"Секрет" Кима Кицураги (джен)

— Добро пожаловать в Ревашоль.

Вскользь брошенная фраза становится последней каплей в и без того переполненной чаше терпения лейтенанта Кицураги. Конечно, бедный дальнобойщик-расист ни в чём не виноват. Он не мог знать, что для Кима эта фраза — как пресловутая красная тряпка для быка. И это не он споил того, кто должен был стать напарником Кима в предстоящем расследовании. И, уж конечно, не его заслуга, что этим самым напарником-алкоголиком оказался человек, который… Впрочем, это к делу не относится. Он просто попадается им на пути, просто выплёвывает бездумно то, чего говорить не следовало, и в итоге становится невольной жертвой, на которую Ким выплёскивает всё своё накопившееся раздражение, разочарование и недовольство.

Едкие слова рвутся наружу, обжигая горло и губы. Обида и злость — не на этого придурка, но на всех них, зацикленных в своём предубеждении — заставляет кровь кипеть и не даёт вовремя остановиться. Ким говорит и говорит, выплёскивая наболевшее, не обращая внимания ни на кого вокруг, пока не выдыхается окончательно и умолкает.

Напряжённую тишину между ним и подобравшимся водилой-расистом можно ножом резать, однако разряжается она совершенно неожиданно. Тёплая ладонь ложится ему на плечо, ободряюще сжимая, и пропитой, хриплый голос весело бросает:

— Без бэ, Ким! Я с тобой.

Кицураги бросает короткий взгляд вбок, на стоящего рядом напарника, примечает его деловито поднятый палец-пистолет и кривую, жутковатую ухмылку — и словно вдруг развязывается тугой узел в груди. Накатывают стыд и горечь. Он давно не позволял себе так срываться. Это недопустимо для офицера РГМ. Ким жалеет о своей эмоциональной вспышке — и вместе с тем испытывает глубокое моральное удовлетворение. Нахлынувшие от неожиданной встречи воспоминания вернули его к тому дню, и той самой, первой встрече. Вот только обстоятельства поменялись. Ким больше не беспомощен, он способен постоять за себя. Теперь — способен. Но ощущение чужого тёплого плеча за спиной, так или иначе, дарит ощущение покоя, и Ким успокаивается.

Они вспоминают об этом снова через несколько дней, когда сидят на качелях в ожидании отлива. Ким знает, чья это карета застряла там, во льду. Запомнил её модель ещё тогда — на технику у него всегда был глаз намётанный. Поэтому ему стыдно и больно наблюдать за энтузиазмом Гарри, который предвкушает разгадку «неведомого лихача», даже не представляя себе всего ужаса своего грядущего открытия. Поэтому Ким молчит и односложно отвечает на вопросы и громко брошенные фразы, пока одна не привлекает его внимание.

— …хорошо разобрался с этим расистом. Часто, наверное, эти придурки к тебе цепляются?

— Раньше было чаще, — морщится лейтенант. Ему неприятна эта тема. — Форма РГМ всё-таки остужает некоторые, слишком горячие головы.

— Да уж, — позитивно тянет Гарри. — Пока РГМ на улицах…

«…люди могут спать спокойно».

Ким вздрагивает, слыша эхо голоса сквозь года. Тогда его голос был не таким пропитым, более звонким и сильным. Время оставило свой след, но не поменяло его убеждений. И осознание этого теплом оседает внутри, согревая и убеждая, что всё и дальше будет хорошо.

Они проходят сквозь расследование, как нож сквозь масло. Ким не устаёт поражаться тому, как жадно и легко детектив вгрызается в дело, связывает вместе, казалось бы, абсолютно разрозненные факты, выворачивает наизнанку встречающихся им людей. Кицураги держится рядом, поддерживает, подсказывает — и укрепляется в своём восхищении этим удивительным человеком.

Неудивительно, что он теряет бдительность, когда видит, как Гарри падает, а песочные диско-брюки становятся кирпично-красными на бедре, куда угодила пуля. Паника сносит все барьеры, Ким бросается к детективу с единственной мыслью: «Не смей!» Этого человека он не потеряет. Не даст ему умереть, чего бы это не стоило!

