Королевна (гет)

Хибари была удивлена. Даже не просто удивлена, а поражена — на предплечье уютно устроился сокол, хлопнув крыльями. Склонилась птичья голова набок, хищник заглянул желтыми глазами в ее серебряные. Девушка аккуратно ссадила незваного гостя на карниз, отворила дом, приглашая залететь внутрь, зашла сама, притворив за собой дверь. Прошла и села за свое оперение — часть древнего поверья о полетах человека. Побежали минуты мимо.

Годом позже у ее дома появился путник. Серебристые, словно ее глаза, волосы, лук за спиной, колчан со стрелами рыжего оперения, мутный взгляд, будто до сих пор оплакивающий кого-то, неспешный шаг, едва ссутуленные плечи. Кея открыла дверь своего дома, чувствуя небывалый трепет сердца, будто такое уже было, будто его она уже видела. Взметнулись длинные рукава платья цвета инея на листьях, тихо хлопнула дверь, закрывая дом от холодного ветра.

Гокудера тихо прошел по комнате, сел после за стол, снова взглянул на хозяйку дома, почтительно склонил голову, пока его волос не коснулась холодная рука, разрешающая поднять взгляд. Мазнула по ладоням ткань платья, рельефом прошлись белоснежные нити гор, напомнившие белесый вереск в далекой земле кельтов, привлекла взгляд незаконченная работа в дальнем углу, клетка с соколом, будто спрятанная от посторонних глаз. Вздохнул про себя юноша, чувствуя новый прилив тоски по давней охоте со своим питомцем, его молчаливому, умному присутствию. Нахмурился, прийдя в себя лишь с первыми словами темноволосой королевны.

— Куда путь ты держишь? — не было в ее голосе обычной надменности, никуда не ушла только равнодушность, присущая людям Севера. Взгляд ее смягчился с ответом.

— По миру иду, о правде говорю, — Хаято сказал лишь часть, наблюдая за тем, как служанки дома собирают небогатый стол для его довольно позднего обеда. Блондин едва покачал головой, молчаливо говоря, что не стоило так суетиться из-за него. Хибари не обратила внимания, садясь напротив.

Вечер запомнился теплом внутренним от выпитого вина, жаром в душе от подаренной девушке песни о родной стране и долгожданным, наконец найденным 'своим человеком'. Хаято чувствовал, что должно что-то произойти, что это будто мышечная память — делаешь, а не знаешь, как и что. Наверное, от этого было немного больно.

Во сне Хаято наконец летел, незримый спутник-сокол позволил ему стать подобным себе, познать счастье полета, увидеть фьорды далекой-близкой страны будто воочию, воспарить к светлым и безбрежным, будто океан, небесам, прочертить крылом по ледяной воде, заставить сердце биться сумасшедше-быстро, заходиться в отзвуке счастья. Став братом своему верному другу, обернувшись в перья цвета обожженной глины, залетел в чужие сны, застал на поле битвы оконченной, посреди хладных тел, тихо плачущей на коленях. Лежала рядом золотая мантия перьев, крылья лучистые светились в бедном свете огорченного солнца, мутном отражении белесого неба. Тихие объятия и падение туманов на травы бранного поля. А потом темнота.

Очнулся парень в такой же тьме, какую запомнил из сна, открыл глаза, и... ничего не увидел. Вокруг была все та же чернота, тот же липкий противный страх, каменное помещение, холодные стены и осознание своей слепоты. Неужели так случилось? Из-за его желания лететь? Хаято хмурился — поиск решения приходил в тупик. Все было подчинено богам: его судьба, его прошлое. А была ли вообще Кея? И были ли это они? Смутное, обрывочное и такое же слепое воспоминание легло на ладонь будто реальностью. Шепнуть осталось только, даже не о себе. О жизни Кеи? Поговаривали, что духи дают человеку в отчаянии последнее желание перед смирением — Предсмертную Волю. Наверное, Гокудере не стоило на это рассчитывать, но он все равно взмолился в своем заточении. Сон ли это? И если это реальность, пусть тот сон не заканчивается. Пусть он проведет свой беспросветный оставшийся век во сне, не причиняя проблем никому, здесь, в тишине и холоде каменных стен.

