Разговор с отцом (джен)

Здравствуй, отец. Давно я тебя не навещал, да? Лет десять, кажется, прошло с тех пор, как я пришел к тебе… Сразу после смерти Тойи. Помнишь, отец? После того, как мы похоронили то, что от него осталось, я пришел к тебе. Помнишь? Это был второй раз в моей жизни, когда я плакал при тебе: ведь ты всегда говорил, что слезы — это удел слабых. Плача, я рассказывал тебе все, что случилось с моим мальчиком, обвиняя всех, и в первую очередь себя в его смерти. Но даже так, в глубоком отчаянии, я видел в рисунке твоего надгробного камня твое лицо, искривленное недовольной и презрительной гримасой. Видишь этот скол, отец? Его так никто и не убрал с тех пор, как я, ведомый ненавистью и гневом, ударил надгробие, целясь прямо в твое лицо, нарисованное моим воображением. Но даже тогда мой страх перед тобой был силен, и от камня откололся лишь маленький кусочек — в последний момент я сдержал свою руку, и сила удара была минимальна.

Нет-нет, отец, я пришел не для того, чтобы завершить начатое и разрушить твое надгробие. Вовсе нет. Ты уже двенадцать лет покоишься здесь, на кладбище, а воевать с мертвыми — глупое занятие, несмотря на все то, что ты сделал.

Ты помнишь, отец, мое детство? Когда я до четырех лет знал только своих нянь, не имея ни малейшего понятия, кто мои родители? Я жил в своем маленьком мире, ограниченном лишь спальней, детской и небольшим двориком, где мне иногда позволялось играть… Пока ты не вспомнил обо мне.

Я прекрасно помню тот день, когда меня разбудили рано утром, когда за окном еще было темно, и потащили купаться. Меня мазали всякими пахучими лосьонами и бальзамами, мои непослушные, торчащие во все стороны волосы старались уложить на голове так, что Бест Джинс бы позавидовал. Высокий худощавый старик, твой дворецкий, которого я побаивался до самой его смерти, следил за всей этой суматохой, недовольно прищурившись и поджав губы. А когда я расплакался, не желая надевать на шею бабочку, что давила мне на горло, он не выдержал и, подойдя ко мне, с размаху отвесил подзатыльник, так что моя голова качнулась, а в глазах потемнело. Мои няни заохали, но он, не обращая на них никакого внимания, потащил меня за собой, не особо следя за тем, чтобы я успевал за его шагами, так что какую-то часть пути я проехал на коленях.

Я помню, как открылись красивые белые двери, и дворецкий за шкирку втащил меня в нашу столовую, где завтракал ты, разговаривая с какой-то женщиной. Помню, как ты прошелся по мне изучающим взглядом, как твои губы скривились в отвращении, когда ты увидел мои грязные колени. Тогда эта женщина впервые назвала тебя моим отцом. И это было единственное слово, которым ты позволял мне называть себя наедине и в присутствие органов опеки. В остальном же ты был для меня исключительно господином Тодороки, никак иначе.

Что ж, ты хорошо сыграл свою роль. Улыбался мне, обнимал, даже позволил залезть к тебе на колени, чтобы я мог посмотреть, потрогать — что это такое, «отец», о котором с таким воодушевлением вещала та женщина, рассказывая, как мне будет хорошо с тобой. Но стоило только ей уйти, и ты тут же скинул меня с себя, брезгливо отстранившись — я запачкал твои брюки своими сандалиями. А потом ты, не меняясь в лице, сообщил, что не потерпишь такое поведение в своем доме, и если я не хочу оказаться в детском доме, то должен во всем тебя слушаться. А после этого на меня впервые за мою жизнь подняли руку. Ты отстегал меня ремнем за те самые злосчастные брюки, приговаривая, что так будет после каждого моего проступка. И что за слезы бить меня будут дольше и больнее. После этого я больше не показывал тебе своих слез. Ведь что ты мне говорил? «Слезы — удел слабаков», верно? А ты не терпел слабости, особенно моей.