Ким теряет бдительность — и это едва не стоит жизни им обоим. Гарри смотрит расширившимися от боли и страха глазами ему за плечо, надсадно хрипит: «Ким!», вскидывает руку с пистолетом. Лейтенант правильно понимает позыв, перехватывает оружие и разворачивается. Выстрел гремит одновременно с оглушающим ударом в лицо, но он оказывается на мгновение быстрее и падает в снег уже вместе с мертвой наемницей.

Дальнейшие двое суток сливаются в череду бессонных ночей, изматывающе-долгих дней и тоскливой тревоги за мечущегося в бреду детектива. Гарри приходит в себя временами, но никого не узнаёт, только шепчет ругательства, глотает лекарства и воду и снова отключается.

В ушах Кима звенит прерывающийся, ломкий от боли голос: «Никому не нужен… Лучше бы я умер». Слова отдаются болью в груди. Как и взгляд, когда, придя в себя наконец, детектив интересуется по поводу коллег из участка. Которых не было. Взгляд осиротевшего щенка, безжизненный, потухший. Никому не нужен…

— Тогда кто за мной ухаживал?

— Я.

Ким спокойно встречает этот растерянный взгляд и позволяет уголкам губ приподняться в ободряющей улыбке. И за беспросветной топью отчаяния видит смятение и неуверенную радость.

…Они снова сидят на качелях — Ким настоял на остановке, перед тем как отправляться на остров — и решение оказалось правильным. Как бы детектив ни хорохорился и не бодрился, но Кицураги видит, как тяжело он оседает на непрочное сидение, с каким наслаждением вытягивает и поглаживает раненую ногу.

Он всё это видит — и молчит, скользя задумчивым взглядом по прихваченной морозом реке, по завязшей во льду мотокарете. Смотрит куда угодно, только не на сидящего рядом человека, странного, удивительного, ставшего таким дорогим за каких-то несколько дней.

— Ким, — неуверенно зовёт Гарри, и лейтенант мысленно встряхивается, разворачивается на голос.

— Да, детектив?

— Я хотел ещё раз тебе спасибо сказать.

Уголки губ непроизвольно ползут вверх. Его словно окутывает волной тёплого воздуха — и Ким наслаждается этим чувством, ничем не выдавая себя внешне.

— Не за что, детектив. Вы тоже спасли мне жизнь.

«Не в первый раз», — но это опять мысленно, про себя.

— Есть такое, — смущённо усмехается мужчина, потирая гладко выбритый подбородок. Ким до сих пор не привык видеть синеватую, с едва проступившей щетиной кожу вместо густых, неопрятных бакенбард. — Я так рад, что ты жив!

И снова лейтенант с трудом удерживается от улыбки. Человек-«открывашка», безупречно расследующий самые сложные преступления — и при этом такой по-детски наивный и искренний, когда дело доходит до человеческих эмоций.

Вот как сейчас. Глаза — сияют, в голосе искренняя и незамутнённая радость. Полная противоположность тому полутрупу, который сполз навстречу Киму в понедельник со второго этажа, едва переставляя ноги после глубокой алкогольной интоксикации.

— Знаешь, это так странно, — Гарри продолжает трепаться, то ли не замечая задумчивости лейтенанта, то ли пользуясь случаем, пока суровый напарник не торопится его прервать, — мы с тобой знакомы меньше недели, а мне уже кажется, что я тебя тыщу лет знаю. С чего бы вдруг, а?

Сердце пропускает удар, начинает заполошной птицей колотиться в груди, однако Ким усилием воли сдерживает волнение и только плечами слегка поводит, сильно сжимая обледенелые верёвки.

— Так бывает, детектив. Общее дело и пережитые опасности объединяют…

— Нет-нет-нет, — нетерпеливо перебивает его Дюбуа, мотая головой. — Я… блин, Ким! Мне кажется, я тебя уже видел. Когда-то… до того, как всё забыл. Так тепло и легко общаться с тобой. А ты не помнишь? Мы раньше встречались? Может, расследовали что-то вместе?

Слова встают поперёк горла. Хочется рассказать, объяснить, спросить — неужели он правда не помнит?! Однако рациональная часть мозга веско напоминает — не помнит. При встрече он даже имя своё не мог вспомнить, что уж говорить о каком-то безымянном парне с улицы бог знает сколько лет назад? «Шестнадцать», — педантично отмечает подсознание, и Ким отводит взгляд в сторону, на раскинувшийся перед их глазами залив.