Горы высились вдали, укрытые призрачными снегами дымки, клекотал сокол в вышине, слышался стук подков, ветер гулял в серебристых волосах. Занимался рассвет. Хаято вновь летел к тому дому, которого могло и не быть. Говорят, Королевна уснула давно, не проснувшись еще ни разу. Была ли она Той Самой, которую Гокудера уже неоднократно видел, которая скупо улыбалась ему, сразу же пряча свое проявление симпатии куда-то подальше. Поправив колчан за плечами, юноша поспешил дальше — оставалось чуть меньше часа пути. А часа ли? Горы не приближались.

Блондин взглянул на руки — никаких колец — коснулся писем внутри сумки, притороченной к седлу, и не почувствовал своего имени на конвертах. Остановился, спешился, взглянул в умные глаза лошади, увидев не свое отражение. Аловолосый незнакомый мужчина с притягательной усмешкой и винного цвета глазами смотрел на него из зрачков животного. Хаято, наверное, испугался бы, если бы не был настолько удивлен. Все еще надеялся встретить Ту Самую, о которой настойчиво вещало сознание, при упоминании имени которой живо трепетало сердце. Жаворонок. Хи... Алауди? Нет, Хибари, — Гокудера одернул себя. — Конечно же, Хибари. Сердце твердило "Алауди".

Вспомнил черты лица: чуть островатые для девушки, пышные будто шелковые волосы... Светлые глаза, серебряные в голубизну, светлые волосы... А светлые ли? Юноша совершенно точно помнил, что она была брюнеткой. Впрочем, в этом незнакомом месте оставалось только довериться своим ощущениям — теперь блондин был абсолютно уверен, что он — не он и Кея — не Кея. Наверное.

Город замаячил вдали, снова ощущение полета невесомо коснулось щеки юноши, секундами позже он уже был в городе. Король жаден был до былей, Гокудера точно знал, что тот, кем он являлся сейчас, умел петь. Дворец, больше похожий на убежище колдуна, величественный и неприступный, показался из-за домиков. Аловолосый направился туда, ведь, вероятно, там и жила девушка, о которой твердило все живое: голубка с белым в золото оперением, красавица, которой место в Аду, если он вообще существовал. Светлые, будто состарившееся дорогое золото, волосы, стройный стан в платьях заморских тканей, не тех, на которые тратятся состояния, пара узких колец на длинных вечно холодных пальцах — Алауди производила удивительное впечатление сдержанности, Северного холода и изысканной утонченности и действительно становилась объектом внимания.

Двадцатилетняя, но еще дева, за которую сватались едва ли не все князья прилежащих стран и наместники провинций, недавно похоронила кого-то, и сейчас сидела, укрытая шерстяным светло-серым плащом, не желая скорбеть так явно. Гокудера (а Гокудера ли?) стоял пред королевской четой, занявшей свой престол, и перебирал струны лютни, рассказывая о том, что видел тогда, в снежной Норвегии, о юной Кёе, о божьем наказании, он не мог не заметить, как в глазах Королевны загорелся огонек, а после потух, как она поспешно вышла, не сдержавшись, чтобы не бросить взгляд, ледяным укором впечатавшийся в сознание лучника. Хаято недоумевал: может ли быть так, что она знает того, кем он сейчас является? После окончания очередной полуправды юноша попросил проводить его в комнату — понемногу опадала лазурь небосвода, позволяя тьме покрыть его, просочиться сквозь мутные, едва различимые облака.