В твоем доме мне мало что разрешалось. Только иногда мне разрешалось посмотреть телевизор. И вот, когда мне выпало полчаса на то, чтобы посмотреть какую-нибудь передачу, я застал тебя, смотрящего новости. Это был репортаж о дебюте Всемогущего, который ты смотрел, сжав в руке стакан с виски так сильно, что он лопнул. По твоему предплечью потек напиток вместе с алой кровью, но ты не обращал на это внимание, замерев с ужасающим оскалом на лице, чем изрядно напугал меня, так, что я отшатнулся и, не удержавшись на ногах, плюхнулся на пол. Тогда ты повернулся ко мне, а взгляд твоих налитых кровью глаз пробежался по моему испуганному лицу.

— Тебе ведь нравятся герои, да? — хрипло произнес ты, одной своей фразой меняя мой мир. Снова.

Теперь мое свободное время посвящалось только тренировкам. И даже сейчас, спустя столько лет, я не знаю, чем еще можно занять свое свободное время. Сейчас, когда моя дочь рассказывает мне, как она ходит со своими подругами в кино, в театры, в парки аттракционов, я будто впервые узнаю, что такие места существуют. Сейчас, когда я наконец стал героем номер один… Я словно вновь познаю мир, открывая для себя что-то, не связанное с моей работой. Может, произойди это «озарение» чуть раньше, я мог бы избежать многих ошибок? Может, и не произошло бы всех этих трагедий?

Но нет. Ты приучил меня к тому, что мне нельзя думать ни о чем, кроме геройской деятельности и учебы. Я и не думал — ведь это был единственный способ не получать наказаний. К тому же тренер, который помогал мне освоить причуду, говорил мне, что я очень способный и из меня выйдет хороший герой… На что ты лишь презрительно фыркал, продолжая утверждать, что я просто ничтожество, из которого ты пытаешься сделать нормального человека. Я же изо всех сил старался соответствовать твоим представлениям об идеальном ребенке, выполняя все твои требования. Я ведь даже не представлял, что жизнь может быть другой, ведь ты не выпускал меня из дома до тех пор, пока ты не решил, что мне необходимо поступить в UA.

Однако даже тот факт, что я лучше всех сдал экзамен при поступлении, тебя не впечатлил. Помнишь, ты всего лишь хмыкнул и возвел глаза к потолку, когда я рассказал тебе об этом. «Для тебя это должно быть не достижением, а нормой жизни», — сказал ты мне и вновь погнал на тренировку. Помнится, ты крайне ревностно следил за моими успехами в учебе, донимая учителей своими расспросами… Учитель Незу даже как-то сказал, что мне невероятно повезло, что ты так обо мне беспокоишься. Ха, знал бы он, как ты действительно обо мне беспокоишься… Настолько, что даже не посчитал нужным прийти на мой первый спортивный фестиваль. «Твои одноклассники еще большие ничтожества, нежели ты, — сказал ты накануне этого события, — А смотреть на грызню пауков в банке у меня нет ни малейшего желания. Но не думай, что ты можешь расслабиться. Ничего другого, кроме первого места, я от тебя не приму».

Ты был прав, отец. По силе я превосходил всех своих однокурсников. Вот только в отличие от меня, они были менее щепетильны в способах достижения своей цели, а их родители были более заинтересованы в своих чадах. Так, мой первый спортивный фестиваль закончился для меня позорным вторым местом. Я и сейчас считаю тот проигрыш позорным, отец — выиграв последний поединок, умудрился проиграть ублюдку, позолотившему руку тогдашнему директору UA, что б ему в тюрьме подольше чихалось.

О, как же ты лютовал тогда. Помнишь, как ты кричал на меня, стоило мне только заикнуться, что все видели мою победу в поединке? «Я вижу только твой позорный проигрыш!» — орал ты, брызжа слюной и размахивая моей медалью. А стоило только мне сообщить тебе, как именно мой соперник получил победу… Ты отвесил мне смачную оплеуху. «На что это ты намекаешь, крысеныш? — поинтересовался ты, зло прищурившись, — Я еще должен платить за то, чтобы ты получил первое место?!»

Ты снова избил меня. Уже взрослого юношу, который был на полголовы выше тебя, который долгое время занимался боевкой… Ты просто избивал меня всем, что тебе попадалось под руку, а я даже был не в силах защититься, не то чтобы ответить тебе. Впрочем, как мне кажется, ответь я тебе тогда — и ты умер бы прямо там, сразу. А я оказался бы в тюрьме за убийство. Хотя, кто знает, как сложилась бы моя судьба тогда… И все это время ты твердил, что Всемогущий в моем возрасте уже занимал первые места на спортивных фестивалях. Я же, крепче сжимая зубы от боли, думал о том, какие же важные шишки были у Всемогущего в покровителях, что сумели добиться для него первого места. И знаешь, отец, я был не так уж и не прав в этом. Ты знал, что его наставник Гран Торино тогда был ко всему прочему его классным руководителем, да к тому же еще и главным судьей на том фестивале?