— Нет. Я бы такое запомнил.

Гарри отворачивается с огорчённым вздохом, а лейтенант смотрит на искрящийся под яркими солнечными лучами лёд и вспоминает. Вспоминает одно жаркое летнее утро 30-го года, в корне изменившее его жизнь…

* * *

Острый носок ботинка врезается в бок и буквально впечатывает худое тело в грязные камни подворотни, в поросшую мхом и плесенью стену с облупившейся розовой штукатуркой. Рефлекторно колени подтягиваются к груди, Ким загораживается локтями, пытаясь уберечься от нового удара, пока лёгкие вспоминают, как дышать, но на этот раз удар приходится в голову. Увернуться удаётся лишь чудом, вжав голову в плечи, и чужой каблук проходится по макушке и затылку по касательной. Хриплый голос над головой яростно матерится. Кима хватают за воротник, вздёргивают вверх — и чужой кулак уже намеренно бьёт в лицо, разбивая скулу и щеку. Рот наполняется кровью, она течёт по губам и подбородку тёплым ручейком. Парень морщится и отстранённо думает — слава богу, что очки с него сбили в самом начале. Если бы ублюдки разбили их прямо на нём, осколки могли попасть в глаза, и тогда…

— На меня смотри, мартышка желтозадая!

Его грубо встряхивают, как тряпичную куклу, возвращая к реальности. Голова мотается из стороны в сторону. Ким щурится, пытаясь рассмотреть нападавших, хотя и понимает, что этим лишь ещё больше веселит их. А ещё он знает, кто на него напал, но жаловаться на них бесполезно. Только ещё больше проблем и ненависти наживёт. Так можно и до выпускного не дожить. Так что Ким терпит, отбивается как может и ждет. Ждёт, пока закончится обучение, и он станет не просто безымянным и бесправным студентом, но кем-то большим. Кем-то, с кем уже будут считаться, невзирая на расу. По крайней мере, Ким на это надеется.

Три расплывчатых фигуры вокруг хохочут, отпуская скабрезные шутки и сыпя оскорблениями, но хотя бы не бьют. Уже утешение. Рёбра и живот сводит болью, парень морщится, сглатывая кровь, и неприятный, солоновато-медный комок склизкой змеёй сползает вниз по горлу к желудку.

Всего этого можно было бы избежать, если бы он сдался. Всего-то нужно склонить спину, опустить глаза и попросить прощения за то, кем он родился. Маленькая уступка гордости, пять минут унижения — и чёртовы расисты оставили бы его в покое. Но тогда Ким перестанет уважать сам себя, а он между побоями и унижением всегда выбирает побои.

— Те скока раз говорили не ходить этой улицей? Она для истинных ревашольцев, а не для всяких гнид понаехавших. Или ты мало что слепой, так ещё и глухой? А? Крыса сеольская!

Его затылок болезненно встречается с камнем, и Ким тихо шипит от боли, уже привычной, почти родной. Сколько раз его так уже избивали? Он и не помнит. Всё начинается стандартно: сначала Ким пытается пройти спокойно, а когда не получается — бросается в очередную отчаянную, заведомо проигрышную драку, потому что иначе не умеет. Потому что выбора нет. Потому что сиротский приют научил — телесные раны заживут, но если хоть раз дашь слабину, сам встанешь на колени — потом уже с них не поднимешься. И Ким шипит и брыкается, пока не собьют с ног и не начнут лупцевать от души по всему, до чего дотянутся. Закономерный итог любой его драки. После этого остаётся только смириться и ждать, пока его обидчикам не надоест вытирать об него свои ботинки, и они не уйдут удовлетворённые, до следующего раза.

— Чё, и дар речи потерял, вдобавок?! Пасть открывай, когда к тебе обращаются, гнида!

Обида и злость кипят в крови, и Ким часто, тяжело дыша, машинально выплёвывает то о чем потом, он знает, сильно пожалеет:

— От гниды слышу.

— Чё?! Ты чё там вякнул, желтушный?!

