Ялта (гет)

На медовый месяц Натка хотела в Ялту.

— Непременно в Ялту и никуда больше! — шипела она, стуча кулачком по столу. — Это не обсуждается! Слышишь, муженек?

Гриша машинально кивал, изредка поглядывая на руки жены. Обсуждать с ней что-то он не собирался — себе дороже. Да и какое вообще может быть обсуждение, если Натка ни черта не слышит? Натка — это же живой таран, и к цели она будет переть напролом, сметая все на своем пути. И даже перед мужем не остановится.

А сметаться Гриша не очень хотел. В прошлый раз он попробовал было ей возразить, но быстро заткнулся и подумал, что без мнения жить намного проще и безопаснее. При Натке уж точно.

— В Ялту так в Ялту, солнышко.

— И никаких вшивых санаториев! — продолжала Натка. — И палатку тоже не хочу!

Гриша хотел предложить ей жить под ближайшей к пляжу елкой, но передумал и промолчал. Еще лицо откусит, чего доброго. Но Натка так глянула, что Гриша не выдержал:

— Да, Нателлочка, никаких санаториев и палаток. Только горы и кусты.

И сразу же отодвинулся подальше. На всякий случай. Он бы и под стол сполз, но это не солидно. Да и достанет оттуда Натка — от нее даже в аду не спрячешься, а тут какой-то стол. Она просто-напросто разнесет его в щепки, а потом все потроха Гриши на плойку намотает. И даже за утюг возьмется, не побрезгует.

— Не зли меня, Гриш.

Гриша решил, что пора уходить, пока Натка не разошлась окончательно. Иначе в Ялту она поедет в гордом вдовьем одиночестве.

Увидев билеты, Натка озверела. Поезд — даже купе — ее не устраивал. Но потом она вспомнила, что боится летать, немного смягчилась и бросилась собирать чемоданы. Одежды у нее оказалось неприлично много — тем более для самолета. Грише при одном взгляде на эти кучи становилось тошно.

А еще тошнее стало, когда все это пришлось грузить в поезд. Натка, глянув на него, заявила, что он похож на верблюда, а проводница в ужасе выпучила глаза. Гриша решил, что после встретится с ней на нейтральной территории и обязательно расскажет, как должны вести себя вежливые люди. А пока пусть Натка разбирается. У него — отдых.

Гриша не любил поезда. И тряску терпеть не мог. И духоту не переносил. А мысль о том, что купе придется делить не только с женой, но и с еще двумя людьми, вселяла в его душу тоску и ужас. Но черт там с соседями — главным было пережить Натку. Нет, он любил ее, конечно, всем сердцем любил….

Но любить ее на расстоянии было проще.

Когда поезд наконец тронулся, Гриша уже распрощался с половиной своих нервных клеток. Нет, не из-за Натки. Она-то как раз вела себя подозрительно тихо — наверное, от предстоящего отдыха растаяла, потому что присутствие людей ее никогда не останавливало. Дело было в другом. Гришу облюбовал мальчишка с верхней полки.

Сопляк ехал в Симферополь вместе с усталой замученной матерью. Слово «Симферополь» означало, что спасения не предвидится, и малолетнее чудовище будет донимать всех до конца поездки.

Натка, радостно ворковавшая о море, при появлении ребенка мгновенно уткнулась в журнал, всем своим видом показывая — от нее хорошего ждать не придется. Мать сопляка виновато улыбнулась, нырнула на верхнюю полку и больше не реагировала. Гриша остался с ним один на один. Ощущение было такое, будто его сунули в клетку к голодному льву или поставили перед всеми бандитниками страны безоружным. Впрочем, и там, и там оставался шанс выжить.

Детей Гриша уважал, во-первых, из-за того, что сам когда-то был ребенком — и, со слов очевидцев, не самым замечательным. И, во-вторых, где-то в Натке обитал его собственный малыш — и не уважать других таких же было как-то некрасиво. По крайней мере, он так думал, но все же держался от этих цветов жизни на расстоянии. А потом ему повстречался маленький Максимка, и Гриша резко пересмотрел все, что только мог.

Максимка не выговаривал половину букв, обожал рисовать домики и гордился подарком отца — тяжелой моделькой ЗИЛа с открывающимися дверками. А еще он очень много болтал, и Натка сначала шипела из-за своего журнала, а потом сбежала курить. А Гриша остался.

Через час Гриша поклялся закопать Максимку живьем и никогда не заводить других детей. Через два он покормил ноющего сопляка куриной грудкой и напоил чаем. Через три, когда у Натки кончились сигареты, а мать проснулась, Гриша наконец нашел с теперь уже Максом общий язык.

Сопляк оказался не таким уж страшным. Не страшнее Натки точно.

В девять случилась катастрофа — ребенка начали укладывать спать, и Гриша малодушно сбежал курить вместо Натки. Она догнала его в проходе.

— Избавиться от меня хочешь, да, муженек?

Гриша прислушался к воплям из купе и шепнул:

— Наточка, милая, я больше не могу.

Натка оскалилась, но промолчала. Отняла сигарету, затянулась, выдохнула. А потом просто прижалась к Грише и положила голову ему на плечо.

Веяло прохладой. Медленно плывущие мимо березы в темноте больше походили на призраки, чем на деревья. Луна в небе была белая и круглая-круглая, и сияли звезды. Из всех созвездий Гриша знал только Большую Медведицу — вон те яркие далекие точки, сложенные в ковш. А еще он знал Натку, лучшую звездочку этого мира. И она была рядом.

— А ей так еще лет десять страдать, — тихо протянула Ната, глядя во тьму. — Я им место уступила. Пусть…

— Пусть, — согласился Гриша. Пусть делают, что хотят. Пусть хоть на полке спят, хоть по потолку на ушах ходят. Главное, что они смогли выгнать Натку. По ней, такой умиротворенной и спокойной, он безумно скучал. Она же все больше кричала и бесилась, и угрожала, кидалась как собака…

А таких ночей у них вообще никогда не было.

— Ты все еще хочешь детей, муженек?

Она смотрела на него, и Гриша таял. У Натки были удивительные глаза. Темные, глубокие. Почти черные. Гриша никогда не смотрел в них так. Он вообще никогда не видел их настолько близко.

Он бы пожал плечами. Но Ната…

— Его уже никуда не денешь.

— Ничего, я придумаю. Тебе на воспитание отдам, — хмыкнула она. — Чтоб неповадно было. И ребенка мы назовем Максом. Потому что Максимка и Максюшка — для слабаков.

Гриша сглотнул. Он искренне надеялся, что их ребенок не такой же активный, как сопящий в купе Максимка. И лучше бы, если он будет вообще не Макс. Глупое имя. Максим Григорьевич, надо же…

— А если девочка будет?

— Ребенка назовем Максом, — отчеканила Натка, вырываясь.

А потом она ушла, и Гриша просто тоскливо смотрел ей вслед.

Он любил Натку, любил всем сердцем, но на расстоянии это делать было проще. Как и любить и уважать детей, оказывается.

Когда он вернулся, Натка сидела на полке, сунув руки между коленей, и взгляд у нее был странный, блуждающий. Гриша прокрался к ней, опустился рядом. Максимка с матерью спали. И было так тихо, так пугающе тихо, так спокойно… Натка снова прижалась к нему и всхлипнула.

— Солнышко, мы…

За стеной оглушительно захрапели.

На медовый месяц Натка хотела в Ялту, а будущий Лидер просто хотел тишины.

Примечания:

Если кто-то разбирается в метках — мы всегда готовы выслушать.