И так продолжалось все три года, что я обучался в UA… Хотя, если подумать, то так было все мое детство: все мои успехи никогда не замечались, тогда как любая моя оплошность тут же приводила к наказанию. Лишь когда я получил свою геройскую лицензию и съехал в общежитие агентства, где работал, я получил свободу, хоть ты и пытался продолжать меня контролировать. Тогда-то я и узнал, чего я на самом деле стою, за каких-то два года взлетев до второго места в топе героев, сумев создать даже свое собственное агентство. Ты же продолжал меня отчитывать даже за малейшие промахи, все так же игнорируя мои успехи, при этом постоянно сравнивая меня со Всемогущим, что лишь укрепляло мою нелюбовь к нему. Сейчас, когда он отошел от дел, я понимаю, насколько глупа была моя слепая ненависть, что меня начинало трясти от ярости всякий раз, когда кто-то упоминал его. А он, в свою очередь, до нашей встречи двадцать лет назад даже не знал о моем существовании… Ведь, по его же собственному признанию, он всегда стремился к цели стать лучом надежды для страны, не обращая внимания ни на что вокруг.

Да, отец. Как это ни странно, после ухода Всемогущего с его поста… моя злость на него, взращенная, по-большей части, тобой, куда-то ушла. И я даже смог поговорить с ним… без всяких скандалов. Представляешь, он даже признал меня равным себе… ха, наверное, ты и на это лишь презрительно скривишь губы. И в этот раз ты будешь абсолютно прав. Оглядываясь назад, я… Я прекрасно понимаю, что не заслуживаю этого. Я как был ничтожеством, которое может только все ломать, так им и остался.

Знаешь, отец, ты был прав, когда, в своей излюбленной манере, брызжа слюной и тараща налитые кровью глаза, кричал мне, что не стоит связывать себя с Рей. Вот только дело было далеко не в ней и не в бедности ее семьи. Дело было в том, что она вышла замуж за твоего сына.

Впрочем, твое недовольство моим выбором невесты не помешало тебе явиться к нам на свадьбу, а потом и на выписку Рей с Тойей. Помнишь, отец, как ты чуть не лишил меня сына, когда узнал, что он весит меньше, чем другие малыши? Ты попытался написать отказ от него, благо я успел вовремя вмешаться. О, насколько же ты был шокирован тем, что я посмел вступиться за свою семью. Ты кричал, что это не мой ребенок, что моя жена — гулящая женщина, а сам я безмолвный олень, раз позволяю к себе так относиться, что ты лишишь меня наследства… Последнее было очень «сильным» аргументом, учитывая, что ты еще в пятнадцать лет прекратил меня хоть как-то обеспечивать, давая лишь крышу над головой. На остальное же я должен был зарабатывать сам, даже на еду. Так что я к тому времени научился самостоятельно себя обеспечивать, так что твое «наследство» мне было совершенно не нужно.

Но и на этом ты не успокоился. Помнишь, когда почти сразу после рождения Тойи Рей вновь забеременела и мы узнали, что у нас будет дочка? Моя жена, добрая душа, решила сообщить тебе эту новость, надеясь, что ты смягчишься. Но вместо этого ты примчался к нам домой, закатив очередной скандал, чем довел Рей до слез. Пришлось вновь ставить тебя на место.

После этого ты прекратил с нами любое общение, а я… Я стал все больше походить на тебя. Я уже рассказывал тебе тогда, десять лет назад, но сейчас, вспоминая те события… Я понимаю, что по большей степени копировал твое поведение. Когда кричал на детей, поднимал руку на Рей… Я вспоминал, что это было именно тем, что заставляло меня вести себя так, как это было нужно тебе. Но моя жена, мои дети… они не я. И они не были виноваты в том, что я знал лишь такой способ взаимодействия в семье. Сейчас я понимаю, что был… абсолютно не прав. Да и тогда каким-то краем сознания я понимал, что делаю что-то не так… Ведь нужного мне результата я так и не достиг, а вместо этого… Я сам, своими собственными руками развалил свою семью.