Нападавший вздёргивает его в воздух, ударяет спиной о стену, и Ким невольно стонет от боли, судорожно вцепившись в руки подонка. Расист из местной гоп-компании, прицепившийся к парню во время возвращения последнего из колледжа и получивший неожиданный отпор, при следующей встрече привёл толпу в пять человек. Как его тогда не забили до смерти — непонятно, однако последнее, что слышал Ким в тот день, теряя сознание, было издевательское: «Добро пожаловать в Ревашоль!»

С тех пор Ким стал для вожака расистов персональной боксёрской грушей. Попытки сменить направление ничего не дали — его ловили и на обходных маршрутах, и избивали смертным боем. Немногочисленные прохожие не пытались вмешиваться — видели желтоватый оттенок кожи и раскосые глаза, и проходили мимо. Кто в здравом уме будет заступаться за сеольца?

Ким готов к новым побоям, но, кажется, его обидчику в голову приходит что-то поинтереснее, и он, опустив парня на асфальт, убирает одну руку за спину. Это дурной знак. От обманчиво мягкого голоса Кицураги пробирает дрожь:

— Знаешь, что бывает, если крыска высовывает носик из норки, и пытается кусаться?

Голубовато-серебристое лезвие тускло блещет в смутном полумраке переулка. Ким невольно сжимается, цепляясь за стягивающую воротник жилистую руку и ощущая расползающийся внутри липкий, тошнотворный ужас. Доигрался…

— Крыске выбивают зубки и отрезают головку. Может, тебе тоже головку отрезать? Верхнюю или нижнюю, а?

Он пытается найти достойный ответ, однако язык будто отнялся, и парень не может выдавить ни слова. Он знает, чего от него ждут — слёз и мольбы о пощаде, но даже сейчас не может позволить себе унизиться. Что-то внутри держит его в стальном кулаке — и Ким просто судорожно глотает воздух, не сводя затравленного взгляда с замершего в опасной близости от его лица острого лезвия.

— Ну? — глумливо шипит подонок, надавливая кончиком ножа на кадык. — Что скажешь, крыска?

Однако ответить Ким не успевает. За спиной расиста раздаётся глухой стук, стоны боли и хрипловатый, низкий, насмешливый голос:

— Крыска скажет: «Пошёл нахер, мудозвон расистский!»

Удерживавшая Кима рука разжимается. Он сползает по стене на землю — и щурится до боли, пытаясь понять, что происходит. Две фигуры стремительно кружат по переулку. Одна — его обидчик с ножом, вторая — плечистый, высокий мужчина. Лицо разглядеть не получается, зато Ким прекрасно видит, как тот ловит руку расиста в захват — и ломает резким ударом. Хруст сломанной кости и дикий вопль боли подонка звучат для Кима, как торжественный марш. Он наслаждается ими — и стыдится этого. Плохо радоваться чужой боли, но Ким ничего не может с собой сделать, да и не хочет, если честно признаться.

Мужчина припечатывает нападавшего носом в грязный асфальт и разворачивается к Киму.

— Парень, ты как? В порядке?

Ким с трудом кивает, сплёвывая текущую кровь.

— Точно? А чего молчишь тогда?

— Я в порядке, — морщась, выдавливает он, и мужчина широко улыбается.

— О, вот теперь верю! Зовут как?

— Ким… — он запинается на полуслове. Глупо маскироваться — лицо и имя выдают его с головой, но так не хочется слышать снова эти нотки превосходства и презрения в чужом голосе. Или снисходительной жалости к «бедняге-сеольцу». Ким неуловимо напрягается…

— Круто. Ну что, Ким, тебя к больничке подбросить? А то у тебя вся мордаха в крови. Хорошо они тебя всё-таки отмудохали.

…и медленно выдыхает. Лицо мужчины расплывается перед глазами, однако голос не меняется, оставаясь тёплым, полным сочувствия и весёлого задора. Словно незнакомец не понял, кто перед ним… или ему наплевать. Кима, в принципе, устраивают оба варианта.

— Я в порядке, — повторяет он упрямо, оглядывается, держась рукой за стену, слепо щурится. — Мои очки…

— Ща, погодь, — мужчина выпрямляется, оглядывается. — Так… О! Эти?

