на конфиденциальность личной жизни?

Всё в ней дышит этой пошлой насмешкой лживого Кеттердама. Каждое слово — намек, каждый намек — новая ложь. Всё это зыбкая текучая трясина.