Мой первенец, Тойя… малыш, при первом взгляде на которого у меня на мгновение замерло сердце, а руки задрожали. Он был таким крохотным в моих руках, какой у него был сильный и волевой голос! Он был полной копией меня, что полностью отметало твои слова о том, что он мне не родной. Я хотел быть с ним как можно чаще, но… Из-за твоего воспитания, я мог ему показать только мир героев, который бы его убил из-за слишком слабого тела. И я не знал, как защитить его от этого, кроме как… полностью отдалиться от него. Но это сделало только хуже. Тойя продолжал калечить себя, а когда родился Шото… Он напал на него и Рей — и единственное решение, что пришло мне в голову, чтобы обезопасить сыновей друг от друга… Было изолировать их друг от друга. Но это лишь усугубило ситуацию. До того, что Тойя сжег сам себя…

Фуюми, моя единственная дочь и единственный ребенок, что еще хоть как-то поддерживает со мной хорошие отношения. Если бы не она, я даже не знаю, что со мной было… Она поддерживает мое желание вновь собрать нас всех, чтобы мы стали одной семьей, но… Похоже, даже она понимает, насколько эта миссия невыполнима. Но в то же время… Я очень ей благодарен за все, что она для меня сделала. Даже несмотря на то, что я так мало уделял ей внимание в детстве.

Нацуо… Мой средний сын, о котором я знаю меньше всего. Только то, что он поступил в медицинский колледж, нашел там себе девушку и съехался с ней на съемную квартиру. И то, я знаю все это только благодаря рассказам Фуюми, иногда их навещающей. Сам Нацуо со мной общаться не хочет. А после того, как я стоял, не в силах пошевелиться, когда злодей угрожал его жизни… Я сам не могу себя заставить поговорить с ним. Ведь… Это моя обязанность как героя… как отца — защищать их. Но вместо этого… Эх, о чем тут говорить? Мне остается только надеяться, что в дальнейшем он будет намного счастливее… Без меня, которого он и так уже вычеркнул из своей жизни.

Шото, мой младший сын и главная надежда… Который также повторяет мою судьбу. Разве что он намного… намного лучше меня. Я не мог дать тебе отпор, практически всегда подчиняясь твоим указаниям — а Шото уже в детстве защищал не только себя, но и свою маму. Я никогда не мог работать с другими людьми на равных, у меня не было друзей… А Шото их уже нашел, и плевать он хотел на мое мнение о том, что с этим… Бакуго ему лучше не общаться. Надеюсь, ему потом не придется жалеть о своем выборе. Но Шото сильный парень. Но при этом… Он такой же добрый, как и его… их мама.

Их мама… Рей. Моя жена, которая смотрела на меня во время свадьбы влюбленными, сияющими от счастья глазами, превратилась в свою блеклую тень. Своими действиями, своим характером я… Я свел ее с ума, что она плеснула кипятком в лицо Шото, которого любит не меньше, чем я. И ей потребовалось долгих десять лет на то, чтобы восстановить свое душевное здоровье. Врачи говорят о скорой выписке, но… я боюсь. Боюсь, что она сделает то, что должна была сделать давным-давно — уйдет от меня, как это сделали Нацуо и Шото… Что, возможно, в скором времени сделает и Фуюми.

Я не могу их винить за это. Я был ужасным отцом и мужем, а мои нынешние попытки что-то исправить… Жалкие и смешные. Представляешь, я на полном серьезе считал, что любимые цветы Рей, которые я покупаю ей каждые выходные как знак своего раскаяния, что разговор с Нацуо и Шото после моей битвы с ному помогут вновь собрать мою семью, но… Сейчас уже слишком поздно. Поэтому, мне кажется… лучшим вариантом для меня будет просто уйти.

Ты ведь знаешь, отец? Завтра будет большая битва с Шигараки и Паранормальным Фронтом Освобождения. И тут… либо мы их, либо они нас. И единственное, что я могу и обязан сделать… Ради Рей, ради Фуюми, Нацуо и Шото… ради всех остальных жителей Японии… Это выжечь эту заразу до тла, чтобы она больше не отравляла своим существованием жизни другим людям. Даже если это придется это сделать ценой своей жизни.

Прости, отец, мне звонит Шото. Наверное, напомнить, что у нас скоро собрание. Что ж, я не прощаюсь с тобой. Скоро мы снова встретимся с тобой, отец… как и с Тойей.