Шорох. Фигура в чёрной матерчатой куртке РГМ с белыми пятнами нашивок на плечах вырастает перед ним. Мозолистые, шершавые пальцы на удивление аккуратно сжимают запястье и вкладывают в руку тонкую, металлическую оправу очков, запачканную чем-то липким. Ким машинально вытирает её о и без того грязную футболку, и с облегчением нацепляет на нос.

Картинка тут же приобретает чёткость. Одно из стёкол разбито, но это не мешает оценить ситуацию: двое нападавших лежат на земле, и судя по отпечаткам на лбах, их столкнули головами. Главный расист поскуливает, баюкая сломанную руку. Спаситель Кима стоит рядом с ним, гордо уперев руки в бока. Буйная каштановая грива спускается до плеч, куртка туго обтягивает широкие плечи, глаза скрываются за зеркальными очками-авиаторами. Рослый мужчина весело скалится, в свою очередь, пристально рассматривая парня. Глядя на него, Ким почему-то чувствует некую оторопь, но это не страх, нет… что-то совсем иное.

— Ну, так что с больничкой? — нетерпеливо интересуется офицер, слегка пиная лежащего преступника. — И с этими двумя. Заяву на них писать будешь?

— А кто-то станет её рассматривать? — криво усмехается Ким, представляя, как он заявляется в полицейский участок с заявлением об избиении. В лучшем случае над ним просто посмеются, в худшем — прогонят прочь и ещё добавят, чтобы знал своё место. Однако его скептицизм встречает неожиданную волну возмущения со стороны полицейского.

— Конечно, станет! А как иначе-то?!

Ким иронично смотрит на размахивающего руками мужчину. Тот замечает его взгляд и хмурится ещё сильнее.

— Что? Это неважно, что ты сеолец…

— Я — ревашолец!

Голос помимо воли срывается на крик, руки сжимаются в кулаки. Очередное упоминание его проклятой крови жёсткой тёркой проходится по душе. Расслабился — и получил-таки, хотя знал ведь, знал, что до этого дойдёт!..

Ким ненавидит своё имя, ненавидит свою внешность. Он ненавидит всё, что связано с Сеолом и его родителями, потому что из-за них он вынужден расплачиваться за то, в чём не виноват. Не может жить спокойно, как все.

Тёплая ладонь неожиданно ложится на плечо, крепко, почти до боли сжимает. Ким вскидывает голову и замирает, утопая в тёплых, серебристо-зеленоватых глазах. Мужчина смотрит на него сверху вниз внимательно, с искренним участием и ободрением.

— Да какая нахрен разница? Или думаешь, будь у тебя иная внешность, не нашлись бы другие мудилы, желающие до тебя доебаться? Люди просто любят насилие и прикрывают эту любовь разными оправданиями, от того, что им не нравится твоя раса, до банального желания выместить плохое настроение. Так что глупо стыдиться того, кто ты есть. Нужно бороться с мудаками, и как раз этим мы и занимаемся. РГМ. Мы помогаем всем, кому можем, вне зависимости от расы и пола. Пока РГМ на улицах — люди могут спать спокойно.

Он широко улыбается, и Ким каким-то десятым чутьём понимает — не врёт, говорит искренне, от души. Эта простодушная искренность расслабляющим теплом проходится по сведённым судорогой мышцам, смывает гнев и погашает раздражение. Может, коллеги этого странного полицейского и не разделяют его убеждений, но оттого, что он вообще один такой есть, становится легче дышать.

Тяжёлая ладонь разжимается, и пальцы складываются в пистолет.

— Так что, Ким, пойдём заяву на этих уродов писать, или как?

Сказано это так легко и непосредственно, что он не может не улыбнуться — и качает головой.

— Нет. Я не буду на них жаловаться. Но за помощь спасибо.

Его собеседник выглядит разочарованным, но, после минутного размышления, упрямо хватает расиста за шкирку и пожимает плечами:

— Ладно, твоё дело. Но этих мудаков я всё равно засажу ненадолго, за нападение на офицера при исполнении.

Мужчина подмигивает Киму, прихватывает ещё одно бессознательное тело подмышку и тащит к выходу из проулка. Помедлив, Кицураги следует за ним.