Из окна виднелись те горы, к которым тянуло юношу, будто некто невидимый вживил в сердце раскаленную нить, при каждом взгляде на снежные вершины загорающуюся заново. Аловолосый с трудом заставил себя оторвать глаза от пейзажа и отправиться на поиски комнаты, где сейчас скрывалась от всего мира девушка. Алауди? Едва ли у юноши были шансы найти её, но он не отступал, неспеша проходя по коридорам и изучая все, что слышно и видно. Единственная запертая дверь, наверное, и была искомой, да вот открыть ее парень не мог — оставалось только стучать. Звон металла и щелчок — она действительно ждала. И Хаято теперь в любой момент мог вспомнить влагу её глаз, когда задал один вопрос, который его волновал: "Кто я?"

Гокудере оставалось только покинуть королевство скорби и грусти, королевство Алауди, которое стало ему почти родным. После рассказа девушки стало еще горче — он оказался не тем, ведь Джи умер около двух лет назад в глупой войне двух королевств. Она любила, он любил. Между ними стояли ступени сословий и его нежелания становиться одним из членов королевской семьи. Алауди не могла уехать. Хаято отчетливо помнил, что Кея смотрела так же, заметив его — будто что-то внутри заколыхалось, разбередило старую рану, выпустило крови слишком много, чтобы жить.

Холодные руки, серебряная, будто ее глаза, луна — Хаято остался на ночь, укрываемый в комнате ее хозяйкой. Алауди сидела отрешенная, позволяя иностранцу согревать пальцы своим теплом, дыханием. Так и провалилась в мутный, страшный сон, прислонившись спиной к стене и едва поглаживая ладони Джи..? Да, Джи. Хаято помог воскреснуть тому, кого даже не знал и кто до боли напоминал его самого. Изрезанные перья улеглись будто после метели за окном — больше не лететь ей словно птице куда-то дальше от дома, куда-то, куда тянет ее призрачный Арчери.

С Хибари юноша уже не встретился. Воспоминания всплыли по пробуждении ото сна, подарившего ему Алауди — блондин ослеп, будучи пойманным как распространитель безумия. Дурной слух после его песен поплыл по странам, не даруя обычное успокоение от тихого перебирания струн по ходу рассказа, но взбаламучивая едва было успокоившееся гонение на магов и колдунов. Тогда же и перестали люди летать, подумав, что продают бессмертные души. Капля упала на высокий лоб парня, заставив подвинуться от места, где его настигла влага, вырвав из безрадостных мыслей.

Звякнули ключи в замке, тяжело отводилась дверь, через которую сюда его принесли уже слепого. Шагов юноша не услышал, но почувствовал чье-то присутствие, поворачивая голову в сторону предполагаемого места, где остановился неизвестный посетитель. Послышался легкий шорох одежды, и Хаято сел на каменном полу, глубоко вдыхая и выдыхая для успокоения. До сих пор ничего не было слышно. Вновь звякнули ключи, запирающие решетки, и парень снова лег, чувствуя свою беспомощность. Внезапно пришло безразличие к собственной судьбе.

Услышав о казни, Хаято даже не пошевелился — ему нечего было терять. Сожжение на костре его уже не волновало, несмотря на обострившееся осязание. Малодушные мысли о смерти уже посещали его, он знал, что здесь каждый за себя.

Его вывели из тюрьмы, держа за цепь на руках. Хаято тихо молился самому себе, Кёе, оставшейся где-то в прошлом. Это был не он, а Джи, не она, а Алауди. Да и была ли Кея вообще? Стиснув зубы, шел юноша к костру, явственно ощущая грубые веревки, сковывающие руки. Вспомнил завораживающие глаза и темные волосы, необычайную гордость и смирение с судьбой, горы, принесшие несчастье, сокола, с которым обошел полмира. Запел в последний раз о Ней, о той, которая у каждого своя. Почувствовал жалящее прикосновение языка пламени к ногам, но продолжил петь.

Перед тем, как сознание ушло в темень боли, Хаято ощутил прикосновение ледяных рук. Она все же была. Его Королевна.