Недалеко от входа у края тротуара стоит припаркованная «Купри-40». Грубоватая лошадка, но надёжная. Самая распространённая модель у городских служб. Ким ласково обводит взглядом хромированные контуры машины. Сразу видно — хозяин за ней следит, холит, лелеет. Это Ким понимал и уважал. Он сам неровно дышал к мотокаретам и мечтал когда-нибудь приобрести себе «Купри» в личное пользование.

Глядя, как новый знакомый закидывает преступников в машину, Ким ощущает себя странно. Он ещё не решил, на кого идти обучаться. Грезил пилотом аэростата, но проблемы со зрением поставили на этой мечте крест. Выпускной приближался — а Ким так и не определился, кем же хочет стать в этом мире, который его ненавидел. И вот теперь эта встреча наталкивает его на странные мысли. А что, если и правда попробовать… поступить в РГМ? Помогать людям? Сделать так, чтобы чёртов мир стал хоть немного чище?

— Ладно, мне пора! — полицейский захлопывает дверь «Купри» и разворачивается к Киму. — Береги себя, парень. Может, ещё увидимся когда-нибудь.

— Вы так и не сказали, как вас зовут.

Ким сам не знает, зачем говорит это. Как будто хочет задержать спасшего его незнакомца чуть дольше, запомнить. Мужчина замирает, распахнув дверь водительского сидения. Удивительные светлые глаза задумчиво смотрят на Кима. Он уже открывает рот, чтобы ответить, но затем закрывает и усмехается чему-то.

— Гийом ле Миллион⁽¹⁾.

Ким удивлённо вскидывает брови. Не слишком ли претенциозное имя для обычного полицейского?

Мужчина ухмыляется, подмигивает ему и запрыгивает в «Купри».

…Ким закономерно наводит справки и приходит в ярость, узнав, кто скрывается под этим именем. Тогда ему кажется, что полицейский просто захотел поиздеваться над ним. Лишь много позже он поймёт, что его спаситель практически не пошутил.

* * *

— Ким.

Лейтенант вздрагивает, медленно возвращаясь к реальности из собственных мыслей. Гарри уже нетерпеливо переминается перед ним с ноги на ногу, как застоявшийся конь, которому хочется поскорее сорваться в новую погоню. Ким улыбается этому сравнению и быстро поднимается.

— Прошу прощения. Я задумался.

— Да ничего, — пожимает плечами Дюбуа. — О чём размышлял?

— Это секрет.

Лицо Гарри обиженно вытягивается, и Ким, подавив новую улыбку, спокойно бросает:

— Нам следует поспешить, если мы хотим успеть осмотреть остров до темноты.

— А мы куда-то торопимся? — недовольно бурчит Гарри, и Ким тихо хмыкает.

— Нам же нужно закрыть, наконец, это дело, детектив?

Гарри раздражённо закатывает глаза и, прихрамывая, устремляется вперёд. Ким следует за ним на шаг позади, с грустью думая, что он лукавил. Он скорее пустил бы себе пулю в висок, чем признался кому-то, что впервые хочет, чтобы расследование тянулось как можно дольше. Поэтому согласился проверить улику на острове, поэтому таскался хвостиком вслед за Гарри по совершенно несвязанным с их основным расследованием второстепенным делам.

Кицураги не верит в сверхъестественные силы, которыми бредит его напарник, но где-то в глубине души ему так хочется поверить, что всё, происходящее сейчас, и правда не случайно. Что сама судьба раз за разом сводит их вместе, и именно она не даст им потеряться, даже когда расследование закончится.

Ким обещает себе, что когда-нибудь, если всё пройдёт хорошо и они снова встретятся не на расследовании, а просто так, где-нибудь в баре или кафе, как обычные друзья, он может быть и расскажет Гарри свой секрет. Поможет вспомнить, благодаря кому он попал в РГМ, и кто помог ему сохранить себя самого и свою жизнь.

Когда-нибудь… но не сегодня. А пока их ждёт остров и таинственный убийца, и Ким прибавляет шаг, спеша догнать умчавшегося вперёд Дюбуа, пока тот опять не влип в какую-нибудь идиотскую, но удивительную историю.

1) артист, считающийся вторым величайшим диско-артистом Ревашоля. Его личной визитной карточкой была особая усмешка. Объект особого поклонения Гарри Дюбуа.

Вернуться к тексту